§ 23. Вико и Монтескье
В XVIII веке Италии еще раз выпало на долю послужить колыбелью нового научного движения. Между тем как в Германии рационализм, в учениях Пуфендорфа и Вольфа и его школы, вырождался в новую схоластику, в Италии уже в первую четверть XVIII столетия поднимается знамя нового научного направления, направления исторического.
В 1725 г. вышло первое издание Принципов новой науки Джиамбатиста Вико *(126). В этой книге впервые нашло себе отражение истинное историческое направление. Тут уж дело не ограничивается, как у Куяция и элегантных юристов Голландии, исторической и филологической экзегезой источников. Задачей "Новой науки" Вико является не восстановление только забытой старины, не составление, по возможности, полной картины былого. Вико ставит себе более высокую цель. Он стремится выяснить самое историческое развитие и даже определить его формулу.
По мнению Вико, историческое движение имеет характер циклический.
Развитие человечества представляет последовательную смену трех эпох: век божественный, или теократический, век героический и век человеческий, или гражданственный. Древний мир представляет в своей истории все эти три периода. А когда античный мир пал, возрожденное христианством человечество вновь начало свою историю с эпохи теократической. Различие трех эпох отражается на всех сторонах общественной жизни, в том числе и на праве.
Право века божественного есть откровение, сделанное людям богами чрез посредство знамений и оракулов. Основание права коренится не в чем ином, как в божественной власти. Основанные на сверхъестественном авторитете, веления права не допускают вовсе какого-либо рационального объяснения. Все правоведение, как познание божественного права, ограничивается в эту эпоху лишь знанием религиозных обрядов. Вся задача правосудия как бы ограничивается охранением святости известных форм и торжественных действий. Отсюда высокое значение форм в древнем римском праве. Самый суд носил характер суда Божия.
Право героического века было нравом силы. Сила находила себе узду только в уважении к данному слову. Прежнее значение торжественных действий сменилось теперь значением торжественных слов, произнесение которых служило основанием прав и обязанностей. Правоведение сводится в этот период к умению приличным образом пользоваться словами. Отсюда высокое значение составления формул (cavere) у римских юристов. Самый закон пользуется авторитетом независимо от своего содержания. Он не был еще основан на истине.
Только с эпохой человеческой появляется, на смену строгого формального права, право естественное. Право этой эпохи, в отличие от предшествующих, обращает внимание на свойство деяний и лиц и этим устанавливает действительное равенство, между тем как прежняя слепая справедливость была только мнимо беспристрастной. Внешнее равенство, установлявшееся ею, было на деле самым суровым неравенством.
Историческое понимание Вико сказалось и в его объяснениях оснований человеческого общения. Он признает два таких основания: духовное и материальное. Человек не может иначе достичь умственного и нравственного развития, как соединив свой разум с разумом других посредством слова. Это и есть главная причина общения людей. Но усовершенствование нашей души и развитие нашего разума предполагает наше существование, а оно обусловлено победой нашей силы над силами природы. Но и в борьбе с природой отдельный человек также бессилен: вот другое основание человеческого общения. Итак, общество есть взаимный обмен духовных и материальных услуг. Правила этого обмена и составляют право; они все могут быть сведены к двум основным началам: 1) действуй праведно, соблюдая в словах и действиях истину, и 2) будь полезен своим ближним.
Эти воззрения Вико на основании человеческого общества резко расходятся с теми, каких держались представители теории естественного права. Для них человек вне общества и в обществе представлялся совершенно одинаковым. Общество его не перевоспитывает, не ведет к высшему развитию, а дает ему обеспечение лишь внешней безопасности. Вико, напротив, понимает человека в его исторической и общественной обстановке. Точно так же право в теориях естественного права объяснялось как внешнее разграничение свободы отдельных личностей, а не как взаимный обмен услуг.
Происхождение государства Вико выводит не из договора, а для каждой формы правления указывает свое особое основание. В основе аристократии лежит зависимость нищеты от имущих. Толпа слабая, невежественная и голодная отдает сильным и богатым свою свободу и свой труд за защиту и хлеб. Монархии слагаются вследствие войны, внешней или междоусобной. Свободные же государства, демократии, покоятся на чувствах права и равенства.
Таково происхождение различных форм правления. Но каждая из них имеет свой особый принцип, дающий ей силу. В аристократии - это господство нравов и обычаев: надо, чтобы неравенство вошло в силу привычки, в плоть и кровь, чтобы аристократическое правление могло быть устойчивым. Монархия абсолютная опирается на произвол, которому она старается присвоить авторитет, приписывая себе божественное установление. В свободном государстве таким началом служит законность, так как законы в них - воля всего народа.
Произведения Вико, очень ценимые в настоящее время, при своем появлении не имели большого успеха. Гораздо большее влияние оказало в то время политическое учение другого представителя исторического направления в XVIII веке, автора знаменитого трактата "О духе законов" (De l'esprit des lois, 1748).
Монтескье *(127), подобно рационалистам, начинает свое изложение с рассмотрения дообщественного естественного состояния и законов, действующих в этом состоянии. Естественные законы - это законы, вытекающие единственно из природы нашего существа (constitution de notre etre), - таково определение Монтескье; но в действительности эти законы он выводит не из природы человека, взятой в ее целом, со всем ее конкретным содержанием, а из одной только ее стороны - из сознания человеком своей слабости. Это сознание Монтескье считает первоначальным. Конечно, сознание слабости очень близко к чувству страха, принятому за исходное начало всей системы у Гоббеса. Но при всей близости оно существенно отличается от него. Страх ведет только к самосохранению, напротив, сознание слабости (faiblesse) не может не перейти в сознание зависимости. Поэтому у Монтескье, так же как и у Гроция, индивид не остается обособленным. Но у Гроция он только вступает в общение с другими индивидами, у Монтескье является в следующем изложении зависимым от всей окружающей его обстановки, среды, не только от общества, но и от климата, пищи и т.п. Такое рассмотрение человека не в его абстрактной обособленности, а, напротив, в реальной зависимости и обусловливает значение книги Монтескье в истории науки права.
Итак, в естественном состоянии человек прежде всего сознает свою слабость (Монтескье ссылается на пример диких). Сознавая себя слабыми, люди вместе с тем сознают себя почти равными и потому не стремятся нападать друг на друга; итак, мир должен быть первым естественным законом. Влечения к подчинению себе других и господству над ними не может быть у первобытных людей, так как идея власти и господства слишком сложна для неразвитого разума. Сознание слабости неразлучно с сознанием потребностей; отсюда второй естественный закон - отыскание пищи. Сознание общей слабости и, следовательно, взаимный страх, с одной стороны, с другой - естественное удовольствие, какое испытывает каждое животное при приближении другого животного того же вида, и в особенности половое влечение ведут к соединению людей "et la priere naturelle qu'ils se font toujours l'un a l'autre serait une troisieme loi". Когда же, наконец, люди мало-помалу накапливают знания, является новое побуждение к соединению, какого нет у других животных, и люди соединяются в постоянные общества. Желание жить в обществе есть, таким образом, четвертый и последний естественный закон.
Таким образом, образование обществ основывается на способности людей к накоплению знаний, другими словами, на том, что они наделены разумом. Законы, по определению Монтескье, суть необходимые отношения вещей, вытекающие из самой их природы (les rapports necessaires, qui derivent de la nature des choses). Существование человеческих обществ основывается на разумной природе людей; поэтому общим законом, управляющим всеми народами, является человеческий разум, национальные же системы законодательства суть только частные случаи применения этого разума к различным человеческим обществам. Различие же обществ устанавливается как различием форм правления, его природы и принципа, так и целым рядом других обстоятельств: климатом, свойством страны, ее положением, величиной, родом жизни народа, его религией, склонностями, богатством,
количеством населения, торговлей, обычаями, нравами.
Соединение людей в общества производит две важные перемены: 1) люди перестают чувствовать себя слабыми, и 2) уничтожается первоначальное равенство между ними. Эти перемены ведут к возникновению между людьми войны, и притом как между членами одного и того же общества, так и между отдельными обществами. Эта двоякого рода война ведет к установлению двоякого же рода законов. Законы, определяющие отношение между народами, составляют международное право; законы, определяющие внутренние отношения каждого общества, - право политическое. Таким образом, в противоположность Гоббесу, Монтескье не признает, чтобы установление государственного порядка приводило к установлению мира; напротив, по его мнению, соединение людей в общества и порождает войны, борьбу. Согласно с этим, в отличие от Гоббеса, он признает существование не только простых, но и смешанных форм правления, и смешанную форму, как она сложилась в Англии, признает лучшею.
Существование каждого отдельного общества требует установления правительства, т.е. соединения отдельных сил частных лиц в одну общую силу, власть (force). Эта общая сила может находиться или в руках одного, или в руках многих. В последнем случае правительство или правление (gouvernement) будет республиканское, в первом, т.е. когда сила сосредоточена в руках одного лица, надо различать, правит ли оно по установленным, твердым законам, - это монархия, или же без всяких правил и законов, - это деспотия. Таковы три главные рода правления. Но первый из них, республиканский, подразделяется на два: когда власть принадлежит многим, то эти многие могут быть или целый народ - демократия, или только часть народа - аристократия. Организация власти и составляет, по определению Монтескье, природу правления (nature du gouvernement). Поэтому различием природы правления обусловливается различие законов, относящихся к государственному устройству, напр., организация выборов, организация государственных должностей.
Каждой из форм правления соответствует свой особенный принцип. Природа делает правительство таким, каково оно есть, принцип же заставляет его действовать; природа - это структура правления; принцип - это страсти человеческие, заставляющие его двигаться.
Если из природы правлений вытекают законы, устанавливающие ту или другую форму государственного устройства, то из принципа - законы, поддерживающие и сохраняющие это устройство.
Так как в демократии народ вместе есть и властитель, и подданный, то только одна добродетель, vertu, способна поддержать такую форму правления, ибо тут народ сам себе полагает законы и сам им подчиняется. В другом виде республиканского правления, в аристократии, движущей силой также служит добродетель, но там она необходима не в такой степени: душа этой формы правления есть умеренность (moderation), но умеренность, основывающаяся на добродетели.
В монархиях является уже другой принцип - честь, но не честь, основывающаяся на добродетели, а та, что основывается на предрассудках, поэтому вернее - честолюбие. Монархия необходимо предполагает существование отличий, почестей; стремление достичь этих почестей и есть ее движущая сила, или принцип. Наконец, в деспотии принципом служит единственно - страх.
Принципу Монтескье придавал большее значение, чем природе, и потому принял не двойное деление форм правления, смотря по тому, находится ли власть в руках одного или многих, а, как мы видели, четверное, единственно в силу различия четырех принципов. По той же причине в его книге отведено гораздо больше места законам, вытекающим из различных принципов, нежели из различной природы правления. Рассмотрению влияния принципов на дух законов посвящены целых четыре книги (IV-VII) *(128). Следующая затем книга рассматривает искажение этих принципов правления (corruption des principes). Республиканские и монархические государства терпят искажение своих принципов, когда случайные обстоятельства ведут к тому. Но принцип деспотии может не искажаться только в силу случайных благоприятных условий, так как он по самой своей сущности есть уже искаженный принцип. А так как искажение принципов есть главная причина гибели государств, то деспотические государства неуклонно стремятся к гибели. Демократия погибает, когда дух равенства исчезает вовсе или, напротив, перерождается в дух крайнего равенства и всякий хочет быть равным даже тому, кого выбрали во властители. Аристократия гибнет, если господство знатных из умеренного вырождается в произвольное. Наконец, монархии гибнут, когда почетные отличия теряют свое значение, или потому, что соединенные с ними привилегии не уважаются монархом, или потому, что почести приходят в прямое противоречие с честью.
Правительства устанавливаются не только для охранения мира и спокойствия, но и для защиты интересов народа в международных отношениях. Одно государство в отношении к другим может занимать или оборонительное, или наступательное положение. На каждое из этих отношений имеет свое влияние форма правления. В отношении к обороне демократическое правление представляется наименее выгодным, так как прочным оно может быть только в маленьком государстве, которое легко может быть поглощено большим соседним. Для устранения этой опасности без изменения формы правления демократические государства соединяются в одно союзное государство. Во внутренних делах такое государство пользуется всеми благами демократического устройства; в обороне против посягательств других государств - всеми благодеяниями большого государства, какое без конфедерации мыслимо только под властью единодержавца.
Изложив учение о правлении, Монтескье переходит к рассмотрению свободы, т.е. положения в государстве отдельных граждан, и того, в каком отношении к свободе находятся законы. При этом он рассматривает свободу сначала в отношении к государственному устройству и, во-вторых, в отношении к гражданам (книги XI и XII).
Нет слова, говорит Монтескье, которое бы принималось в столь различных смыслах, как свобода. Возможность низложения тиранов, избрания правителей, ношения оружия и осуществления насилий, подчинение правителей одной с нами национальности или собственным законам - все это называют свободой. Ссылаясь "на московитов", Монтескье замечает, что был даже народ, видевший свободу в возможности носить длинную бороду. Так же разнообразны и суждения о том, какое правление свободное. Республиканцы признают таким республику, монархисты - монархию, и всякий считает свободным то правление, которое более соответствует его привычкам и склонностям. Но так как в республике действие законов виднее, чем действие их исполнителей, то большею частью свободной признают только республику и, так как в демократиях народ, по-видимому, делает что хочет, свободу считают принадлежностью демократии, смешивая власть народа с его свободой.
Политическая свобода, однако, не есть возможность делать все, что хочешь. В государстве свобода не может состоять не в чем ином, как в возможности делать то, чтo должно делать, и в непринуждении делать то, чего не должно делать. Надо различать независимость и свободу. Свобода есть право делать все, дозволенное законами, и если бы кто имел право делать запрещенное ими, свободы не было бы, потому что тогда и другие имели бы ту же власть.
Демократия и аристократия не суть по природе своей свободные государства. Политическая свобода осуществляется только в правлениях умеренных, но и в них - только когда не злоупотребляют властью. Между тем, как свидетельствует всегдашний опыт, каждый, имеющий власть, склонен ею злоупотреблять, распространять ее, пока не встретит препятствий. Кто бы это сказал? - сама добродетель требует ограничений.
Чтобы нельзя было злоупотреблять властью, надо устроить так, чтобы власть останавливала власть.
Хотя все государства имеют общую цель - самосохранение, но у каждого из них есть и своя особая цель. Так, увеличение владений было целью Рима; война - Спарты; религия - евреев; торговля - Марселя; естественная свобода - у диких народов; независимость каждого отдельного гражданина - в Польше. Но есть также на свете народ, прямая цель государственного устройства которого - политическая свобода: такова Англия.
Переходя к изображению английской конституции, Монтескье указывает, что в каждом государстве существуют три власти: власть законодательная, власть исполнительная по отношению к тому, чтo определяется международным правом, и власть исполнительная по отношению к тому, чтo определяется законами государств. В силу первой власти издают законы; в силу второй - ведут войны и заключают мир, посылают и принимают послов, устанавливают безопасность, предупреждают нашествия; в силу третьей - карают преступления и судят споры частных лиц. Эту последнюю власть называют судебной, а вторую - просто исполнительной властью государства.
Политическая свобода гражданина есть спокойствие духа, вытекающее из убеждения каждого в своей безопасности, и, чтобы иметь такую свободу, надо, чтобы правление не допускало боязни одного гражданина перед другим и чтобы все одинаково боялись только закона. Это может быть достигнуто только при условии разделения трех властей: законодательной, исполнительной и судебной, потому что только тогда одна власть будет сдерживать другую в пределах закона и таким образом не допускать злоупотребления властью.
Но для свободы граждан недостаточно еще одной свободной конституции: гражданин свободен только тогда, как он чувствует себя в безопасности (surete), когда его неприкосновенность не нарушается. Но гражданин может быть лишен безопасности, а следовательно, и свободы, как злоупотреблением власти, так и обычаями и законами. Из этого видно, как несправедлив упрек, так часто делаемый Монтескье, будто он свободу гражданина отожествил с законностью. Он действительно называет свободным то государственное устройство, которое обеспечивает исключительное господство законов, но он очень ясно указывает (1 гл. XII кн.), что и при свободной конституции граждане могут быть несвободны, если сами законы тиранические. Поэтому свобода гражданина, по его мнению, преимущественно зависит от качества уголовных законов, как могущих наиболее резко нарушить его безопасность.
За последнее время в немецкой литературе стали оспаривать (Янзен) оригинальность воззрений Монтескье, доказывая, что все его учение о разделении властей целиком заимствовано у Свифта *(129) Однако с этим нельзя согласиться. Свифт дает далеко не новое учение о смешанной форме правления и различает как три власти - монарха, аристократию, народ, но это, конечно, совсем не то, что различие учреждений по различию их функций. У Свифта суд вовсе не выделяется как особая власть.
Янзен придает особенное значение тому, что Свифт сравнивает соотношение трех различаемых им властей с весами (balance). Рука монарха держит весы, а две другие власти действуют каждая по одну из чашек. Нормальное положение государства предполагает полное равновесие властей (balance of power). Излагатели учения Монтескье действительно очень часто говорят о равновесии властей. Но у самого Монтескье этого выражения не встречается. В шестой главе XI книги нет ни слова ни о равновесии, ни об уравновешивании. Только в XVIII главе, о судебной власти в Риме, говорится в двух местах и то не о равновесии, а об уравновешивании властей *(130). С весами взаимное соотношение властей Монтескье вовсе нигде не сравнивает, да и понятию равновесия он, очевидно, не придал вовсе особенного значения.
Если бы Монтескье у кого-либо заимствовал свою теорию, она явилась бы у него сразу в готовом, законченном виде. Между тем, приглядываясь внимательнее к трем главным произведениям Монтескье: Letress persanes (1721), Considerations sur la grandeur des Romains (1734) и L'esprit des lois (1748), можно проследить, как постепенно назревала у него идея о необходимости надлежащего распределения властей.
В Letress persanes, появившихся задолго до поездки Монтескье в Англию, идея распределения и равновесия властей высказывается еще с большей нерешительностью. Монтескье и тогда уже считал известное распределение властей между государем и народом необходимой принадлежностью правильной монархии. Но он сам же при этом выражает сомнение в возможности сохранить равновесие властей *(131). Любопытна также при этом попытка обосновать требование ограничения власти еще совершенно в духе господствовавшей тогда договорной теории государства: люди не могут предоставить правительству безграничную власть над собой, потому что сами ее не имеют, напр., не могут лишать себя жизни *(132).
В Considerations sur la grandeur des Romains, написанных уже по возвращении из Англии, государственное устройство, основанное на равновесии властей, без всяких оговорок признается лучшим, и выше всех ставится английская конституция. Иначе объясняет тут Монтескье и основания необходимости ограничения власти. Он находит это основание в необходимых для общественной жизни разнообразии и взаимной борьбе различных элементов обществ *(133). Но равновесие властей понимается там еще как разделение единой государственной власти *(134). Вместе с тем монарху считается подобающей не исполнительная власть, а законодательная власть *(135). Наконец, в духе законов "разделение власти" заменяется "распределением властей", и монарх, как единоличный орган, признается более пригодным к осуществлению исполнительной функции.