§ 17. Гоббес *(88)
Первый представитель нового направления в научном объяснении явлений природы был итальянский ученый Бернардин Телезио (1508-1588), взамен аристотелевского учения о материи и форме выставивший совершенно новое объяснение явлений природы, послужившее основанием всего последующего развития науки (de rerum natura juxta propria principia. 1565).
Телезио находил, что все его предшественники грешили чрезмерным самомнением, думая из собственного разума обосновать всю природу, как будто мудростью они могли равняться Богу; сам он более скромен и довольствуется человеческой мудростью, ограниченной свидетельством наших чувств и тем, о чем можно заключать по аналогии с ними: non ratione, sed sensu!
Созерцательному, эстетическому мировоззрению Аристотеля, искавшего объяснения явлений природы в соотношении материи и формы, Телезио противополагает объяснение, основанное на соотношении материи и силы, выдвинув, таким образом, впервые это понятие, столь важное в современной науке о природе. По учению Телезио, существуют две основные силы (principia agentia): расширяющая, тепло, и сжимающая, холод. Тепло и холод были для него только противоположными формами движения, и это само собой наводило на мысль все явления природы объяснить как движение.
Этот шаг и был, действительно, вскоре сделан Галилеем (1564-1642) в его рассуждениях о двух новых науках (1638). Единственными реальными, объективными свойствами вещей он признавал фигуру, величину и движение. Все другие качества: вкус, запах, цвет, температура - только названия тех ощущений, какие вещи вызывают в нас; в этом смысле они совершенно субъективны: они существуют не в вещах, а в чувствующем теле. Согласно с этим Галилей объяснял все явления как движение; ставил задачей науки измерять все измеримое и делать измеримым то, что не поддается непосредственно измерению. Математику он считал образцом всякого научного знания; истинная книга философии есть сама природа, всегда открытая нашим взорам, но только начертана она особой азбукой: буквы ее треугольники, квадраты, круги, шары, пирамиды и т.п., поэтому прочесть ее можно, только зная математику.
Вместе с тем Галилей, следуя Копернику и Кеплеру, держался того начала, что природа действует всегда самыми простыми средствами. Уже Кеплер вывел отсюда заключение, что тело само собой не переходит от покоя к движению. Галилей добавил к этому, что точно так же и движущееся тело не меняет само собой своего движения и не останавливается.
Эти методы и принципы новой физики Гоббес (1588-1679) переносит на объяснение явлений духовной и общественной жизни. В старой литературе Гоббеса обыкновенно выставляли как последователя собственно Бекона *(89). Но тут, как это доказал Тенниес, очевидное недоразумение, и в действительности воззрения Гоббеса сложились под влиянием Галилея, а не Бекона, что явствует уже из того значения, какое Гоббес, подобно Галилею и вопреки Бекону, придавал математике. Гоббес сам в своей стихотворной биографии указывает, что на его развитие имело огромное влияние знакомство (в 1629 г.) с элементами Эвклида. С Галилеем он лично познакомился в 1636 г., и в посвящении своего трактата: De corpore он прямо указывает на Галилея как на "первого, открывшего нам двери физики, объяснив природу движения". При этом он говорит также о Копернике, Гарвее, Марсенне, Гассенди, но обходит совершенным молчанием Бекона.
Задачей науки Гоббес признавал только объяснение причин явлений. Поэтому она имеет дело только с тем, что имеет начало, и, следовательно, богословие как учение о вечном, не имеющем начала, не наука. Общей причиной всех явлений служит движение, и все науки имеют своим предметом движение: геометрия выясняет математические законы движения; механика - действие движения одного тела на другие; физика - действие движения частичек, составляющих тела; наука о человеке и о государстве - движения совершающиеся в душе людей и определяющие их взаимные отношения.
Согласно с признанием всякого явления движением Гоббес утверждает, что наука имеет дело только с телами. Тело есть все то, что независимо от нашего сознания и наполняет известную часть пространства. Как независимое от нашего сознания, это и есть субстанция, так что субстанция и тело - одно и то же. Но мы не познаем их непосредственно, а воспринимаем только свойства их. Существенные свойства тел суть только протяжение и движение. Все другие - только субъективные явления воспринимающего сознания.
Метод изложения Гоббеса представляется гораздо более типичным, нежели метод Гуго Гроция. Вы не найдете тут вовсе, как у Гроция, ссылок на авторитетные изречения или исторические примеры. Каждое положение Гоббеса опирается только на дедукцию из принятого им основного принципа. Исключение делается только для Св. Писания. Но это объясняется тем, что, восставая против церковной власти, он естественно склонен был бороться с врагом одинаковым оружием. Да, кроме того, религиозные вопросы он считал не подлежащими научному исследованию, говоря, что для спасения души религиозные догматы следует принимать так же, как пилюли, даваемые нам врачом: не раскусывая.
Образцом всякого научного метода у Гоббеса служит метод математический. Гоббес даже отождествляет всякое рассуждение с вычислением. Когда, говорит он, человек рассуждает, он не совершает ничего иного, как или представляет сумму, происшедшую от сложения частей, или остаток, происшедший от вычитания одной суммы из другой. Или, когда это выражается словами, мы переносим то, что относится к названиям всех частей, на название целого, или то, что относится к названию целого и части, к названию другой части. И хотя в применении к числам говорят еще об умножении и делении, но это сводится к сложению и вычитанию.
Сложение и вычитание есть общий метод науки. В арифметике складываются и вычитаются числа, в геометрии - линии, фигуры, углы, отношения, времена, степени скорости, силы и т. п.; в логике - соотношение слов (consequences of words); складывая два имени, мы составляем суждение (affirmation), складывая два суждения - силлогизм, складывая несколько силлогизмов - доказательство (demonstration), и, наоборот, из суммы или заключения силлогизма мы вычитаем одну из посылок, чтобы получить другую; в политике складывают договоры (add together pactions), чтобы определить отношения государства, а в юриспруденции - закон и факт, чтобы определить права или правонарушения.
Учение Гоббеса о праве изложено в двух его сочинениях: "Elementa philosophica de cive", 1642, и "Leviathan, or the matter, form and authority of governement", 1651. Второе представляет более популярное изложение идей, изложенных в строго научной системе в первом, латинском, трактате. Свое философское учение о гражданине Гоббес прямо начинает (гл. 1, § 2) с опровержения общераспространенного и, как мы видели, принятого и Гроцием убеждения в общительной природе человека. По мнению Гоббеса, это убеждение основано на поверхностном наблюдении. Действительно, если бы люди по природе любили друг друга, т. е. любили бы друг друга как людей, то было бы непонятно, почему человек не всех любит одинаково. Нетрудно далее убедиться, что люди соединяются с другими не ради самого общения, а ради выгод, какие они могут извлечь для себя из этого. Так, в торговой компании всякий заботится не о компаньонах, а о своем собственном имуществе; в беседе люди всего более радуются смешному, так как, сравнивая себя с осмеиваемым, они составляют о себе самих тем более высокое мнение; следовательно, удовольствие, испытываемое людьми при этом, имеет причиной не самое общение с другими, а превознесение собственного достоинства. Точно так же, если кто из собеседников расскажет о себе какое-нибудь удивительное приключение и особенно что-нибудь хорошее, то и все другие стремятся рассказать и о себе что-нибудь подобное, а если нужно, так и приврать. Тут сказывается то же чувство любви к самому себе, а не к ближним, как ошибочно думают многие.
Таким образом, люди, если сходятся друг с другом, то не из чувства любви друг к другу, не по природному влечению к общению, а из любви к самим себе. Себялюбие может побуждать людей к сообществу или ради чести, или ради пользы. Но и то и другое гораздо удобнее достигается не соединением с людьми, а господством над ними. Следовательно, необходимо, чтобы чтонибудь удерживало людей от стремления к господству друг над другом, - такое действие и оказывает на них взаимный страх, почему страх и должен почитаться истинным основанием всякого соединения людей в общества.
Что касается, в свою очередь, взаимного страха, то он проистекает частью из естественного равенства всех людей, частью из взаимной наклонности делать друг другу зло. Естественное равенство доказывается тем, что нет такого слабого, который бы не мог убить самого сильного, следовательно, и слабый и сильный одинаково могут совершить высшее зло. Взаимное желание зла проистекает, во-первых, от сравнения умственных способностей, причем всякий ставит себя выше всех и не упустит выразить это хотя бы миной; вовторых, оттого, что зачастую один и тот же предмет желают несколько людей. Ввиду всего этого понятно, что человеку грозит много опасностей со стороны других людей, и потому естественно и вполне разумно стремиться к возможному самосохранению. А так как то, что не противно здравому разуму, всякий называет справедливым, правильным (ибо право есть свобода употреблять свои способности, силы согласно с разумом), то самосохранение и есть основание естественного права. Кто имеет право на цель, тот имеет право и на средство; следовательно, люди имеют естественное право на средства к их самосохранению, и притом каждый является сам судьею годности средств: это прямое следствие естественного равенства людей; никто не может быть судьею другого.
Итак, человек имеет естественное право на все, что считает нужным для самосохранения; иначе, все имеют право на все. Такое право всех на все не приносит никакой пользы, ведет даже к войне всех против всех. Но война, очевидно, противоречит основе права - самосохранению. Поэтому самая природа человека требует прекращения войны и сохранения мира ради собственного самосохранения. Сохранение мира и есть основной естественный закон, естественный потому, что он основывается не на соглашении людей, а на самой их природе.
Из этого основного закона Гоббес выводит целый ряд второстепенных. Из них первый есть обязанность не сохранять естественного права на все, от части этого права отказаться вовсе, так чтобы она более не принадлежала никому; другую часть передать только определенным лицам. Отказ от права означает признание для меня запрещенным того, что прежде считалось дозволенным; передача права другому - принятие обязанности не препятствовать осуществлению им этого права.
Второй закон есть обязанность соблюдать договоры. Затем следуют еще 18 следующих законов: 3) быть благодарным (так как без этого было бы противно разуму оказывать благодеяния); 4) быть полезным другим; 5) сострадательным; 6) мстить и наказывать, имея в виду не совершенное уже зло, а будущее благо, т. е. исправление преступника; 7) не оскорблять других; 8) не превозноситься перед ними; 9) быть скромным; 10) беспристрастным; 11) общим пользоваться сообща; 12) если какая-либо вещь не может быть ни разделена, ни стать предметом общего пользования, дело должно решаться жребием; но жребий может быть не только искусственный, но и естественный, как первородство и первый захват; поэтому 13) первородный и первый захвативший что-либо имеет преимущество перед другими; 14) посредники мира должны пользоваться неприкосновенностью; 15) в случае споров они должны решаться незаинтересованной стороной, третейским судьей; 16) никто не должен быть судьей в собственном деле; 17) третейский судья не должен получать вознаграждения от сторон; 18) решение спора должно основываться на показании беспристрастных свидетелей; 19) с судьей не допускается никаких сделок; 20) запрещается пьянство и все, что затемняет рассудок (III, §§ 1 - 25).
Чтобы различить согласное и несогласное с естественными законами, имеется простое и верное средство: стоит только в каждом случае сообразить: сочтешь ли справедливым в отношении к самому себе то, что хочешь сделать другому? (§ 26).
Естественные законы неизменны и вечны, но они обязывают, безусловно, всегда и везде только внутренно, перед собственною совестью, перед внешним же судом лишь под условием взаимности, под условием соблюдения их и другими. Между тем большинство людей, в силу ложного стремления к непосредственной выгоде в настоящем, не склонны соблюдать естественные законы. Если поэтому отдельное лицо, более других благоразумное, станет их соблюдать, в то время как другие их нарушают, то это нисколько не будет разумно, потому что такой образ действия приведет не к миру, а только к верной и скорой гибели соблюдающих естественные законы. Поэтому нельзя признать, чтобы люди по природе были обязаны к осуществлению всех велений естественного закона, когда не все его исполняют. Неправду можно совершить только в отношении к тому, с кем заключен договор. Поэтому различают вред и неправду: если господин приказывает слуге уплатить что-либо третьему, а тот этого не делает, то слуга причиняет только вред, а не неправду. Точно так же, если кто причиняет вред лицу, с которым никаких соглашений не заключил, то неправду он учиняет против властителя государства, а не против потерпевшего. Точно так же, если действие совершается с согласия того, к кому оно относится, оно не составляет неправды.
Согласно с этим и справедливость Гоббес видит в соблюдении договоров, а не в равенстве. Если кто продает другому свою вещь за непомерно высокую цену, покупщику, на то согласившемуся, не причиняется тем никакой неправды. Точно так же, если кто дает более достойному меньше других, только бы было исполнено обещанное.
Так как веления естественного закона не имеют внешней силы, то они недостаточны для обеспечения мира между людьми. Действия людей определяются их волей, а воля - надеждой и страхом. Поэтому, если нарушением закона может быть достигнуто большее благо или меньшее зло, люди непременно будут нарушать закон. Недостаточно также для обеспечения мира и простого соединения людей, а необходимо их объединение, т. е. подчинение их различных воль единой властвующей над всеми воле. Простого соединения недостаточно, потому что, если люди и согласятся преследовать все одну цель - сохранение мира, они не избегнут раздоров по вопросу о средствах. Только объединением всех под господством единой воли действительно обеспечивается мир, только при этом условии создается государство.
Общества животных, напротив, не суть государства, так как они основаны только на соединении воль, а не на подчинении их единой воле. Животные довольствуются таким общением, но для людей оно непригодно по многим причинам. Во-первых, животным неведомо честолюбие и зависть, свойственные людям; во-вторых, у животных одинаковые влечения, ведущие притом к общему благу, не различающемуся у них от частного блага; а люди больше всего ценят то, чего нет у других; в-третьих, животные не замечают ошибок управления их общими делами; между тем большинство людей считают себя умнее всех других и стремятся к новшествам; в-четвертых, животные лишены дара слова, посредством которого возбуждают друг друга к восстаниям, ибо только слово может представить доброе злым; человеческий язык есть глашатай войн и восстаний; в пятых, животные не различают вреда и неправды и не обвиняют других в неправде, если им самим хорошо; из людей же самые сытые всего более подымают раздоров из-за должностей и почестей. Наконец, согласие, единение животных естественное, единение же людей может быть только искусственным. Поэтому-то люди для мирной совместной жизни нуждаются еще в господстве единой властной воли.
Государство и есть такое объединение людей, установленное их общим договором, в силу которого все друг перед другом обязуются подчиняться единой воле, воле одного человека или собрания и не оказывать ей никакого сопротивления. Так как при этом все имеют как бы одну волю, то государство есть лицо, единством своей воли отличающееся от составляющих его отдельных личностей.
Люди подчиняются или тому, кого боятся, или тому, от кого ожидают себе защиты от врагов. Первое основание подчинения есть более простое и естественное; на нем покоятся естественные государства: отеческое и деспотическое, основанное на войне. Второе основание подчинения - надежда на защиту - ведет к установлению искусственных или политических государств.
Тот, кому подчиняются люди, получает право на все, следовательно, он все может; как в естественном состоянии никто не знает над собой судьи, так в государстве нет судьи над властителем, потому что на него перенесены права, принадлежавшие до установления государства всем отдельным лицам. Поэтому властитель не подчинен законам государства, и подданные не могут ему противопоставлять своего права собственности. Так как в естественном состоянии все принадлежало всем, то частная собственность установлена государством и не может ограничивать государственную власть. Если сравнивать государство с человеком, то правитель соответствует не голове, как это обыкновенно думают, а душе, ибо душа есть субъект воли; точно так же и воля государства проявляется только чрез правителя. С головой следует скорее сравнивать совет государя, ибо голова обдумывает, душа повелевает.
При такой безусловной власти в чем же различие между рабом и свободным? (гл. IX, § 9). Обыкновенно свободу понимают как право делать все по собственному усмотрению безнаказанно. Но такая свобода не может существовать в государстве, так как при такой свободе нельзя было бы обеспечить мир. По мнению Гоббеса, свобода есть отсутствие всего, что препятствует движению. В этом смысле, заключенная в сосуд вода не свободна; а когда сосуд разобьется, вода освободится. Каждый имеет больше или меньше свободы, смотря по тому, больше или меньше имеет он простора для движения. Поэтому сидящий в большом каземате свободнее того, кто сидит в маленьком. Точно так же человек может быть в одном отношении свободен, в другом - нет. Так, заборы препятствуют пешеходу проникнуть в придорожные виноградники. Все это внешние и безусловные препятствия. Но бывают стеснения, действующие только на нашу волю; они не безусловно препятствуют движению, а только условно влияя на наш выбор. Так, напр., пассажиру на корабле небезусловно невозможно броситься в море, если бы только он мог этого хотеть. Такова и свобода граждан. Они имеют то преимущество перед рабами и детьми, состоящими под отеческой властью, что им доступны почетные должности в государстве и что они подчиняются только государству, а не частным лицам. Всякая другая свобода была бы свободой от подчинения законам и может принадлежать только самому правителю. Однако вместе с тем Гоббес находит (гл. XIII, § 15) недопустимой чрезмерную законодательную регламентацию частной деятельности. Законы должны не устранять частную деятельность, а только руководить ею, подобно тому, как берега существуют не для того, чтобы задерживать реку, а для того, чтобы давать ей надлежащее направление. Мера свободы определяется требованием блага граждан и государства. Если законов так много, что их нельзя удержать в памяти, и если они запрещают то, что дозволяет разум, тогда и невинный может запутаться в них, как в сетях, и тем стеснится безвредная свобода, которой, по естественному закону, не следует отнимать у граждан.
Как мера власти, так и самые виды ее определяются задачей - защитой граждан. Поэтому государственной власти принадлежит: 1) право наказывать нарушителей закона; 2) право войны; 3) право суда; 4) право законодательства; 5) право учреждать подчиненные власти, и 6) право запрещать вредные учения. Следовательно, власть государства, по Гоббесу, не ограничивается только сферой внешних действий, но распространяется и на духовный, внутренний мир человека. Отсюда прямым выводом является предоставление государству и церковной власти. Если государство и не может изменить внутренней веры человека, то все же оно имеет полное право запретить исповедание веры: в языческом государстве христианин должен совершать поклонение ложным богам, если того потребует государственная власть.
Смотря по тому, кому принадлежит власть, государство может быть монархическое, аристократическое и демократическое. Различие аристократии и олигархии, монархии и тирании, а также возможность смешанной формы правления Гоббес отвергает. Лучшее из них - монархия. Никакая форма правления не может устранить возможности того, чтобы властитель пользовался иногда властью для своих личных интересов в ущерб интересам подданных. Поэтому лучшая форма правления та, в которой удовлетворение личных целей правителя наносит меньший ущерб: это именно и имеется в монархии, так как в ней всего один властитель, легко могущий удовлетворять интересам своим и своих приближенных.
Что касается подданных, то все свои права они получают от государственной власти и потому в отношении к ней самой не имеют никаких прав. Государство может свободно распоряжаться собственностью граждан. Только в одном случае может гражданин не повиноваться власти государя - когда тот грозит самой его жизни. Повиновение государю в этом случае шло бы дальше цели существования самого государства - защиты жизни граждан как высшего блага.