§ 32. Историческая школа *(283)

 

 Выставленное Гуго Гроцием противоположение естественного права положительному вплоть до начала XIX столетия пользовалось признанием. Представители самых различных философских направлений одинаково признавали, наряду с разнообразным и изменчивым положительным правом, существование безусловных, неизменных норм естественного права. Такое раздвоение права приводило неизбежно к неразрешимым затруднениям и противоречиям.

 Противополагая естественное право положительному, нельзя было, во всяком случае, отрицать существования положительного права. Существование положительного права представляется несомненным фактом; существование естественного права, напротив, только выводом, только гипотезой. Но всякая гипотеза повторяется согласимостью ее с фактическими данными. Между тем объяснить параллельное существование естественного и положительного оказывалось невозможным. Естественному праву приписывались свойства общности, общеизвестности, безусловной силы. Мы видели, что, по учению Гуго Гроция, даже сам Бог не может изменить начал естественного права. Если, таким образом, независимые от условий времени и места веления естественного права имеют безусловную силу, как возможно существование и действие разнообразного и изменчивого положительного права, не могущего не противоречить в большинстве случаев естественному праву? Ссылка на то, что само естественное право устанавливает обязательность договоров, и что поэтому всякое правило, установленное договором, обязательно для договорившихся, не устраняет противоречия, так как, если всякий обязателен договор, по содержанию своему и противоречащий велениям естественного права, тогда и самое естественное право договором людей могло бы быть изменяемо.

 Если, несмотря на это, учение о естественном праве удерживало за собой так долго господство над умами, то только потому, что не знали, чем его заменить. Идея преемственного закономерного развития тогда еще не выработалась, а без нее в объяснении права представлялась только альтернатива: или признать право совершенно произвольным установлением людей, или обратиться к учению о естественном праве. Но возможности признать право всецело зависимым от людского произвола противоречили слишком очевидные факты повседневного опыта. Никто не может по произволу менять своих суждений о правом и неправом; да и законодатель, наделенный всем могуществом государственной власти, вынужден нередко считаться с установившимися в обществе понятиями о справедливости и вообще с данным складом общественной жизни. Словом, в праве всегда проявляется нечто объективное, независимое от субъективного произвола. Но при отсутствии идеи закономерного развития субъективному произволу могла быть противопоставлена только объективная необходимость: если право не зависит или, по крайней мере, не всецело зависит от субъективного произвола человека, оно не должно быть делом самой природы.

 С появлением идеи закономерного развития постановка этого вопроса сама собой совершенно изменялась. Открывалась возможность уйти от вышеуказанной альтернативы, найти иное, новое решение вопроса, одинаково чуждое и признания права произвольной людской выдумкой, и признания его неизменным законом природы. Право признается исторически развивающимся; следовательно, изменчивым и разнообразным. Но вместе с тем оно развивается закономерно, следовательно, не устанавливается произвольно каждым наличным поколением людей. Право каждого народа есть его историческое наследие, от которого нельзя отказаться по произволу. Право не существует искони, оно создается во времени, но не субъективным произволом людей, а объективным процессом исторической жизни народа.

 Такое историческое понимание права было выдвинуто исторической школой, и тем самым учением этой школы нанесло решительный удар теории естественного права. Гипотеза естественного права оказалась более не нужной. Несомненно присущий праву элемент объективный, элемент независимости от людской воли, нашел себе лучшее, более согласимое с фактом разнообразия и изменчивости права объяснение в закономерности его развития.

 Победа учений исторической школы над теорией естественного права совершилась поэтому необыкновенно скоро и легко. В произведениях представителей исторической школы мы почти вовсе не находим подробного опровержения гипотезы естественного права. Гипотезе естественного права они противопоставили идею закономерного исторического развития, и тем самым дело было сделано.

 Историческая школа видела в праве не произвольное установление людей и не естественную необходимость, а закономерный исторический продукт общественной жизни. При таком понимании права для исторической школы первенствующее значение получил вопрос об образовании права. В выяснении процесса образования права историческая школа не видела, правда, конечной цели научного изучения права. Как известно, Савиньи, лучший ее представитель, высоко ценил интерес догматического изучения. Но, во всяком случае, исследование процесса правообразования было для этой школы одним из первых условий возможности научного выяснения права. Нужно заметить, что все учителя естественного права полагали, что если естественное право есть веление самого разума или логический вывод из природы человека, каким он был в естественном состоянии, то постановления положительного права вытекают не из разумной природы человека самой в себе, а из воли людей, которая посредством договора устанавливает общественное устройство, причем дальнейшее установление права совершается или по произволению самого народа (Руссо), или волею правителя (Гоббес). Таким образом, они источником положительного права признавали исключительно закон, как веление установленной власти. Для школы естественного права вопрос собственно о происхождении права представлял такой предмет, к которому она неохотно обращалась, потому что переход от естественного состояния к обществу представлял самое больное место всей теории. Учителя естественного права заботились не столько о том, чтобы разъяснить, как происходит право, сколько о том, чтобы развить рациональные основы права. В развитии основ заключалась главная задача этой школы. Совершенно иначе ставился вопрос о происхождении права для исторической школы. Историческая школа на первом плане ставила положительное право, признавала, что теорию права нельзя выводить из человеческого разума, и предлагала обратиться к изучению исторической действительности. Поэтому она должна была прежде всего поставить вопрос не о том, в чем заключается право и чем оно должно быть, а о том, как возникает право.

 И действительно, уже основатель исторической школы Гуго *(284) задается этим вопросом. Вся его философия положительно права *(285) делится на две части: в первой рассматривает человека как животное, как разумное существо и как члена государства, а во второй дает изложение общих начал частного и публичного права. Вторая часть начинается с рассмотрения вопроса о том, как образуется право. Он ocпaривает при этом общепринятое тогда положение, что закон есть единственный источник права. Этот § 130 представляет зародыш всего учения исторической школы, хотя он изложен очень коротко. Гуго указывает, что, рядом с законом, развитие права идет и помимо законодательной власти, что во всех государствах, в особенности в Риме и Англии, мы находим следы права, развивающегося независимо от законодательной власти, таково обычное право, право преторское.

 Подробнее эту мысль Гуго развил в своей статье под заглавием "Суть ли законы единственные источники юридических истин?". Положительное право народа, говорит Гуго, есть часть его языка. Это можно сказать о всякой науке: une science n'est qu'un langage bien fait. Даже математика не представляет в этом отношении исключения, так как, конечно, не a priori называем мы углами все то, что подходит под это название, не a priori наше счисление основано на десятичной системе, окружность делится на 360° и т.д. Но еще более это справедливо в таких науках, где название меняет свое значение, следовательно, во всем, относящемся к нравам, во всем положительном, а следовательно, и в праве. Римский контракт, напр., означал совсем не то, что теперешний.

 Как же образуется язык? Прежде думали, что Бог сам изобрел его и научил ему людей. Это было бы установление языка посредством закона. Другие, напротив, считали язык возникшим в силу взаимного соглашения людей о том, что как должно называться. В такие объяснения теперь уже не верят. Всякий знает, что язык образуется сам собой и что на развитие его имеет наибольшее влияние пример тех, кто считается хорошо говорящим. То же самое должно сказать и относительно нравов. Никакой правитель и никакое собрание людей не постановляли никогда, чтобы выражением уважения считать снятие шляпы, как это делается в Европе, или, напротив, покрытие головы чем-либо, как в Азии.

 Наконец, то же самое применяется и к праву. И право, подобно языку и нравам, развивается само собой, без соглашений или предписаний, просто в силу того, что так складываются обстоятельства, что другие делают так, что к установившимся уже этим путем правилам более подходит это данное, а не какое-либо другое.

 Таким образом, может сложиться положительное право без всяких законов. Но когда правительство находит нужным установить на будущее время какое-либо новое правило, то это правило, конечно, принадлежит к положительному праву и принимается в соображение, как и всякое частное распоряжение правительства. Но это еще не значит, чтобы предписанное всегда на деле соблюдалось.

 Те улицы в Геттингене, которым начальство на памяти Гуго хотело дать новое название, несмотря на такое распоряжение, все-таки всеми называются по-старому. Множество законов и соглашений никогда не выполняются. Никто и не воображает, чтобы все делалось именно так, как о том написано в законах. Сами законодатели не верят в полное осуществление своих предписаний. Отступления от предписаний закона совершаются не только мазуриками, но и вполне честными людьми.

 Что это так, никто не станет отрицать, но, может быть, многие найдут такое положение вещей весьма плохим. Однако нельзя опускать из внимания, что так было везде и всегда, и это не может не иметь значения. К тому же такой порядок вполне соответствует и самой цели положительного права, заключающейся прежде всего в определенности, в надежности данного правила, как бы оно ни возникло и даже каково бы ни было его содержание. Но что больше содействует определенности и известности, писанный ли закон, который большинство никогда не видело, или установившийся постоянный порядок, с которым все компетентные лица согласны? Положим, что данной группе лиц известно много примеров духовных завещаний, составленных при участии шести свидетелей и признанных действительными. Основываясь на этом, некто составляет духовное завещание также при участии шести только свидетелей. Но затем находят закон, требующий непременно семь свидетелей. Чему же отдать предпочтение: закону ли, никому не известному, или всем известному обычаю? С другой стороны, хотя правительство и есть представитель всего народа, но и сам народ непосредственно может кое-что сделать для себя. И все вероятие за то, что сами собой установившиеся правила лучше соответствуют данному положению народа, нежели то, что может придумать для него правительство. Образование права лучше всего может быть пояснено сравнением с играми. Всякая игра (шахматная, билльярдная, карточная) есть борьба по определенным правилам, законам. Но только по форме своей эти правила очень редко бывают законами и произвольными соглашениями. При каждой игре предварительно уговариваются о подробностях: почем играют, как считают онеры и т. п. Но во всякой игре есть и свои не зависящие от соглашения правила. Как же они образуются? Есть немногие игры, напр. бостон, которые, очевидно, были сочинены сразу, одним изобретателем. Но эти игры во многом уступают большинству других игр (напр. висту), правила которых складывались мало-помалу, путем постепенного разрешения в частных случаях сомнительных вопросов. Сотни таких решений привели к установлению незыблемых правил игры, которые сложились, таким образом, сами собой, не имея своего источника ни в чьем-либо повелении, ни в соглашении *(286).

 У Гуго мы находим уже намеченными все характерные черты учения исторической школы. В особенности следует обратить внимание на то, что уже у Гуго выставляется сравнение права с языком, ставшее потом любимейшим сравнением у представителей исторической школы. Но полное свое выражение это нашло только в трудах Савиньи, признаваемого даже вне Германии величайшим юристом XIX века *(287). Савиньи не был учеником Гуго. Но, как он сам это признавал, сочинения Гуго имели на него большое влияние *(288).

 Первым сочинением Савиньи *(289) было исследование "О владении", сразу выдвинувшее автора на первое место среди современных ему юристов. И действительно, уже в этом исследовании весьма определенно сказались особенности нового направления. Но общее воззрение на право и его развитие Савиньи изложил главным образом в двух своих сочинениях: "Призвание нашего времени к законодательству и науке права" *(290) и в первом томе своей "Системы нынешнего римского права" *(291). Поводом к написанию первого из этих произведений, небольшой брошюры, послужили совершившиеся тогда в Германии политические события.

 Она тогда только что освободилась от французского владычества, во время которого в некоторых местах был введен французский кодекс, представлявший большие преимущества сравнительно со старым германским правом. Введение французских законов оскорбило национальное чувство немцев, но в то же время вызывало у них сознание недостаточности немецкого права. Поэтому по устранении французского владычества явился вопрос о том, что делать с законодательством? Одни (Rehberg) высказывались за то, чтобы просто возвратиться к старому порядку, другие, напротив, требовали составления общегерманского кодекса. Представителем последнего направления явился главным образом Тибо *(292). Он предлагал устроить съезд юристов теоретиков и практиков для выработки общего уложения для всей Германии, так как, по его убеждению, улучшение законодательства местного, отдельными государствами, не может достигнуть своей цели, во-первых, потому, что может оказаться недостаток в научных силах для этой работы, и, во-вторых, потому, что с разделением политическим развитие партикулярного законодательства повело бы к совершенному раздроблению Германии, к совершенной потере национального единства. Что касается собственно цели общего уложения, то необходимость реформы юридического быта Тибо оправдывал несовершенством существующего германского права, которое представлялось уже слишком устарелым по содержанию и неудовлетворительным по форме, именно - оно заключалось в ряде отдельных постановлений германских императоров и князей, оставшихся разрозненными и представлявшимися настолько устарелыми по своему содержанию, что даже самые консервативные юристы не находили возможным восстановить их. Но рядом с ними действовало римское право, господство которого, как и права иноземного, по воззрению Тибо, представляется нежелательным, потому что оно не подходит к правовым воззрениям германского народа, тем более что римское право дошло до нас в той форме, в которую оно вылилось в эпоху полного упадка римского государства. К тому же и по содержанию своему оно оказывается уже недостаточным для удовлетворения потребностей нашего времени; таковы, напр., постановления о семейной власти, об опеке и попечительстве, об ипотечной системе. Ко всем этим недостаткам системы римского права присоединяется еще то, говорит Тибо, что мы не знаем римского права, так как до нас не дошел подлинный текст римских законов, и мы имеем такое множество различных вариантов, что в издании, напр., Гебауера варианты равняются по объему четвертой части самого текста. Мало того, количество вариантов постоянно изменяется, потому что открываются новые. Нопредставим даже, что они все собраны, и тогда все-таки различные юристы будут различного мнения по каждому вопросу, потому что истые юристы никогда не принимают чужого мнения. При таком положении дела практики-юристы окажутся в крайнем затруднении, будучи принуждены делать выбор между различными мнениями, равно необязательными и одинаково опирающимися на авторитет ученых романистов. Им останется только в отношении к этим безысходным контраверзам последовать примеру того француза, который, попав в Германию и не зная немецкого языка, задумал, однако, помолиться немецкому богу на непонятном ему языке. Он купил азбуку и попросил Господа уже Самого составить себе из нее немецкое "Отче наш".

 Ввиду такого неудовлетворительного состояния права Тибо требовал составления нового кодекса, который бы удовлетворял условиям современной жизни вообще и в частности германской жизни. Но, развивая свое положение о создании нового кодекса, Тибо не предвидел тех возражений, которые были сделаны ему Савиньи. Савиньи не стал говорить о том, хорошо или нехорошо современное ему право, совершенно оно или несовершенно, а поставил вопрос на иную почву. Во введении к своему "Призванию" он указывает прямо, что сочинение Тибо не может быть рассматриваемо изолированно, но что его следует поставить в связь с теми историческими условиями, при которых оно явилось. В предложении Тибо нельзя, во-первых, не видеть отголоска господствовавшего в XVIII столетии игнорирования прошлого и преувеличения значения настоящего времени, от которого ожидали не меньше, как осуществления абсолютного совершенства. Это сказалось и в отношении к праву: требовали новых кодексов, которые бы своей полнотой сообщили делу правосудия механическую определенность. Вместе с тем эти кодексы должны были быть свободны от всяких исторических особенностей и представлять в чистой абстракции одинаково применимое во все времена и у всех народов право. С другой стороны, предложение составить новый гражданский кодекс обусловлено господствующим воззрением на образование права. Все право считается возникающим путем издания законов, причем содержание законов представляется как нечто совершенно случайное и могущее быть изменяемо по произволу законодателя.

 Савиньи доказал, что обе эти предпосылки, на молчаливом признании которых основывается предложение Тибо, - и преувеличенные ожидания от настоящего, и признание права зависящим от произвола законодателя, - одинаково ошибочны: что право не творится произволом законодателя и что, в частности, начало прошлого столетия нельзя было признать призванным к кодификации в силу чрезвычайной отсталости тогда германской юриспруденции. Но нас, конечно, не может интересовать здесь этот второй тезис. Мы ограничимся поэтому изложением воззрений Савиньи на происхождение права.

 Нельзя допустить, чтобы происхождение права было различно в зависимости от случая или человеческого произвола. Этому противоречит то обстоятельство, что всегда, когда возникает вопрос о праве, имеется уже готовое юридическое правило. Итак, нельзя думать, чтобы право устанавливалось волею отдельных лиц, входящих в состав народа. Напротив, оно должно быть признано продуктом народного духа (Volksgeist), совместно живущего и проявляющегося во всех членах народа и потому приводящего их к одному и тому же правосознанию. Мы не можем подтвердить этого взгляда на происхождение права прямыми историческими доказательствами. История застает у всех народов право уже сложившимся, имеющим определенный характер и представляющим своеобразный национальный отпечаток, точно так же, как и язык народа, его нравы и политическое устройство.

 Но возможны косвенные доказательства. В пользу такого неизменного, непроизвольного возникновения права говорит прежде всего то, что в сознании нашем понятие положительного права соединяется всегда с понятием необходимости, что было бы непонятно, если бы право было продуктом нашего произвола. Другим аргументом служит аналогия с прочими сторонами народной жизни, в особенности с языком, который точно так же отнюдь не есть продукт людского произвола. Право живет в общем сознании народа не в форме, конечно, абстрактного правила, но в форме живого восприятия юридических институтов их органической связи. Молодость народов вообще не богата понятиями. Зато в ней имеется полное сознание своего положения, своих условий, и несложное по содержанию право является предметом непосредственной народной веры. Но всякая духовная функция нуждается в материальной форме для своего проявления. Такой формой для языка служит его постоянное, непрерывное употребление, для государственного строя - видимые публичные власти. В отношении права такое же значение имеют в настоящее время определенно сформулированные основные положения. Но это предполагает уже значительную отвлеченность, чего нельзя найти в первобытном праве. Зато находим мы здесь ряд символических действий, сопровождающих установление и прекращение юридических отношений. Внешняя наглядность этих действий служит сохранению права в определенной форме. Эти символические действия были как бы грамматикой права той эпохи, вполне ей соответствующей. Органическая солидарность права с существом народного духа сохраняется, однако, и в последующие эпохи, и в этом отношении также может быть сравниваема с языком. Как язык, так и право не знают ни на мгновение абсолютного застоя, но, как и все стороны народной жизни, оно находится в постоянном движении и развитии, подчиняющемся, как и первое его проявление, закону внутренней необходимости. Таким образом, право растет вместе с народом. Но в культурном обществе это внутреннее развитие права усложняется и тем затрудняет изучение. Право вытекает из общего сознания народа. Но если мы возьмем, напр., римское право, то можно себе представить находящимися в общем народном сознании основные начала семейного права, собственности и т.п., но невозможно утверждать того же относительно всей массы деталированного материала, представляющегося нам в Пандектах. Это приводит нас к новому соображению. С развитием культуры различные стороны народной жизни отделяются друг от друга, и то, что прежде выполнялось сообща, делается функцией различных классов. Одним из таких обособленных классов являются юристы, деятельность которых в отношении к праву заменяет прежнюю деятельность всего народа непосредственно.

 С этого времени существование права становится сложнее и искусственнее, так как оно получает двоякую жизнь, как часть общей народной жизни, и как особая наука в руках юристов. Связь права с общей народной жизнью можно назвать его политическим *(293), а его обособленное существование в руках юристов - техническим элементом. В различные эпохи народной жизни соотношение этих элементов различно, но всегда оба они, в той или другой степени, участвуют в развитии права.

 Если, таким образом, право признается продуктом народной жизни, проявлением народного духа, то, конечно, весьма важно определить, что собственно Савиньи разумеет под народом. В "Призвании" он оставил этот вопрос совершенно без рассмотрения, и только в "Системе", вышедшей уже после того, как историческая школа получила широкое развитие, находим параграф, посвященный выяснению понятия народа.

 Если мы отвлечем право, говорит Савиньи, от всякого особенного содержания, то получим, как общее существо всякого права, нормирование определенным образом совместной жизни многих. Можно и ограничиться таким отвлеченным понятием множества. Но случайный агрегат неопределенного множества людей есть представление произвольное, лишенное всякой реальности. А если бы и действительно имелся такой агрегат, то он был бы не способен, конечно, произвести право. В действительности же везде, где люди живут вместе, мы видим, что они образуют одно духовное целое, и это единство их проявляется в употреблении одного общего языка и укрепляется им.

 В этом единстве духовном и коренится право, так как в общем, всех проникающем народном духе представляется сила, способная удовлетворить потребности в урегулировании совместной жизни людей. Но, говоря о народе как о целом, мы должны иметь в виду не одних лишь наличных членов его: духовное единство соединяет также и сменяющие друг друга поколения, настоящее с прошлым. Право сохраняется в народе силой предания, обусловленной не внезапной, а совершенно постепенной, незаметной сменой поколений.

 Признание права продуктом народной жизни может иным показаться слишком узким, могут сказать, что источник права следовало бы искать не в народном, а в человеческом духе вообще. Но образование права есть общее, совместное дело, а оно возможно только со стороны тех, между которыми общность мышления и действия не только возможна, но и действительно существует, а это имеется только в пределах отдельных народов. Но, конечно, в жизни и отдельных народов проявляются общие человеческие стремления и свойства.

 Савиньи является наиболее типичным представителем исторической школы. В учении его ближайшего последователя Пухты *(294) уже весьма сильно влияние современных ему философских учений Шеллинга, сказавшееся на выработке понятия о народном духе как источнике права. Пухта объективирует, олицетворяет это понятие. Он видит в нем какую-то силу, действующую в организме народной жизни и существующую независимо от сознания отдельных членов народа. Это несомненный отголосок тогдашних биологических учений, а именно так называемого анимизма, основатель которого Сталь учил, что животворящей силой является в организме душа, не только вызывающая наши произвольные действия, но также заставляющая биться наше сердце, двигаться кровь и т. п. Народный дух, подобно душе в организме, все производит из себя в народной жизни, в том числе и право, так что отдельные личности не имеют никакого активного участия в образовании; не только сознанием обусловливается то или другое развитие права, а свойствами народного духа. Поэтому, если Савиньи говорит еще об образовании права как об общем деле (eine gemeinschaftliche That) *(295), у Пухты идет речь, напротив, о естественном саморазвитии права (Naturwuchsigkeit). Право развивается, по этому учению, из народного духа, как растение из зерна, причем наперед предопределена его форма и ход развития. Отдельные личности являются только пассивными носителями не ими создаваемого права.

 Но затем естественно было поставить вопрос: если право вытекает само собой, естественно, из свойств народного духа, то разве необходимо для его существования, чтобы оно выразилось в положительных формах обычая, судебной практики или законодательства? Отчего не может существовать право, не выразившееся вовсе ни в одной из этих внешних форм, непосредственно в том виде, как оно вытекает из свойств народного духа?

 Так и посмотрел на дело Безелер *(296). Он утверждает, что не только законодательство и право юристов, но и само обычное право может представлять искажение тех правовых начал, которые вытекают из народного духа, так как в образовании этих положительных форм права принимает участие сознание отдельных личностей, могущее противоречить народному духу. Но это обстоятельство не может лишить силы того права, которое вытекает непосредственно из народного духа и которое, таким образом, существует независимо от обычая, закона, деятельности юристов, как народное право в собственном смысле слова.

 Это учение о народном праве, отличенном от положительного права, представляется совершенно последовательным выводом из основных предпосылок учения исторической школы. Восставая против учения школы естественного права, оно думало избегнуть ее недостатков, заменив индивид народом, признав, что право должно быть выводимо не из свойств отдельных личностей, а из свойств народного духа. Но затем и народный дух рассматривали как нечто данное готовым, как нечто неизменное. Понятно, что в результате учение исторической школы должно было прийти к тому самому выводу, с отрицания которого она начала: к признанию двойственности права; только вместо естественного права, вытекающего из индивидуальной природы, она поставила рядом с положительным правом, так сказать, естественное народное право. Этот результат, к которому в последовательном своем развитии пришло учение исторической школы, лучше всего показывает неудовлетворительность ее воззрения на право как на проявление народного духа. Это понятие было слишком неясное и произвольное и потому не могло привести к простой научной постановке теории права. Нельзя также не указать и на другой недостаток школы, сказавшийся, впрочем, не столько у корифеев школы, сколько у менее выдающихся их последователей. Изучая, и притом исторически, римское право, они имели дело с таким положительным правом, которое в значительной своей части представляется уже мертвым, не имеющим практического значения. Поэтому многое из их догматических работ не могло найти себе непосредственного приложения к практике *(297). Тем не менее эта школа имеет важное значение, потому что она первая нанесла удар школе естественного права и выдвинула весьма важный вопрос о происхождении права. Кроме того, она имела очень благотворное влияние на разработку частных вопросов права. Между тем как школа естественного права все сводила к выяснению отвлеченного понятия права и при неверной постановке основного вопроса не могла решить сколько-нибудь верно частных вопросов, историческая школа положила основание научной разработке частных вопросов, и в этом заключается ее важная заслуга.

 Впрочем, историческая школа выразила идею закономерного развития права не в достаточно общей форме. Она видела в праве не продукт истории человечества, а только истории каждого народа в отдельности. Право в ее глазах является исключительно национальным, объясняется как произведение народного сознания, народного духа, свойствами которого как бы предопределяется все содержание каждой национальной системы права. При этом, по учению исторической школы, сам народный дух не представлялся постепенно образующимся, развивающимся, меняющимся. Напротив, предполагалось, что каждый народ при своем появлении на исторической арене уже имеет окончательно сложившийся народный дух, implicite заключающий в себе все содержание исторической жизни народа. Вся история народного развития понималась лишь как раскрытие того, что уже изначала содержится в народном духе (Volksgeist). Другими словами, историческое развитие историческая школа понимала как органическое развитие, а не как прогрессивное развитие, не как эволюцию. Она уподобляла развитие права развитию организма из семени. Развитие права не представлялось ей поэтому сознанием чего-либо нового, а только воспроизведением того, что с самого начала дано было уже готовым в народном духе. Поэтому в ее учении оставалось совершенно невыясненным, каким образом образуется самый народный дух, определяющий собою особенности каждой национальной системы права, в каком отношении стоит национальное к общечеловеческому. А между тем именно в развитии права замечается, несмотря на всю пестроту национальных систем права, нечто общее. Последовательное развитие права у самых различных народов представляет в целом известное однообразие.

 Ввиду этого нельзя, как это делают Меркель *(298), Поллок *(299), Мишель *(300), утверждать, что Савиньи для науки права - то же, что Дарвин для естествознания. Сам Меркель сознает, что это весьма смелое сопоставление. Но доводы, приводимые им в доказательство правильности такого сопоставления, совершенно неубедительны. Меркель ссылается на то, что и Савиньи и Дарвин выставили идею развития. Как Дарвин указал на постепенное развитие видов, так Савиньи - на развитие юридических институтов. Это, конечно, справедливо, но вместе с тем ничего и не доказывает. О постепенном развитии говорили и до Дарвина; и до Дарвина не сомневались, что организм развивается из зародыша, а не является изначально готовым. Но эта постепенность развития организма ничего не имеет общего с учением эволюционизма.

 Между тем историческая школа отправлялась именно от идеи органического, а не прогрессивного развития. Она уподобляла развитие права развитию организма из своего зародыша. По ее учению, вся история права есть не что иное, как раскрытие того, что, как зерно, изначала содержалось в народном духе. Но ей совершенно чужда была мысль о трансформации, о возможности изменения самых основ народного духа. Поэтому учения исторической школы и получили консервативную окраску.

 Таким образом, идея развития не нашла себе в учении исторической школы полного выражения и потому не могла дать полного объяснения явлений права. Как и идея органического развития, она объясняла право только как продукт народной жизни, а не его общечеловеческое значение.

 Восполнить этот пробел, оказавшийся в учениях исторической школы, пытались спекулятивные философские системы XIX столетия. Таковы в особенности системы Гегеля и органической школы. Они как бы опять возрождают учение о естественном праве. Но после того, что сделала в этом отношении историческая школа, уже нельзя было опять возвратиться к теориям XVII и XVIII столетий о существовании естественного права как-то наряду и независимо от положительного права. Гегель и органическая школа одинаково признают существование и действие одного положительного права, но, подобно философским учениям древности, в самом положительном праве усматривают неизменные абсолютные начала.