§ 24. Руссо
Историческому направлению, намеченному трудами Вико и Монтескье, прямую противоположность представляет учение Жан-Жака Руссо (1712-1778), совершенно отрицательно относившегося к исторической культуре, видевшего в ней не благо, а зло. Вместе с тем Руссо *(136) является защитником прав сердца против чрезмерных притязаний разума. Разум может дать нам знание добра, но стремиться к добру, любить добро заставляет нас врожденное нам нравственное чувство. Выводы разума не могут властвовать над нашею душой. Холодный, бесстрастный рассудок никогда, поэтому, ничего великого не совершит. На нравственный подвиг способны только страстные, пламенные души, только тот, кто живет не одним рассудком, но и сердцем.
Добро заключается в согласии, гармонии человеческой деятельности с царящим в мире и установленным Богом нравственным порядком. Человек с врожденным ему нравственным чувством есть необходимая часть этого мирового порядка, и ему стоит лишь остаться таким, каким он вышел из рук Творца, чтобы находиться в полной гармонии с общею жизнью мироздания. Напротив, выходя из естественного своего состояния, подавляя свои естественные влечения, прививая себе искусственные потребности, человек изменяет своей собственной природе и тем вносит дисгармонию, впадает в порок. Человек тем вернее будет понимать требования нравственного долга, чем внимательнее будет прислушиваться к своим естественным, не искаженным внешним влиянием влечениям, другими словами, чем более он будет самостоятелен и независим от людей. Поэтому все благо для людей в их свободе. Вне свободы нет истинного счастья. Свобода является условием, предположением всех других благ и поэтому не может быть ничем заменена. Свобода, следовательно, есть неотчуждаемое благо человека.
Ставя так высоко свободу, Руссо естественно считает золотым веком естественное, дообщественное положение людей, когда они не знали ни законов, ни собственности, ни власти и потому были все равны, свободны. В своем рассуждении на вопрос, поставленный в 1750 г. Дижонской академией, "Si retablissement des sciences et des arts a contribue a epurer les moeurs", Руссо доказывал, что образованность портит нравы, умножает мелочные потребности, личные стремления, эгоистические чувства в ущерб простой жизни и нравственности, что только народы, сохраняющие первобытную простоту, совершают действительно великие дела, а с развитием цивилизации государства приходят в упадок. Когда в 1754 году та же академия предложила тему о происхождении и основаниях неравенства между людьми, Руссо представил новое рассуждение, в котором еще с большей силой и полнотой изложил свои взгляды (Discours sur l'origine et les fondements de l'inegalite parmi les hommes).
Существующее политическое неравенство людей не может иметь своего основания в природе людей. Хотя и существуют естественные между людьми различия силы, здоровья, способностей, красоты, но не эти различия служат, во всяком случае, основой политического неравенства. Первоначальной основой существующего неравенства Руссо признает установление частной собственности. "Первый, кто, оградивши участок земли, вздумал сказать: это мое, и нашел довольно глупых, чтоб ему поверить, был истинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, от скольких бедствий и ужасов избавил бы человечество тот, кто, выдернув колья и закопавши ров, крикнул бы себе подобным: "Смотрите, не слушайте этого обманщика! Вы погибли, если забудете, что плоды земные принадлежат всем, а земля никому!".
Во имя свободы превозносил Руссо первобытное состояние человечества пред культурным. То же самое начало свободы положено им и в основу его воззрений на идеальный государственный строй, как он представляется нам в его Contrat social, 1762.
Человек родился свободным, а повсюду он в цепях; как это объяснить? Нельзя выводить государство из власти отца семьи: дети подчиняются отцу, пока зависят от него, а зависимость эта прекращается, как только они вырастут. Неудобно также выводить власть по преемству от Адама или Ноя, потому, замечает Руссо, что, происходя непременно от одного из сыновей Ноя, и, может быть, по старшей линии, он сам может оказаться законным правителем человечества. Силой также нельзя объяснить право власти: если право основано на силе, то у кого больше силы, у того больше и права. В таком случае право ничего не прибавляет к силе. Говорят, власть дается от Бога, но и болезни тоже, однако из того не следует еще, чтобы было запрещено призывать врача. Гроций полагал, что, подобно отдельному лицу, и целый народ может отчуждать свою свободу и стать рабом. Но отчуждать означает или подарить, или продать. Отдельный человек, делаясь рабом, не дарит себя, он продает себя, по крайней мере за пропитание; а народ, за что продаст он себя? Правитель не только не дает своим подданным пропитания, а сам берет его у них и, как заметил Рабле, берет не мало. Отдать же свою свободу даром было бы безумием, а безумие не устанавливает права. Отказаться от свободы значит отказаться от человеческого достоинства, от прав человечности, даже от обязанностей.
Если бы даже все эти объяснения были верны, сторонники деспотизма ничего бы от этого не выиграли. Большая разница - подчинить толпу и управлять обществом. Сколько бы отдельных людей ни подчинялись одному властителю, в этом нельзя видеть ничего другого, как хозяев и рабов: тут нет ни общего блага, ни государственной организации. Сколько бы рабов ни было у такого владельца, хотя бы полсвета, он останется только частным владельцем, так как руководящие им интересы, противоположные интересам ему подчиненных, будут частными интересами.
Существование государя предполагает существование народов. Так и Гроций признает, что царя избирает себе народ: значит, он существует раньше царя. Итак, прежде чем выяснять, как устанавливаются правители народа, надо объяснить, как образуется сам народ. Это может совершиться только посредством общего соглашения. В самом деле, если бы не было о том предварительного соглашения, на чем основывалась бы обязанность меньшинства подчиняться большинству? Правило решения по большинству само устанавливается соглашением и предполагает хотя однажды единогласие.
При каких же условиях совершается это соглашение людей, приводящее к объединению их в общество? Это происходит, когда препятствия, какие встречают люди в своей жизни в естественном состоянии, превосходят силы отдельных людей. Тогда естественное состояние не может более сохраняться; род человеческий весь бы погиб, если бы не изменил условий своего быта. Создать себе новых сил люди не могут, а могут только соединить свои силы и, подчинив их общему двигателю, заставить их действовать согласно. Итак, увеличение силы может получиться только в силу соединения многих. Но как сохранить при таком соединении свободу каждого, как найти такую форму соединения, которая бы, обеспечивая и охраняя общею силою личность и имущество каждого, оставляла всех участников столь же свободными, как и прежде? Такова основная задача общественного договора. Для выполнения требуется одно условие: полное отчуждение каждым все своих прав всему общению (l'alienation total de chaque associe aves tous ses droits a toute la communaute). При таком отчуждении каждым всех своих прав положение всех совершенно равное, а при равенстве никто не имеет интереса делать его тягостным для других. Полнота отчуждения прав необходима, так как, если бы у отдельных лиц остались какие-либо права, при неимении судьи в столкновениях между ними и общением, естественное состояние сохранилось бы. Вместе с тем, отдавая свои права всем, человек не подчиняется никому в отдельности и во власти над другими выигрывает столько же, сколько теряет во власти над собой.
Как только такое соглашение заключено, вместо отдельных личностей образуется одно нравственное и коллективное существо, получающее в силу соглашения единство, свое общее я, жизнь и волю.
В Economie politique Руссо идет еще дальше и прямо уподобляет государство живому организму и даже человеку. Власть государства соответствует голове; законы и обычаи - мозгу, началу нервов и седалищу разума, воли и чувств; торговля, промышленность и земледелие суть рот и желудок; финансы - это кровь, которую мудрое государственное хозяйство - сердце - распределяет по всему телу; граждане же - это органы тела, посредством которых машина двигается, живет и работает, которых нельзя поранить без того, чтобы в мозгу не почувствовалась боль, если только животное здорово.
Есть еще любопытное различие между Contrat social и Economie politique. В Contrat social образование общества совершается прямо путем непосредственного соединения отдельных индивидов. О сем, правда, говорится как о "первом и единственно естественном обществе", но вместе с тем положительно отвергается возможность развития семьи в государство, и общественный договор заключается не семьями, а индивидами. В Economie politique, напротив, признается, что всякое политическое общество состоит из других мелких обществ различного рода, из коих каждое имеет свои интересы и принципы; каждая группа людей, соединенных общностью интереса, образует такие общества, постоянные или временные, имеющие действительное, хотя и мало заметное, значение. Их соотношение определяет общественные права. Их влиянием на разные лады модифицируется проявление воли общей. Воля этих обществ представляется всегда в двух различных отношениях: в отношении к государству - это частная воля; в отношении к их собственным членам - это воля общая. Требования общей воли такого союза и общей воли государства могут расходиться, и потому благочестивый священник, храбрый солдат, ревностный патриций - могут быть плохими гражданами. Конечно, воле государства надо подчиняться более, нежели воле мелких союзов, - обязанности гражданина выше обязанностей сенатора, и обязанности человека выше обязанностей гражданина. Но, к несчастью, личный интерес находится всегда в обратном отношении к долгу и увеличивается по мере того, как общение суживается; неотразимое доказательство того, что наиболее общая воля всегда также самая справедливая, и голос народа есть действительно голос Божий.
Это указание на существование, кроме семьи и государства, других общественных союзов, основанных на общности интересов, не нашло себе дальнейшего развития в произведениях Руссо, но оно все-таки очень любопытно, и особенно характерно, что понятие общества явилось у Руссо, как позднее у социалистов, в связи именно с экономическими вопросами.
Переход из естественного состояния в общественное производит в человеке весьма существенное изменение, заменяя в его поведении инстинкт справедливостью и придавая его деятельности нравственный характер. Физические побуждения заменяются голосом долга, влечения - правом, и человек, до того имевший в виду только себя самого, теперь принужден руководиться другими началами и подчинять свои склонности требованиям разума. Его способности развиваются, его идеи расширяются, его чувства облагораживаются. Получается такой подъем духа, что если только злоупотребления нового порядка не низводят его ниже его прежнего состояния, человек должен благословлять счастливую минуту, сделавшую его из ограниченного и глупого животного разумным существом и человеком. Человек теряет при этом свою естественную свободу и неограниченное право на все, что может захватить его, но зато получает свободу гражданскую, право собственности и еще нравственную свободу, которую дает человеку одна власть над самим собой, так как подчинение влечениям - рабство, а послушание закону, самим себе поставленному, - свобода. Наконец, в обществе устанавливается и истинное равенство, так как, будучи неравны по силам и дарованиям, в обществе все равны по соглашению и праву.
Так как, соединяясь, люди переносят свои права не на отдельных лиц, а на все общество, то и носителем верховной власти в государстве, сувереном, является общество как целое. Но такой суверен, будучи составлен из отдельных личностей, не имеет и не может иметь интересов, несогласных с их интересами; следовательно, против суверена граждане не нуждаются ни в каких гарантиях. Суверен, в силу того, каков он есть, всегда таков, каков должен быть.
Но именно только общая воля может направлять силы государства согласно с его целью, т.е. общим благом. Поэтому суверенитет неотчуждаем, он всегда должен принадлежать обществу в целом. В самом деле, если и невозможно согласие частной воли в некоторых пунктах с волей общей, невозможно, во всяком случае, чтобы это согласие было постоянное и продолжительное, ибо частная воля естественно стремится к предпочтениям, преимуществам, а общая - к равенству.
Суверенитет не только неотчуждаем, но и неделим, ибо воля должна быть общей. Но политики делят суверенитет по объекту: на силу и волю, законодательную власть и исполнительную; на право обложения налогами, суда, войны. Это все равно, как утверждать, что человек состоит из нескольких тел, из которых у одного имеются глаза, у другого руки, у третьего ноги. Ошибка тут в отсутствии точного понятия суверенной власти и в принятии за части этой власти того, что есть лишь ее проявление.
Наконец, суверенитет, как выражение общей воли, непогрешим. Конечно, суждения народа могут быть ошибочны: он всегда стремится к благу, да не всегда видит его. Но надо различать волю всех и волю общую; воля общая - это воля, направленная к общему благу, воля всех - просто сумма частных воль. Когда граждане совещаются, не сговорившись раньше между собой, из множества мелких различий во мнениях всегда образуется действительно общая воля. Если же образуются партии, получается уже не непосредственное совещание отдельных граждан, а совещание целых партийных групп. Различия во мнениях становятся менее многочисленными и дают поэтому менее общий результат. При образовании одной сильной партии, преобладающей над всеми другими, остается только одно различие большинства и меньшинства, и воли общей не может тогда быть. Поэтому, если нельзя устранить образования партий, надо по крайней мере увеличить их число.
Неотчуждаемый, неделимый, непогрешимый суверенитет есть вместе с тем абсолютная власть, господствующая над гражданами, как человек господствует над членами своего тела. Но эта безусловность присуща только общей воле, а общность воли определяется не столько числом голосов, сколько общностью интереса, их соединяющего. Поэтому воля общая может относиться только к общим вопросам: касаясь частного, она меняет свою природу, делаясь частной волей. Поэтому суверен должен относиться необходимо ко всем одинаково; он не в праве обременять одного гражданина более, чем другого, так как тогда предмет воли делается частным и воля теряет право общей воли. Кроме того, государство нуждается только в части силы, имущества и свободы граждан и не должно налагать на граждан излишних бесполезных стеснений; но судья в этом только сам суверен.
Иногда сомневаются в возможности для человека, не имеющего права над своею жизнью, передать это не принадлежащее ему право суверену. Но дело в том, что каждый имеет право рисковать своею жизнью ради ее сохранения.
Общественный договор имеет целью охрану договаривающихся. Кто хочет цели, хочет и необходимых для ее достижения средств, хотя бы сопряженных с риском. Кто хочет сохранить свою жизнь на счет других, должен в случае надобности и сам отдать ее за других, и когда суверен говорит ему: "для государства требуется, чтобы ты умер", он должен умереть, потому что только под этим условием он жил до сих пор в безопасности, и жизнь его уже не только благодеяние природы, но и условный дар государства. К тому же сводится и смертная казнь: чтобы не быть жертвой убийцы, надо умирать, когда сам сделаешься убийцей. Впрочем, многочисленность казней всегда признак слабости или лени правительства. Общественный договор дает бытие государству; движение ему сообщается законодательством. Конечно, существует общая, истекающая из разума, справедливость; но, чтобы применяться между нами, она должна быть взаимна.
Вследствие отсутствия естественной санкции законы справедливости не имеют силы между людей. Они приводят только к выгоде злого и к вреду справедливого, когда тот исполняет их один без взаимности со стороны других. Поэтому необходимы законы, которые бы соединили права с обязанностями.
Что такое закон? Это то, что весь народ постановляет обо всем народе. Предмет закона всегда должен быть общий; закон не может иметь в виду отдельных лиц или действий, он может установить привилегии, но не может предоставлять их определенным лицам. Таким образом, закон есть общее правило и по субъекту, от которого исходит, и по объекту, к которому относится. Законодательная власть поэтому должна принадлежать непосредственно народу, осуществляться в общих собраниях всего народа. Но скажут, пожалуй, что собрания всего народа - химера. Однако границы возможного в нравственных отношениях менее узки, чем обыкновенно думают; они зависят от наших слабостей, пороков, предрассудков. Римская республика была большим государством, и Рим большим городом, однако не проходило недели без народного собрания.
Руссо признает недопустимым для облегчения практической осуществимости непосредственных народных собраний ни разделять суверенитета между несколькими городами, ни предоставлять его лишь одному главному городу. Он находит вообще нежелательным соединение многих городов в одно государство; лучше мелкие государства, которые, как это показывает борьба Швейцарии и Голландии с Австрией, могут, соединяясь, отстоять свою независимость против притязаний больших держав. Если же государство большое, следует не устанавливать одной столицы, а переносить место пребывания правительства по очереди из одного города в другой.
Как только государственные дела перестают быть главным делом граждан и они предпочитают откупаться своим кошельком от личного участия в управлении, государство близится к разрушению. Нужно ли сражаться с врагами, граждане нанимают солдат; надо ли обсуждать вопросы государственного управления, они назначают представителей: благодаря лени и деньгам солдаты порабощают страну, а представители продают ее.
В государстве действительно свободном граждане все делают своими руками и ничего деньгами. Суверенитет, будучи неотчуждаем, не может быть и представляем. Суверенитет - общая воля, а не может быть двух общих воль. Депутаты народа не представители его, а только комиссары: они ничего не могут решить окончательно. Закон, не принятый народом непосредственно, ничтожен, это не закон. Английский народ ошибочно считает себя свободным: он свободен только во время выборов. Как только представители избраны, народ делается рабом. Идея представительства - новая идея; мы получили ее от феодализма, этой несправедливой и нелепой системы, низводящей человека до того, что самое имя его презирается.
Древние не знали представительства и все государственные дела ведали сами; домашние же дела выполняли за них рабы. Не значит ли это, что свобода предполагает опору рабства? Быть может, говорит Руссо. Все установленное не природой, а искусством, как человеческое общество, имеет свои неудобства. Бывают такие несчастные положения, когда нельзя иначе сохранить своей свободы, как на счет чужой свободы, и когда гражданин не может быть вполне свободен, если раб не вполне раб. Таково было положение Спарты. Что же касается вас, современные народы, вы не имеете рабов, но вы сами рабы. Ваше дело хвалиться этим преимуществом, но мне видится в этом скорее низость человечества.
Так как суверенная власть, по мнению Руссо, всегда неотъемлемо и безраздельно принадлежит всему народу, то различие форм правления не может основываться на различии носителей власти. Различие государственного устройства Руссо усматривает только в организации правительства, gouvernement.
Суверенитет и правительство - две вещи совершенно различные. Всякое свободное действие имеет две производящие причины: одну нравственную, а именно волю, определяющую действие; другую физическую - силу, его осуществляющую. Когда я иду куда-нибудь, надо, во-первых, чтобы я хотел туда идти, и, во-вторых, чтобы мои ноги меня туда вели. Если паралитик захочет или здоровый не захочет двигаться - в обоих случаях они останутся на месте. Те же условия деятельности и у государства, и тут нужны сила и воля: воля - законодательная власть, суверенитет; сила - власть исполнительная, или правительство.
Власть исполнительная не может, подобно законодательной, принадлежать народу, потому что она слагается не из общих, а из частных актов. Поэтому она требует особого деятеля, который бы сосредоточивал ее и приводил в действие согласно указаниям общей воли: вот в чем основание существования в государстве правительства. Его можно определить как посредствующее учреждение между подданными и сувереном для взаимных отношений, призванное к исполнению законов и поддержанию гражданской и политической свободы.
Члены этого учреждения именуются магистрами или царями, т.е. правителями, а все учреждение называется государством, prince: так, в Венеции в старину коллегия величалась serenissime principe.
Установление правительства не есть договор, это просто поручение со стороны народа. Соотношение суверенного народа, правительства и граждан может быть выражено геометрической пропорцией, где среднее геометрическое есть правительство: оно получает от суверена веления, которые дает гражданам. Если эта пропорция нарушается, если суверен стремится сам править, правительство - издавать законы, подданные отказывают в подчинении, - государство гибнет. Из этой же пропорции явствует, что свобода тем меньше, чем больше государство. При десяти тысячах граждан каждый получает одну десятитысячную долю суверенной власти; при ста тысячах - в десять раз меньше.
Правительство тем существенно отличается от суверена, что суверен существует сам по себе, а правительство существует только благодаря суверену. Поэтому правительство подчинено воле суверена и должно быть только ее исполнителем.
Правительство может состоять из большего или меньшего числа членов, а так как сила правительства всегда одна и та же сила государства, то чем правители многочисленнее, тем правительство слабее. Деятельность правительства определяется вообще тремя волями: личной волей каждого правителя, общей волей правительства и общей волей народа. Совершенство государства требует, чтобы личная воля совсем уничтожилась, воля правительства была подчинена, а общая воля народа господствовала. Но по естественным условиям их соотношение обратное: самая слабая воля - общая воля государства, среднюю ступень занимает воля правительства, и самая энергичная - воля личная. Если правительство единоличное, личная воля правителя, сливаясь с волей правительства, получает особую силу. Поэтому единоличное правительство самое деятельное. Если же правительство будет соединено с законодательной властью, принадлежащей народу, все граждане сделаются правителями, и воля правительства, слившись с общей волей народа, не будет иметь достаточно активности для подчинения себе частных воль.
Различие устройства правительства приводит к различию форм правления. Если суверен поручает правительство большинству, так что граждан-правителей больше, чем простых граждан, получается демократия; если, напротив, правительство поручается малому числу граждан, установляется аристократия. Наконец, если правительство поручается одному лицу, государство принимает форму монархии.
Все эти формы правления допускают разнообразные модификации. Демократия может быть шире и уже, так как демократический строй предполагает только, чтобы правителей было больше половины. Аристократия точно так же требует только, чтобы их было не больше половины. Но даже монархия допускает некоторые модификации, так как в Спарте было два царя.
Кто издает законы, знает лучше, как должно их исполнять и истолковывать. Поэтому, казалось бы, лучше всего соединить исполнительную власть с законодательной. Но в действительности это не так. При этом общее и частное не будет надлежащим образом разграничено, а нет ничего опаснее влияния частных интересов на дела законодательства. Да, строго говоря, никогда и не существовало демократии, так как противно порядку природы, чтобы большинство управляло меньшинством. Демократическое правление пригодно только для малых государств, население которых отличается простотой нравов, ограниченностью потребностей, равенством положения. Но и там оно способствует междоусобиям и волнениям. Если бы был народ богов, они управлялись бы демократически; для людей столь совершенное правительство непригодно.
Аристократия может принимать три различные формы: естественную, т.е. правление старейших по возрасту, избирательную и наследную. Первая пригодна лишь в первичных обществах; последняя - самая худая из всех форм правительства; вторая - лучшая: это и есть аристократия в собственном смысле слова. Всего лучше и естественнее, чтобы мудрейшие управляли толпой, а посредством выбора выделяется именно честность, просвещение, опытность и т.п. К тому же аристократическое правление легче осуществимо: оно не требует ни слишком малого государства, ни особой простоты нравов. Но аристократия, не допуская полного равенства, со своей стороны, требует особых добродетелей: от богатых - умеренности, от бедных - довольства своей участью.
Монархическое правительство представляет противоположную крайность сравнительно с демократическим. Правительство получает тут бoльшую силу, но цель его не общее благо, а личное благо правителя. Проповедники могут доказывать правителям, что сила народа - их собственная сила: правители знают, что это неправда. Их личный интерес прежде всего тот, чтобы народ был жалок, слаб и не мог им сопротивляться. Существенный и неустранимый недостаток монархического правительства тот, что, в противоположность республикам, в монархии выдвигаются на высшие должности не более способные и просвещенные, а большею частью мелкие интриганы, маленькие таланты которых, помогая им выдвинуться при дворе, только ярче выставляют их неспособность к государственной деятельности. Народ гораздо меньше ошибается в выборе лиц, нежели правитель: достойный человек в министерстве такая же редкость, как глупец во главе республиканского управления. К тому же, чтобы обеспечить монархическому правительству устойчивость, делают его наследственным, а это приводит к совершенно случайному подбору правителей.
Обращаясь к смешанным правлениям, Руссо замечает, что, собственно говоря, простых чистых правительств вовсе и не бывает. И единоличный правитель нуждается в подчиненных органах, и республиканскому правительству нужен глава. Таким образом, органами исполнительной власти всегда являются и отдельные лица, и совокупность многих лиц. Соотношение их может быть очень различно. Особенность английского правления Руссо видит в том, что там власть разделена между различными органами. Само по себе объединенное правительство лучше уже потому, что оно проще. Но если исполнительная власть недостаточно зависит от законодательной, тогда надо помочь этому недостатку разделением правительства; все части правительства в отношении к подданным будут иметь вместе ту же силу, но каждая в отдельности в отношении к суверену будет менее самостоятельна.
Все политическое учение Руссо - последовательный вывод из того основного положения, что власть суверенная принадлежит только общей воле народа: от нее непосредственно исходят законы, по ее поручению и указаниям действует правительство. Но возможно ли на деле для решения всех вопросов текущей государственной жизни требовать непременно общего соглашения?
Руссо не обошел этого вопроса и старался доказать, будто бы практическая необходимость довольствоваться обыкновенно только большинством не противоречит его учению о подчинении граждан одной общей воле. Вот его доводы.
Только один закон по самой своей природе требует непременно общего соглашения - это общественный договор, ибо общественное соединение есть самый произвольный акт на свете. Так как каждый человек родится свободным, никто не может ни под каким предлогом подчинить его без его согласия. Но если при заключении общественного договора остаются несогласные - их несогласие не обессиливает договора, они только не участвуют в нем, остаются иностранцами среди граждан. Когда же государство установлено, согласие на присоединение к общественному договору выражается в самом пребывании на его территории: жить на территории значит подчиняться суверенитету государства.
Вне его первоначального договора голос большинства обязывает всегда всех других. Это последствие самого договора. Но, скажут, как человек может быть свободен и вместе с тем принужден подчиняться чужим решениям? Как согласить свободу меньшинства с обязанностью подчиняться законам, на издание которых оно не дало согласия?
Но такая постановка вопроса сама неправильна. Гражданин дает согласие на все законы, даже на те, которые издаются против его желания и которые налагают на него кары, когда он дерзнет их нарушать. Постоянная воля всех членов государства есть воля общая; чрез нее только граждане и свободны. Когда же в собрании предлагают на обсуждение закон, то спрашивают, собственно, не о том, принимают ли предложение или отвергают, а о том, согласно оно или нет с общей волей: каждый, подавая голос, высказывает свое мнение об этом, и из счета голосов определяется общая воля. Если же одерживает верх противное моему мнение, это доказывает только, что я ошибся. Если бы получило силу мое частное мнение, осуществилось бы не то, чего я хотел, т.е. не общая воля.
Другими словами: воля большинства предполагается всегда совпадающей с общей волей. Но, допуская это, Руссо все-таки противоречит самому себе. Большинство, конечно, только часть народа, и воля большинства, следовательно, частная воля. А между тем Руссо сам особенно настаивает на том, что частная воля может только случайно совпадать с общей волей, что постоянным совпадением это не может быть, потому что никакая частная воля не может представлять собою общей воли *(137).