§ 29. Московский университет в XVIII веке. С.Е. Десницкий *(198)

 

 Указ об учреждении Московского университета был подписан в 1755 году в Татьянин день, ставший с того времени дорогим днем для всякого образованного русского. В этот день празднуется годовщина университета, играющего первенствующую роль в истории нашего просвещения. И до него существовал, как мы видели, университет академический. Но это был университет в России; Московский университет - бесспорно, первый русский университет. В нем профессора-иноземцы сменяются русскими, московскими же студентами.

 Среди первых профессоров Московского университета были два юриста: Дильтей и Шаден. Но Шаден первоначально читал логику и риторику и только с 1772 года стал читать естественное право и политику. Таким образом, первое время (10 лет) весь юридический факультет представлял один Дильтей.

 Филипп Генрих Дильней (Dilthey), родом тиролец, доктор прав Венского университета (1753 г.), прибыл в Москву в 1756 году, в сентябре, и в октябре (31) уже открыл свои лекции речью "О нужде и пользе права, перстом Божеским во всех сердцах написанного", а вскоре затем стал читать и приватные лекции на французском языке о праве натуральном. Плата за эти лекции была 12 рублей, и, должно быть, они имели успех, так как уже в 1760 году Дильтей купил в Москве дом в 1500 рублей. В каталоге лекций на 1757 год Дильтей объявлял уже чтение по правам естественному, римскому, феодальному, уголовному, государственному, на четырех языках, по выбору слушателей. Но главным предметом его было естественное право, которое он излагал по Винклеру, Пуфендорфу и Неттельблатту. Кроме лекций Дильтей устраивал диспуты между своими слушателями на заданные темы. Сколько известно, первый такой диспут был 17 декабря 1756 года, о котором было объявлено как об "Опыте успехов в естественном праве, которые под руководством Ф.Г. Дильтея, обоих прав доктора и т.д., покажут студенты Иван Алексеев и Матвей Елисеев, ответствуя на вопросы и противные мнения, которые предложны быть имеют от студентов же: Семена Герасимова, Сергея Малиновского, Антония Котцаурека и Петра Ямпольского в университетской аудитории". Всех вопросов было семь. Капустин в своей биографии Дильтея приводит для примера последний: "Совесть есть или предыдущая, или последующая, или достоверная, или вероятная, или правая, или ложная, или сомнительная, или, напоследок, бесчувственная". Любопытно, что это самое схоластическое подразделение совести приводится учеником Дильтея, Десницким, как пример бесплодных схоластических рассуждений. Позднее темы для диспутов брались и из других юридических наук, напр. вексельного права.

 В 1765 году между университетским начальством и Дильтеем возникли неудовольствия. Дильтея обвиняли в манкировании лекциями и в том, что он часто является нетрезвым и ведет себя неприличным образом. Результатом этого дела было удаление Дильтея из университета. Дильтей, однако, пожаловался сенату, и 8 марта 1766 года состоялся собственноручный указ Екатерины II о принятии Дильтея снова на службу в университет. После этой истории Дильтей сделался значительно деятельнее и стал более разнообразить свои лекции. В 1772 г. он читал, между прочим, историю русского права.

 Дильтей напечатал два сочинения юридического содержания и несколько университетских актовых речей. Прежде всего следует указать "Начальные основания вексельного права, а особливо купно со шведским", 1768 г. Книга эта, по собственному признанию автора, составлена по Гейнекцию и написана Дильтеем собственно на латинском языке, причем он заимствовал у Гейнекция его изложение целиком теми же словами, не желая, как он объясняет в предисловии, чужое выдавать за свое и перефразировкой скрывать свой источник. Относительно русского права он руководствовался указаниями князя Дм. Павл. Цицианова, "мужа в российской юриспруденции преискусного". Изложению русского и шведского вексельного права предпослано изложение истории вексельного права, а в конце книги, в приложениях, приведены относящиеся к векселям русские узаконения.

 "Вексельное право" имело весьма большой успех. Оно выдержало шесть изданий; последнее из них вышло в 1801 г. Морошкин передает, "что класс деловых людей, увлекшись порядком и полнотою изложения, принял его за руководство в практике и нередко забывал видеть в нем произведение частного человека *(199).

 Другая книга Дильтея есть "Исследование юридическое о принадлежащем для суда месте, о судебной власти, о должности судейской, о челобитной и доказательстве судебном", 1779 года, на латинском и русском языках. Тут главным образом излагается римское право, но по всем вопросам сделаны соответствующие указания на русское законодательство.

 Кроме этих книг от Дильтея осталось несколько речей, произнесенных им на университетских актах *(200).

 Профессорская деятельность Дильтея, продолжавшаяся до самой его смерти, в 1781 году, лучше всего может быть оценена указанием на вышедших из его аудитории русских юристов. В этом отношении заслуги Дильтея весьма значительны. Из числа его учеников вышло довольно много деятелей на поприще теоретического изучения права. Первое место между ними занимают два воспитанника Московского университета: Семен Ефимович Десницкий и Иван Андреевич Третьяков. Это первые русские профессора правоведения. Оба они по окончании курса в Московском университете *(201) были первоначально посланы в Академию наук, в Петербург, а оттуда в Шотландию, в Глазго, для изучения права и математики. Но оба они занялись исключительно правом и приобрели в Глазго степень доктора права *(202). Третьякову было поручено чтение истории права римского и естественного. Преподавание Третьякова не оказало значительного влияния. По всему видно, что он значительно уступал в дарованиях своему товарищу, Десницкому. Единственные его произведения - это три актовые речи. Из них только одна имеет непосредственное отношение к преподаваемой им науке: О римском правлении и разных его переменах, 1761 года. Он делил в ней римскую историю на три эпохи: царей, республики и империи *(203). Он умер в 1779 году.

 Гораздо большее значение в истории русского правоведения имеет сверстник и товарищ Третьякова Семен Ефимович Десницкий, которого по всей справедливости и должно признать первым русским профессором права. Он первый стал читать по-русски и притом русское право, и лекции его имели огромное влияние на слушателей. С благодарностью, почти с благоговением вспоминает о нем, как о своем учителе, Горюшкин. Именно под влиянием лекций Десницкого сознал он "суету одного практического изучения юриспруденции" *(204). Еще в тридцатых годах XIX ст. жива была в университетских преданиях слава Десницкого. "Ему недоставало, - говорит Морошкин, - только читателей и иностранного имени для занятия места близ Монтескье с Блекстонами, Потье и другими знаменитыми юристами прошедшего (XVIII) века" *(205).

 Год рождения Десницкого *(206) не известен. Первоначальное образование получил он в Троицкой лавре, а в 1759 году принят в число студентов Московского университета.

 По уставу в то время полагалось на юридическом факультете три профессора: юриспруденции всеобщей, юриспруденции российской и политики. Это распределение было принято согласно мнению Ломоносова. По его предположению, "профессор юриспруденции вообще учить должен натуральные и народные права, а также узаконения Римской древней и новой Империи. Профессор юриспруденции российской, кроме вышеописанных, должен знать и преподавать внутренние государственные права". И, наконец, "профессор политики должен показывать взаимные поведения, союзы и поступки государств и государей между собою, как были в прошедшие века и как состоят в нынешнее время". Историограф Миллер предлагал несколько иное распределение также между тремя профессорами: "1) jus naturae et gentium; 2) jus commune privatum et publicum, и 3) jus Rossicum et praxis juridica". Политика у Миллера отсутствовала. Таким образом, соединение политических наук с юридическими, составляющее характерную особенность нашего юридического образования, введено в наших университетах по мысли истинно русского ученого - Ломоносова.

 Но во время студенчества Десницкого весь юридический факультет состоял всего-навсего из одного только профессора Дильтея. Вольфианец Шаден, хотя и был профессором с самого открытия университета, но принадлежал сначала к философскому факультету и только с 1772 года стал читать на юридическом факультете естественное право, государственное право и политику. "Пламенный", как его называет Морошкин, Лангер, последователь Локка, был приглашен в университет только в 1764 году, когда Десницкий окончил уже курс и был за границей.

 Во время же студенчества Десницкого главным предметом чтений Дильтея было естественное право, в изложении которого он следовал Пуфендорфу и Неттельблатту. Таким образом, в университете Десницкому пришлось вращаться в том же круге понятий, какие он вынес, конечно, и из Духовной Академии. И тут и там учителя его не пошли дальше Пуфендорфа и Вольфа. В Академии - Баумейстер, в университете - Неттельблатт, - вот та умственная пища, на которой воспитался праотец русской юридической профессуры.

 В университете Десницкий оставался недолго. Уже в 1761 г. он был послан Академией Наук вместе с Третьяковым за границу, но не к немцам, а в Шотландию, в Глазго, где тогда кафедру нравственной философии занимал Адам Смит.

 Академическое начальство, посылая за границу Третьякова и Десницкого, по-видимому, находило, что для одной юриспруденции не стоило ездить так далеко, и вменило им в обязанность изучать сверх того еще математику. Но в действительности они изучили науки одного юридического факультета и получили сначала степень магистра свободных наук, а потом и доктора права - doctor legum.

 В Москву они вернулись в 1767 году, в тот самый год, когда Комиссия об Уложении начинала там свои работы, когда, по выражению Десницкого, "Российская монархиня и последнего из подданных, самоеда, приглашала участником быть в законодательной власти". Университетская конференция потребовала от них сдачи испытания как из юриспруденции, так и из математики. Юридический экзамен прошел благополучно. Он происходил 13 августа в присутствии обер-секретаря третьего департамента сената Самуила Дена. Кроме того, были присланы от сената особые письменные вопросы. Они были изложены по-латыни и по-русски и относились к русскому гражданскому праву: о поручительстве, о давании вещей на подержание и т.п. Кроме того, по-латыни. Дильтей задал, между прочим, такой вопрос: Equum conduxi pro die, Испытуемые отвечали отрицательно: cedit enim domino. Contrarium statuerunt Десницкий читал по-латыни De praescriptionibus. И ответы, и лекции признаны удовлетворительными. Но этим испытание еще не оканчивалось. Надо было экзаменоваться еще из математики. Третьяков явился на экзамен и обнаружил полное невежество; Десницкий вовсе не стал экзаменоваться. Но, по-видимому, университетская конференция поняла невозможность требовать от юристов знания непременно и математики. Вопрос этот был устранен, и обоим им было поручено чтение лекций: Третьякову - история права естественного и римского, а Десницкому - римское право по Гейнекцию с применением к праву русскому.

 Но тут возник вопрос: на каком языке читать им лекции? До того времени все обязательные лекции читались по-латыни, и конференция настаивала на сохранении такого порядка и на будущее время. Ноимператрица Екатерина II решила этот вопрос иначе. Чрез бывшего тогда в Петербурге куратора университета Ададурова было получено высочайшее повеление, "что в университете пристойнее читать лекции на русском языке, а особливо юриспруденцию".

 В отзывах Дильтея и Лангера об экзамене и пробных чтениях преимущество было отдано Десницкому, и последующей своей деятельностью он вполне оправдал оказанное ему предпочтение.

 Десницкий был, прежде всего, человек с широким общим образованием. Он интересовался не одной юриспруденцией. Кроме права он преподавал еще английский язык. Он перевел Наставник земледельческий Томаса Боудена *(207), и есть предположение *(208), что Десницкому принадлежит напечатанный в Опыте трудов вольного российского собрания недурной перевод известного монолога Гамлета *(209).

 Будучи членом Российской Академии, он участвовал в работах по составлению словаря, приняв на себя выборку слов из древних законодательных памятников.

 Профессорская деятельность Десницкого продолжалась всего двадцать лет. В 1787 году он вышел в отставку, а в 1789 году 15 июня скончался, годом раньше своего глазкоуского учителя, Адама Смита (5/16 авг. 1790 года). О том, как преподавал Десницкий и какие взгляды проводил он в своих лекциях, мы можем судить только по его актовым речам *(210). и примечаниям, какими он снабдил изданный им перевод Блекстона *(211). Таково оставленное им литературное наследие.

 Речи Десницкого во многих отношениях замечательный литературный памятник. Не говоря уже о выдающемся литературном таланте, обнаруженном в них, они и по содержанию представляются в высшей степени интересными. В них ярко выступает пред нами духовный облик этого "полного науки и Англии" *(212) русского юриста XVIII столетия. Все они относятся ко времени от 1768 года, когда Десницкий начал свою профессорскую деятельность, по 1781 год, когда он произнес свою последнюю публичную речь о разных понятиях, какие имеют народы о собственности имения.

 Время произнесения этих речей - шестидесятые и семидесятые годы XVIII столетия - было, можно сказать, апогеем процветания отвлеченныхучений естественного права. Общественный договор Руссо был тогда еще свежей новинкой. Историческая школа еще не выступала со своей сокрушительной критикой естественно-правовых теорий. Пуфендорф, Вольф, Неттельблатт являлись непререкаемыми авторитетами. Так было на Западе, особенно в Германии, так было и в той школе, какую Десницкий прошел дома. В духовных академиях в преподавании философии схоластика тогда только что заменилась системой Баумейстера *(213). В университете, как мы уже видели, Дильтей преподавал по Винклеру, Пуфендорфу, Неттельблатту. Все клонилось к тому, чтобы и первые русские юристы, прошедшие такую школу, примкнули к тому же отвлеченному направлению, чуждому исторической почвы, чуждому живому пониманию действительности. С менее одаренными учениками Дильтея так и было, напр., с автором первой русской юридической книги Владимиром Трофимовичем Злотницким *(214). Годом позднее Десницкого поступив из Киевской Духовной Академии в студенты Московского университета, Золотницкий уже в университете принимал деятельное участие в издававшемся тогда при университете под редакцией Хераскова "Полезном увеселении" и в издании профессора Рейхеля "Собрание лучших сочинений". В 1764 году, будучи преподавателем кадетского корпуса, он напечатал "Сокращение естественного права, выбранное из разных авторов для пользы российского общества", книгу, являющуюся первенцем русской юридической литературы.

 Она написана всецело под влиянием отвлеченных учений естественного права. Исторического понимания в ней нет и следа. "Естественное право, по его определению, есть знание как натуральных законов, в первенственном, натуральном состоянии наблюдаемых, так и действий и случаев, относящихся к оным". В определении основного начала естественного права Золотницкийоказывается эклектиком. "Некоторые, - говорит он,- поставляют началом естественного права собственную пользу, другие - страх, схоластики - справедливость и святость Божию, а другие - различные начала вымыслили; но понеже рассуждая о сем пространно, никакого почти такого предложения (из которого все натуральные законы имеют свое основательное происхождение) найти не можно, то, в сокращенном смысле предопределивши некоторое знание о Боге и о самом себе, можем, вместо сего начала, в естественном праве принять себе следующее: познавай себя. Из сего троякия натуральные человеческие должности могут произойти. Рассматривая прилежно сие предложение, узнать скоро и легко можно, что мы не сами собою на сей свет произведены, но есть такое существо, которое на свет произвело, сохраняет нас и управляет светом. Здесь представится производительный из сего закон, который предлагает нам сию первую должность, чтоб почитатьБога. В продолжение сего предложения откроется нам второй закон другой должности в рассуждении нас самих, то есть, чтоб сохранять себя и проводить всегда в лучшее совершенство, поелику есмь создание всесильного Творца. Наконец, и третий закон последней должности узнаем, чтоб почитать и любить общество, поелику мы одни без помощи других в свете безопасно и безнуждно жить не можем". Однако чрез несколько страниц, вместо этих трех, выставляется один "первый натуральный закон", на котором все прочие основаны: "из многих действий, состоящих в твоей власти, избирай то, что полезнее и честнее".

 Живой ум и богатые дарования спасли Десницкого от такого подчинения отвлеченным теориям естественного права. Он прошел ту же школу, что Золотницкий, но он не подчинился всецело занесенному к нам из Германии кругу идей. Со всею чуткостью русского ума пошел он навстречу тому новому живому течению, какое подметил в лекциях своего глазгоуского учителя, славного создателя науки народного хозяйства.

 Десницкому пришлось недолго пользоваться руководством Адама Смита и притом только в начале своего пребывания в Глазго. Десницкий поехал в Глазго в 1761 году, а в феврале 1764 года Адам Смит уже бросил профессуруи отправился с молодым герцогом Buccleugh во Францию. К тому же в то время главный трактат Адама Смита не был еще написан. Знаменитый трактат "О богатстве народов" явился лишь двенадцать лет спустя, в 1776 году.

 Тем не менее лекции Адама Смита не прошли для Десницкого бесследно. Воспитанный Дильтеем на Винклере и Неттельблатте, он сумел оказаться восприимчивым к тому новому кругу идей, какой раскрывали пред ним лекции Адама Смита. В речах Десницкого мы постоянно встречаем следы влияния "господина Смита", который "нравоучительную философию к великому удовольствию ученого света издал".

 Не следует, однако, думать, что речи Десницкого - простая передача слышанного им в аудиториях глазгоуского университета. Адам Смит уже тогда интересовался преимущественно вопросами народного хозяйства. Известно, что уже в пятидесятых годах в своих лекциях по нравственной философии, которую он делил на четыре части: естественное богословие, этику, естественное право и политику, Адам Смит развивал основные положения своего экономического учения *(215). Поэтому, если бы Десницкий только пересказывал в своих речах лекции Адама Смита, на первом месте в нихдолжно бы оказаться исследование развития народного богатства. Так и случилось с менее даровитым товарищем Десницкого, Третьяковым. В 1772 году - следовательно, за четыре года до появления книги Адама Смита - он изложил некоторые основные положения его экономического учения в "Рассуждении о причине изобилия и медлительного обогащения государств как у древних, так и у нынешних народов" *(216).

 Из речей Десницкого, напротив, ни одна не посвящена прямо экономическим вопросам. Он не следует рабски за своим учителем. Вопросы для исследования он выбирает сам, которые ближе интересуют его как юриста. Происхождение государственной власти и власти родительской, происхождение супружества, собственности, казней по делам криминальным - таков круг вопросов, намеченных Десницким для своих речей. Это все не те вопросы, с научной разработкой которых неразрывно связано имя Адама Смита. В выборе Десницкий, очевидно, был самостоятелен. Но направление, в каком разрабатывает он эти вопросы, заимствовано им, без сомнения, от Адама Смита.

 Что прежде всего удивляет нас в речах Десницкого, это, безусловно,отрицательное отношение к отвлеченным рационалистическим учениям, на которых он был воспитан дома, в академии и в университете. В самый год своего вступления на кафедру, 30 июня 1768 года, он произнес речь "О прямом и ближайшем способе к научению юриспруденции". Это целая законченная программа университетского преподавания и научной разработки права. Обрисовав в ней господствовавшие в то время теории "нравоучительной философии" и "натуральной юриспруденции", Десницкий смеется над тем самым подразделением совести, какое Дильтей предлагал в числе тем для студенческих диспутов *(217): "Совесть есть или предыдущая, или последующая, или достоверная, или вероятная, или правая, или ложная, или сомнительная, или, напоследок, бесчувственная". "В таком лабиринте, замечает Десницкий, они ищут общего всем натуральным правам начала. Теряют время трудящиеся в таких от чувств человеческих удаленных изобретениях" *(218).

 "Какая из того польза, что иной выводит начало всех натуральных прав, поставляя оным честность с полезностью, или выводя оное и от того, что всяк, чего себе не желает, того и другому делать не должен. Ибо тем прав и законов изъяснить не можно. Суть и другие principia juris naturae, которые изысканы больше для меридиана немецкого, нежели к делу в судах. Сей род ученых, чем недостаточнейший в своем знании, тем тщеславнейший в своих изобретениях, and like empty vessels, makes the greatest noise,свет еще ничего не видит, а он уже и в газетах гремит, что им сыскана quadratura circuli. В следующую почту, может статься, и его ж perpetuum mobile выйдет". Особенно достается при этом Пуфендорфу, сочинения которого до самого конца XVIII века служили у нас и в духовных академиях, и в университетах, руководством для многих преподавателей *(219). "Пуфендорфа труд, - говорил Десницкий, - подлинно был излишний, ибо писать о вымышленных состояниях рода человеческого, не показывая, каким образом собственность, владение, наследство и проч. у народов происходит и ограничивается, есть такое дело, которое не совсем соответствует своему намерению и концу".

 Нельзя видеть в этом отрицательном отношении к Пуфендорфу лишьвыражение крайней англомании. Правда, он укоряет "немецких ученых в России, которые один свой геттингенский университет забралом всей премудрости доказывают". Правда, Англия и англичане вызывают с его стороны самые восторженные отзывы. "Вольность и собственность, - говорит он, - написанные на лице почти у всякого британца, как природные права, имеют законом предписанный предел, за который вредная наглость и своевольство прейти не могут. Судии при всей своей верховной власти не смеют и не могут в законе беззаконствовать. Привести правосудие в такое совершенство, чтоб судителю закона и дел совсем возможности не было к злоупотреблению закона, есть такая премудрость правления, которую кроме великобританского никакой еще другой из древних, ни из нынешних народовправедно похвалиться не может". И "такое цветущее состояние ниже каким-либо даром или по особливому благодеянию природы Британия наследила, но все ее толикие превосходства приобретены величайшими трудами. Много поту и крови народные пролито в сем столь лестном приобретении" *(220).

 Но не все и английское встречало со стороны Десницкого безусловное одобрение. В своих примечаниях к Блекстону он не раз полемизирует с ним. Прежде всего по поводу воззрений Блекстона на естественное право. "Г. Блекстон в сем толковании начал, полагаемых основанием закону естественному, весьма невразумительным покажется читателям. Г. Блекстон здесь держался системы доктора Готчесона. Впрочем, как доктор Готчесон,так и г. Блекстон - оба заражены казуистическим законоученьем, коего в Англии родителем был господин Гоббс" *(221). Несостоятельным также считает Десницкий и принятое Блекстоном давление законов на определяющие права и преступления. "Из сих безмерно обширных разделений выходит больше мелких и затмевающих смысл разделений. Лучшего и удобнейшего разделения законов нет того, которое Юстиниан установил; по сему разделению полагается троякий предмет законов, то есть: персоны, вещи и обязательства с принадлежащими к сим последним челобитными" *(222). Не укрылись от Десницкого и чрезмерные злоупотребления при производстве парламентских выборов. Важным неудобством считает он обилие в судебном английском языке "невразумительных латинских и французских слов", "от таких строгих форм у нас в судах еще не претерпевали затруднений, когда в Британии все оные столь строго наблюдаются, что и мужик у них иногда принужден просить секретаря: сделай мне habeass-corpus".

 Относясь критически к господствовавшим в Германии теорияместественного права, сам Десницкий считает задачей натуральной юриспруденции "изыскание причин, которые действуют во всех государствах и суть основанием всех законов и правлений". При этом считает необходимым держаться исторического метода. "О происшествии правления можно делать некоторые наблюдения о причинах и натуральном происшествии власти и старшинства у народов, изъясняя оные историческим описанием, взятым от первоначальных народов, о которых мы ясное понятие имеем; после сего показывать должно здесь правления натуральные, какие случаются у народов, живущих сперва одною ловлею зверей, потом хлебопашеством и, наконец, купечеством". Точно так же "права сколько недостаточны бывают у непросвещенных народов, и сколько оные ограничены и в совершенство приведены у нынешних, - сие историческим доказательством должно пространно изъяснять".

 Всю натуральную юриспруденцию Десницкий делил на четыре части. Часть первая - "о происшествии правлений в разные века и у разных народов"; вторая - "о правах, происходящих в обществе от различного состояния извания людей". Здесь он считал, между прочим, необходимым показать "историческим, метафизическим и политическим порядком введение в государствах порабощения и закрепления народов, какое бывает порабощения действие в рассуждении целого отечества, каким образом и для каких причин в иных государствах оное уничтожено, а в других закоснело"; третья часть должна быть посвящена "правам, происходящим от различных и взаимных дел, между обывателями" и, наконец, четвертая - "полиции". Полицию Десницкий понимал очень широко. Она обнимает у него и финансы, и международные отношения, и организацию войска, причем особо указывается на необходимость "рассуждать, сколь опасных следствий произведением бывает находящееся внутри государства чрезмерно великое войско".

 Эта программа очень любопытна. В ней вовсе нет места учениям ни о естественном состоянии, ни об общественном договоре. Вместо отвлеченных построений требуется историческое объяснение действительно существующего. И Десницкий не ограничился одной только программой. К первой же своей речи он присоединил, чтобы показать, "каким образом натуральную юриспруденцию преподавать должно", "Рассуждение о происшествиипреимущества, власти и старшинства в народах, от которых происходит их правление" и затем в отдельных речах представил опыт объяснения происхождения супружества и собственности.

 Основой власти одних людей над другими Десницкий считает: 1) "превосходство в качествах телесных, как-то: дебелость и крепость тела необыкновенная"; 2) "превосходство в качествах душевных, как-то: хитрость, проворство, предвидение, прозорливость", и 3) "превосходство в богатстве изобилии всего". "Дебелость и крепкость тела сложение весьма надобно роду человеческому в непросвещенном веке, когда еще науки и художества мало известны". "Когда же народы начинают хотя мало возвышаться в познании вещей, они вскоре опытом уверены бывают, что качества душевные несравненно превосходят телесные, и что премудрость, хитрость и прозорливость сравниться не могут с одной скотской дебелостью". "Но что больше всего придает человеку чести, достоинства и преимущества, то есть превосходное богатство и изобилие. Сие столь изрядно изъяснено благоразумным сочинителем новой Нравоучительной философии, господином Смитом, что описания больше не требует. К такомучеловеку люди в подданство идут не только с удивления на его великолепие, но больше еще для пользы и покровительства". Богатство, в конце концов, Десницкий признает главной основой власти во всех формах правления: и у варварских народов, и "в нынешних народных правлениях", где "також посредством превосходного богатства правительствующие удерживают свое достоинство, величество и власть, соединенные с уважением и со всеподданнейшим повиновением". "Какие точно народы и в каких обстоятельствах завися от богатых умножают их достоинство, честь и преимущество над многими, сие подробно показывает в принадлежащих к сей части юриспруденции рассуждениях, в которых изъясняются три народного правления перемены и состояния, какие случаются у обывателей, когда они живут сперва одной ловлею животных, потом хлебопашеством и, наконец, купечеством". К сожалению, до нас не сохранилось лекций Десницкого поэтому вопросу.

 Более обстоятельно выясняет Десницкий происхождение супружества, собственности и казней. Все это он считает историческими явлениями, не искони существующими, а возникшими во времени и во времени меняющимися в зависимости от постепенного изменения условий общественного быта.

 Так, по его мнению, "мы не находим в первоначальном состоянии народов никакого порядочного супружества и ниже имени оного. Смешение у них обоего пола невзобранное есть вместо супружества". Первоначальная форма брака, в форме многожества, является с возникновением скотоводства. В доказательство Десницкий ссылается, между прочим, на живущих в России татар и калмыков. С установлением оседлости и с развитием хлебопашества многоженство заменяется единоженством. С установлением же "высочайшего состояния коммерческого" "женский пол не только уравнен мужскому, но в некоторых случаях и предпочтен оному". В доказательство Десницкий ссылается на петровскую табель о рангах, по которой дочери особ первого ранга полагаются выше даже бригадиров. "Толико, - восклицает он, - в просвещении нравов народных споспешествовало правительство к уравнению и превознесению сего низверженного в древности пола!"

 Я уже говорил, что речи Десницкого не были простым пересказом слышанного им в аудиториях глазгоуского университета. В них ясно сказывается самостоятельная работа в усвоенном от Юма и Смита направлении. Мы видим, что в его речах постоянно встречаются доводы и примеры, заимствованные прямо из русской жизни. Самостоятельная работа Десницкого подтверждается и тем, что в речах его заметна все бoльшая ибoльшая обработка. Очевидно, и вернувшись в Москву, он продолжал работать. Последняя по времени речь - "О разных понятиях, какие имеют народы о собственности имения в различных состояниях общежительства" - есть вместе с тем и лучшая речь. И внешнее ее построение отличается наибольшей целостностью и последовательностью, и содержание ее более продуманно.

 Начинается она с выяснения общего хода развития человечества. Десницкий отвергает мысль о том, чтобы человечество переживало, подобно отдельным людям, последовательные возрасты: отрочество, юность, мужество, престарелость. Постепенное развитие человеческого общества он сводит к последовательным изменениям его хозяйственного быта, различая, таким образом, четыре различных состояния: "состояние народов, живущих ловлею зверей и питающихся плодами, самопорождающимися на земле; состояние пастушеское; состояние хлебопашественное, и последнее состояние - коммерческое".

 Постепенное развитие понятия собственности определяется, по мнению Десницкого, последовательной сменой этих четырех состояний.

 В современном понятии собственности заключается, по его определению, три элемента: "1) право употреблять свою вещь по произволению; 2) право взыскивать свою вещь от всякого, завладевшего оною неправедно, и 3) право отчуждать свою вещь, кому кто хочет, при жизни и по смерти". Длявыяснения постепенного развития понятия собственности Десницкий и исследует, в какой степени каждый из этих элементов признавался на различных ступенях общественного состояния.

 У народов, живущих ловлей зверей, самое употребление вещей бывает по большей части неразделенное и общее всем. "Ибо как они живут все в одной хижине или пещере, то оных жилищ имеют совокупное нераздельное владение и употребление, и как они едят все вместе, то их съестные припасы бывают всем общи, а по недостатку даже и самые одеяния у них так же, как и у наших крестьян, бывают носимы и обоим полом одинакия и неразделеныя. Итак, когда не имеется в вещах раздельного владения, то им и различие того, что твое мое весьма мало вразумительно". "Еще меньше имеют они понятия о праве взыскивать свою вещь от всякого, завладевшего ею по потерянии и похищении; ибо сия вторая часть права собственности им еще ипаче невразумительною бывает потому, что оное ожидание к беспрепятственному употреблению владеемыя вещи у таких народов весьма умаляется и почти исчезает, как скоро вещь и соединенно с нею владение теряется. Право собственности примечается у них совсем нераздельное с владением". Право отчуждения в этом состоянии также не признается "по той причине, что у них мало бывает и случаев к отчуждению вещей в таком бедственном и недостаточном состоянии, в котором они, не имея никаких художеств, не имеют для продажи и обмену никаких вещей. Да хотя бы в таком состоянии кто отважился отчуждать свою вещь, но одним словесным произволением он того сделать не может по той причине, что в таком же состоянии народы бывают весьма "вероломны". В пастушеском состоянии, хотя накапливается у народов больше имущества, но у них оно остается в общем владении. Только с развитием хлебопашества и установлением оседлого образа жизни образуется частная собственность, и Десницкий считает ееосновой труд. Когда человек приложит довольно трудов к обрабатыванию особливой части земли, тогда лишить его оныя покажется всякому делом бесчеловечным и несносным, вследствие чего он будет всякому представляться имеющим большее, нежели другой кто, право к снятию и употреблению плодов, которые он посеял на ней. И чем долее кто обрабатывал одну и ту же самую часть земли, тем большее от часу к ней чувствовал пристрастие и ожидание в беспрепятственном оныя владении и употреблении впредь. В продолжение такого прилагаемого каждым обывателем к своей земле обрабатывании напоследок всякий хозяин получает и всегдашнее право к употреблению занятые им земли".

 В своем "Слове о причинах казней по делам криминальным", 1770 года, Десницкий сводил карательную власть государства к двум основаниям: к "мстительной склонности людей" и к необходимости поддержать казнямипорядок и спокойствие в обществе. Между наказаниями, проистекающими из того и другого основания, Десницкий усматривает существенное различие. "Разность наказуемых людей смертью для целости, крепости пользы отечества, и наказуемых оною ж единственно для удовлетворения мстительной склонности всякого человека, состоит в том, что в первом случае такая казнь не всегда совершается с общим внутренним благоволением народа; в другом всегда с благоволением всякого. - Непристрастные зрители и свидетели единодушно все благоволят о таковом его мщении. - И есть ли взять в рассуждение человека, истязуемого смертию за то только, что он от несправедливости рассуждения и неосторожности выговорил что-либо противное закону; и другого напротив такому, ежели представить убийцу множества невинных и наглого разбойника, истязуемого смертию ж: в первом случае народ внутренно будет сожалеть и просить самого Бога, против которого закона виновный погрешил, чтоб он каким-нибудь образом избавился от наказания и не был бы живой сожжен, и верховная власть весьма благоразумно во многих государствах к таким несчастливым делает милости и богоугоднейшее снисхождение. В другом, напротив сему, случае, когдасмертоубийца убежит, все бегут в погоню за ним, и, когда прежде умрет понесения казни, все слышащие и ведущие про то думают, что такого Бог за человека невинного и в будущем накажет житии".

 Относительно самих карательных мер Десницкий указывает, что они не должны быть чрезмерно суровы. "Такие по делам достойные казни согласны всячески с удовлетворением обидимых, с общим благоволением посторонних зрителей и имеют свой действительных успех в пресечении злотворства, ежели только оные бывают умерены по делам, учинены без изъятия всякому и не выходят за пределы человечества. Сие наипаче правительствующим должно наблюдать, чтоб учиненные казни не выходили за пределы человечества; в противном случае непристрастные и посторонние зрители не будут благоволить и, пришедши в сожаление об виновном, негодовать станут на самих судей, чрез что чинимые казни теряют свой успех. Разрушать на части и рвать живого по кускам, возя по улицам, есть дело, которого человечество, сколько бы ни было раздраженное на виноватого, не может терпеть, и говорят, что однажды при такой казни в Париже все людиразбежались и не могли смотреть оную". В виде примера Десницкий приводит затем выписку из рукописной жизни Петра I о том бесчестии, какому был подвергнут труп "московского Кромвеля, Милославского".

 Следует ли видеть в этих суждениях Десницкого о том, каковы должны быть наказания, влияние его современника, Беккариа *(223). Десницкий нигде не ссылается на Беккариа, но знакомство его с Беккариа возможно. Английский перевод книги Беккариа вышел уже в 1767 году, да Десницкий знал и французский язык, так что мог воспользоваться и переводом Мореллета. Однако, с другой стороны, суждения Десницкого не представляют полного совпадения с тем, что было высказано Беккариа.

 Так, соображения, выставляемые ими против излишней жестокости наказаний, не одни и те же. Беккариа указывает на то, что самая суровость наказания вселяет в людей больше смелости; что люди сами ожесточаются и через сто лет так же будут бояться колеса, как прежде тюрем; чтоделается невозможной соразмерность наказания с виной и, наконец, что чрезмерная жестокость приводит к безнаказанности. Десницкий же выдвигает совершенно иное соображение: чрезмерная жестокость вызывает сожаление к виновному и негодование против власти.

 Кстати укажем на одно любопытное совпадение Десницкого с Беккариа. Как известно, Беккариа был сторонником главного суда, отстаивая его как лучший способ сдержки и контроля деятельности суда. Десницкий точно так же требовал гласности судопроизводства: "да ни что в тайне, но откровенно и посторонним известно судимо было и исходило в свете для научения народного". Но и тут основания не те, что у Беккариа: Десницкий выдвигает воспитательное значение гласного суда, о чем Беккариа вовсе не упоминал.

 В определении круга подлежащих карательной репрессии деяний Десницкий основывается на различии истины (т.е. справедливости, justitia) исполнительной и воздаятельной (expletrix et attributrix). "Исполнительная истина велит делать все то, что только по строгости прав требовано быть может от целого света. Напротив сей, истина воздаятельная требует только того, что всякому по людскости и человечеству должно отдавать. Ее главное правило есть: аще хощите, да творят вам человецы, и вы такожде им творите". Наказанию должно подлежать собственно тольконарушение исполнительной истины. Хотя Десницкий и признает, что "во многих государствах государь приказует исполнять, чтo в самом деле может только по истине воздаятельной быть требовано", но оговаривается при этом, что в таких законоположениях премудрость велит весьма законоискусно поступать, дабы в противном случае и их воздаятельная истина не была налогом в тяжесть народу, и принуждение людей насильное к добродетельным взаимным должностям бывает произведением великих непорядков и худших следствий. Такие законоположения истины воздаятельные больше должны приноравливаемы быть к сердцам человеческим, а не сердца к ним. Общество без таких принуждений, хотя бы и совсем между обывателями его не было взаимной любви и дружелюбных поступков, может, есть ли не столь счастливо, по крайней мере, спокойно устоять; и люди в оном, наподобие шарлатанов и торговцев, еще могут единственно из одного интереса жить".

 Кроме всех этих общих вопросов "натуральной юриспруденции", Десницкий останавливался в своих речах и на выяснении условий и цели преподавания римского и русского права.

 Значение римского права он видит в том, что оно представляет собою "образцовую систему права" и дает нам понятие "о полной и благоразумно расположенной системе законоположений". "Для такого намерения нет в свете лучших законов, кроме римских, ибо ни один еще народ в Европе столь долговременно не жил и столь не скоро до своего совершенства доходил, как римляне, которых течение столь продолжительно было, что нам из их законовможно видеть всякую степень, по которой они восходили до своего величества".

 Таким образом, в римском праве, кроме полноты системы, Десницкий ценит также последовательность постепенного его развития, дающего возможность на изучении римского права наглядно показать последовательные ступени исторического развития юридических понятий и институтов.

 Сохранились два образчика того, как умел Десницкий объяснять своим слушателям институты римского права в историко-сравнительном освещении. Это два рассуждения: одно - "о родительской власти, которую у римлян имел отец над своими детьми и которая примечается и у всех народов, когда в невежественном и варварском состоянии находятся", 1768 г., другое - "о вещах, святых и принятых в благочестие, с показанием прав, какими оные у разных народов защищаются", 1772 года.

 Доказательству необходимости научного, систематического изучения права Десницкий посвятил особое "Рассуждение о пользе знания отечественного законоискусства", 1778 года. В нем подробно доказывается польза научной юридической подготовки для дворян и разночинцев, для секретарей и судей, уездных заседателей и самих депутатов уложенной комиссии или "участников законоположения", как он их называет. "Сколь стыдно казаться должно члену законоположения давать свой голос на новый закон, когда он не вовсе знает и разумеет старого!" Десницкий требует для юриста прежде всего общего образования: "ибо науки имеют между собою весьма тесный союз и процветают наилучше в соседстве взаимном; и нет такого учения, которое бы не было совершаемо вспомоществованием, заемлемым от других учений".

 Поэтому он требует от юриста изучения грамматики, риторики, логики, математики, физики, естественного права и права римского. "Тогда он толико приуготовленный вступить может в учение закона отечественного с несказанными выгодами и успехом, в котором учении есть ли пробудет год или два и приобрящет твердое и систематическое основание сей науки, тогда он приступить может с превеликою удобностью к практике, в которой и сам после найдет и откроет другим такие тонкости, каковые многие и видеть не могут".

 Университетское преподавание русского права Десницкий находил необходимым разделить между двумя кафедрами: теоретической и практической. К теоретической кафедре он относил, кроме систематического изложения догмы, историю права и юридические древности. Профессор же практического законоведения должен бы был вести практические занятия по разбору решенных тяжебных дел так, чтобы студенты проходилипоследовательно различные должности: повытчиков, секретарей, судей.

 Неизвестно, вел ли сам Десницкий подобные практические занятия. Но по его мысли в Москве действительно была устроена кафедра практического законоискусства, которую последовательно занимали ученики Десницкого: Горюшкин (1748-1821), автор четырехтомного "Российского законоискусства", самоучка, слушавший, однако, лекции Десницкого, и Сандунов (ум. 1832), студент Московского университета, известный также как драматический писатель и переводчик "Разбойников" Шиллера. И Горюшкин и Сандунов вполне следовали тому плану практических занятий, какой был намечен Десницким.

 Систематический курс русского права Десницкий читал, и, судя по сохранившимся его речам, можно с уверенностью сказать, что с его кафедры раздавалось действительно живое слово, озарявшее тогдашний хаос нашего законодательства ярким светом высоких начал. Относясь с сомнением к "удаленным от чувств человеческим изобретениям", Десницкий умел, однако, ценить те общие начала, в которых слышалась ему жизненная правда.

 Укажем тут же и на других учеников Дильтея, менее известных, но все же заслуживающих упоминания как первые деятели на почве русской науки и права.

 В 1777 году бывший воспитанник Московского университета, подпоручик Артемьев *(224) издал "Краткое начертание римских и российских прав с показанием купно обоих равномерно, как и чиноположения оных историй" (М., при имп. университете, 190 стр.). Вначале тут дается догматическое изложение римского гражданского права со сравнительными указаниями на русское законодательство (стр. 1-119). Затем излагаются отдельно истории русского и римского права, весьма, впрочем, краткие. В каждой из историй приложено так называемое автором "чиноположение", т.е. объяснение названий различных должностей. Но в "чиноположении российском" находим, наряду с объяснением слов боярин, окольничий и т. п., и такие слова, как вор, алтын, тюрьма и т. п., расположенные без всякой системы.

 Места, касающиеся русского права, вообще очень скудны содержанием и не обнаруживают в авторе большого знакомства ни с историей, ни с догмой русского права. Митрополит Евгений говорит *(225), что сочинение это выбрано Артемьевым из лекций проф. Дильтея.

 Иван Борзов вместе с Артемьевым перевел на русский язык "Вексельное право" Дильтея, вышедшее в 1768 году. Кроме того, сохранилось известие, что на акте 30 июня 1769 г. он читал свое рассуждение: "К одним ли купцам, или ко всякому из обывателей в государстве векселя принадлежатьмогут" *(226).

 Более значения в истории русского правоведения имеет Рогов Андрей Петрович (1742-1811). В самый год основания университета он поступил в состоявшую при университете гимназию, а в 1763 году произведен в студенты. В 1767 году, окончив курс, он был назначен в гимназию преподавателем математики и только с 1804 года он стал преподавать вексельное право по руководству Дильтея. Эту кафедру он занимал до самой смерти.

 Несмотря на то, что из аудитории Дильтея вышло, таким образом, несколько более или менее самостоятельных русских деятелей на поприще правоведения, в юридическом факультете еще долго преобладали иностранцы. Мы уже упоминали о Лангере. Он был приглашен в университет еще до возвращения Десницкого и Третьякова, в 1764 году, когда Дильтей чуть было не был удален. Он читал естественное право, народное право, политику - все это, руководствуясь Вольфом и Неттельблаттом. Ни преподавательская, ни литературная его деятельность не имели большого значения *(227).

 В 1778 году юридический факультет обогатился еще одним профессороминостранцем - Шаденом (Johannes Mattihias Schaden). Он был в числе первых профессоров Московского университета, но сначала читал предметы не юридические. С 1772 года он стал читать на философском факультете практическую философию и этику по Винклеру, Эрнесту, Федеру и Якобу. Открывая этот курс, он 2 августа 1772 г. прочел речь de haerisibuscriticorum. Кроме того, он объяснял Пуфендорфа De officiis hominis et civis, излагал Народное право по Ваттелю, Политику по Бильфельду. "Правила приватного благоразумия или экономии", сокращенную общую историю всех нравственных наук, право естественное, всеобщее государственное право по Ахенвалю и несколько раз читал политику. В 1778 г. он те же лекции перенес на юридический факультет, причем изложение общего государственного права соединил с изложением государственного права русского.

 Шаден был воспитан на учениях вольфовой школы, и большая часть его курсов запечатлена тем же направлением. Но Шаден не остановился на том запасе знаний, какой вывез с собою из Тюбингенского университета. Он следил за новыми явлениями философской литературы и к концу своей жизни в своих лекциях перешел уже от Вольфа к Канту. В каталоге лекций на 1796/97 учебный год Шаден объявил, что будет продолжать начатую им в прошлом году нравственную философию или "науку образования нравственности и совести, яко основание всех узаконений и наблюдения оных, сообразуясь в том сначалом критической философии и применяя инде г. Якобу".

 Курс, читанный в этом году, был последним курсом Шадена. 28 августа 1797 года он умер.

 Ученики Шадена, между которыми мы находим таких, как Фонвизин, Карамзин, Цветаев, сохранили о нем самую хорошую память. Надо думать, что монархический образ мыслей Карамзина, воспитывавшегося даже в частном пансионе Шадена, сложился в значительной степени под влиянием лекций этого профессора, который в своих речах является решительным монархистом.

 От Шадена остались только его латинские речи, произносившиеся на университетских актах, да и те не касаются прямо вопросов права.

 Потеря Шадена для юридического факультета была тем более чувствительна, что ему тогда не сумели найти лучшего преемника, как профессора медицины Скиадана *(228). Заняв кафедру естественного и народного права, Скиадан сразу шагнул на два столетия назад: ккритической философии Канта он относился пренебрежительно, называя ее подогретыми щами, crambe bis coctum, и преподавал свой предмет по Пуфендорфу.

 В 1782 г. на место Дильтея был приглашен новый профессор, Баузе, известный тогда по своей деятельности в должности инспектора в немецком училище св. Петра.

 Баузе еще более Дильтея сроднился с новым своим отечеством. Он очень интересовался русскими древностями, и составленное им собрание русских древностей, судя по отзыву Калайдовича, было единственным в своем роде. К сожалению, оно погибло во время нашествия французов в 1812 году. Изучение древностей сказалось и на лекциях Баузе, которые он пересыпал рассказами о русских древностях. Под влиянием этих лекций и развилось в Калайдовиче стремление к изучению старины.

 Полюбив Россию, Баузе защищал ее от нападок иностранцев. Таково содержание его речи: Oratio de Russia ante hoc saeculum non prorsuc inculta, nec parum adeo de litteris earumpue studiis merita, 1796 г.

 Эта речь для своего времени представляла редкое знакомство с древней Россией и даже послужила объектом плагиата со стороны некоего немца Шредера и неизвестного русского автора статьи "Что сделано в России дляпросвещения", в "Вестнике Европы" за 1807 г. NN 1 и 2.

 В своем преподавании Баузе, подобно своим предшественникам, следовал учениям Вольфовой школы. Римское право, которое он стал преподавать после Пургольда с 1791 года, он читал по Гейнекцию.

 Единственное произведение Баузе юридического содержания, это его вступительная речь: "Oratio de jurisprudentia ejusque docendae et discendae ratione *(229). В этой речи Баузе весьма энергично восстает против исключительно практического направления.

 Следует упомянуть также, что Баузе первый в России читал юридическую энциклопедию по Стефану Пюттеру *(230).

 Под конец жизни, похоронив двух жен и разведясь с третьей, он стал вести весьма невоздержанный образ жизни и потому вынужден был выйти в отставку в 1811 году. В следующем году, 26 мая, он умер.

 Другим преподавателем энциклопедии права XVIII у нас был Пургольд *(231), лекции которого значатся первый раз в каталоге 1787 года. Он был собственно профессором римского права. Кроме энциклопедии и институций, которые он излагал сравнительно с русским правом, он читал еще в 1789/90 году "Введение в право российское", в котором излагал "начертание дел политических, образа правления, учреждений гражданских и военных, равным образом и начертание истории законов российских древнего и среднего века так, как и самого новейшего времени". Он числился профессором до 1796 года, но по болезни не читал лекций уже с 1790 г.

 Еще раньше Пургольда, в 1782 году, "теоретический, искуснейший профессор", Яков Шнейдер, читал лекции по Монтескье о духе законов - длястудентов на латинском, для дворян на французском языке. Результатом этих лекций явилась книга Шнейдера: Рассуждения на Монтескьеву книгу "О разуме законов, или уроки всеобщей юриспруденции, преподаваемые в Московском университете". Москва, 1782 года (на французском и русском языках).

 Эти лекции нельзя, однако, считать проявлением исторического направления Шнейдера. Он остановился на ней просто, как на модной книге того времени, не сознавая, что она в корне подрывает ту почву, на которой царила в то время в Германии Вольфова школа. Рядом с лекциями по Монтескье у него идет чтение римского права все по тому же Гейнекцию и Неттельблатту, служившим основой лекций всех профессоров-иностранцев того времени.

 Кроме лекций по Монтескье имеется еще произнесенная Шнейдером в 1785 году на акте Oratio solemnis de praestantia jurisprudentiae.

 Шнейдер читал в университете очень недолго. В каталоге лекций на 1789 год его имя уже не упоминается.

 Наряду с этими немцами действовали и русские профессора. Мы указывали уже на Рогова, ученика Дильтея. В 1786 году был определен на службу в университет ученик уже Десницкого, Захарий Аникеевич Горюшкин (1748-1821).