2. 5. Влияние монгольского права на русское

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 

Вопрос о влиянии монгольского права на русское особенно активно дебатировался евразийцами в 20-е – 30-е годы XX века, когда создавался миф о некой единой евразийской империи, созданной монголами, составной частью в которую на "конфедеративных" правах входила, якобы, и Россия. Этому вопросу посвятил свое исследование выдающийся специалист по праву кочевых народов Великой степи и в частности монголов проф. В. Я. Рязановский. Он писал: "Что касается гражданского права, то здесь можно сказать с полной определенностью, что никаких следов монгольского влияния на русское гражданское право установить нельзя [Выделено нами. — А. Т.]. Ни Псковская судная грамота, ни судебники не дают для этого никакого материала. Монгольское право не оказало никакого влияния на русское гражданское право, да и не могло оказать вследствие различия культур (кочевой — скотоводческой и оседлой — земледельческой)" [Рязановский В. А. К вопросу о влиянии монгольской культуры и монгольского права на русскую культуру и право // Вопросы истории. 1993. № 7. С. 158.]. И далее, касаясь уже относительно специального вопроса, Рязановский писал: "Совершенно неправильно ... утверждение, будто представление о князе как собственнике всей территории государства было заимствовано нами у монголов. На известной ступени общественного развития при наличии патриархально-вотчинных отношений мы встречаем приведенный взгляд у самых разнообразных народов: в древней Англии и в древней Германии, в мусульманском мире, у китайцев, у монголов, у славян. [...] На Руси мы встречаем приведенный взгляд уже до татарского нашествия. И вместе с тем уже с XI века (и даже раньше) начинает выделяться индивидуальная частная собственность (церковная, княжеская, частных лиц), которая в Псковской судной грамоте находит уже свое полное выражение. Частная собственность князя постепенно выделяется из государственной и образуются имущества фиска, казны и дворцовые имущества" [Там же. С. 161.]. Со своей стороны можем отметить, что уже в начале киевского периода только определенная часть "даней" идет собственно князю, считается его собственностью. По имеющимся данным, князь имел право на 1/3 от годового дохода вообще, или, может быть, от выплачиваемых даней. Так, Ольга взяла себе 1/3 от древлянской дани. Жене смоленского князя Ростислава, согласно грамоте, данной им епископу своего стольного города в 1150 г., принадлежала часть даней, собранных в смоленской земле (последний случай есть выражение общего правила выделять часть доходов в "кормление" или "утешение") [Вернадский Г. В. Киевская Русь. Тверь; М., 2000. С. 208-209.]. На определенную долю доходов имели права и члены правящего дома вообще, но важно отметить, что это право именно обозначалось, оговаривалось в документах той эпохи, в чем не было бы необходимости при нерасчлененности личного княжеского и государственного имуществ. Доказательством существования уже в киевский период русской истории разделения государственного и собственно княжеского (личного) имущества служит и тот факт, что новопостроенной Десятинной церкви Св. Владимир отказал десятину "от имения своего и от град своих", общецерковная же десятина была учреждена от государственных доходов — от даней и пошлин судебных (вир и продаж) и торговых; различение подтверждается еще и отделением по времени и по актам установления этих двух десятин, причем общецерковная десятина не мыслилась отменой данной Десятинной церкви [Павлов А. С. Указ. соч. С. 101.]. А. В. Карташев отмечал, что после положения Десятинной церкви десятой части княжеских доходов более "о десятине из личных имений... уже нигде не упоминается" [Указ. соч. Т. 1. С. 205.].

Таким образом, можно с достаточными основаниями присоединиться к взгляду, высказанному В. А. Рязановским, с той оговоркой, что если о собственно юридическом влиянии монголов на русское право в сколько-нибудь заметной степени говорить не приходится, то влияние монголов на ход (или, скорее, темп, меру развития) русской истории и, опосредованно, развитие русского права отрицать невозможно — но на уровне правообуславливающих факторов, а не в качестве однопорядковой системы.