Брак, семья и любовь
Каждое время наполняет все ключевые явления человеческой жизни, и в том числе брак, любовь, счастье и несчастье, своим неповторимым содержанием. Поэтому и представления людей разных исторических эпох об окружающем их мире, об основных ценностях жизни, о самих себе глубоко различны. Одна из задач исторической науки как раз в том, чтобы раскрыть меняющийся смысл этих представлений и показать, как в зависимости от социального контекста переосмысливается вся совокупность человеческих радостей и горестей. Только при таком подходе можно понять подлинные мотивы, побуждавшие мужчин и женщин далекого прошлого спешить (или, наоборот, не спешить) с браком, сохранять (или не сохранять) супружескую верность, выбирать ту или иную партию в браке или оставаться холостяком.
Воззрения на институт брака и вообще на взаимоотношения полов пережили в средние века весьма глубокую эволюцию. Католическая церковь "признала" брак довольно поздно. В раннее Средневековье среди христиан пользовались наибольшим распространением взгляды на брак, сформулированные на основе новозаветных текстов св. Иеронимом (347-430 гг.) и папой Григорием Великим (530-604 гг.). Эти отцы церкви видели в любом браке прежде всего повторение "первородного греха", совершенного прародителями рода человеческого Адамом и Евой. Поэтому любые брачные союзы решительно осуждались, и подлинно достойными христианами считались лишь те, кто отказывался от брака. (Показательно, что эта точка зрения в определенной степени не утратила своего влияния и в наши дни: как известно, благодать священства в католической церкви даруется только людям, давшим обет безбрачия.)
Однако уже во времена св. Иеронима существовала и иная трактовка установлений Священного писания, касающихся брака. Она принадлежала Блаженному Августину, епископу Гиппонскому (354-430 гг.). Признавая превосходство девственников над женатыми, Августин утверждал тем не менее, что в законном супружестве половой акт превращается из смертного греха в грех простительный, "ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться" (Первое послание к коринфянам, 7, 9); важно лишь, чтобы соитие совершалось не ради наслаждения, но только с целью рождения себе подобных, часть которых, ведя праведную жизнь, могла бы впоследствии заменить в раю падших ангелов. Эта концепция Августина была официально одобрена церковью сравнительно поздно - в начале IX в. И только тогда церковный брак стал шире распространяться в народных массах.
До этого времени в брачных отношениях бытовали две традиции - позднеантичная и древнегерманская. Ни одна из них не исключала одновременного существования двухтрех видов супружеских союзов. Они различались по своей престижности, но ни один из них не имел ничего общего с моногамным христианским браком. Знакомое нам понятие "брак" просто отсутствовало. Термином, который позднее служил для обозначения брака, называли в ту пору более или менее длительный супружеский половой союз, нередко сосуществовавший с какой-либо иной формой сожительства мужчин и женщин, также признанной в праве.
Не было тогда и привычного для нас понятия "семья".В среде простолюдинов домохозяйственные группы сплошь да рядом включали, помимо супругов и их детей, родственников отца (или матери), а также временных сожительниц главы дома и их детей. Частенько "одним домом" жило несколько супружеских пар, связанных общим предком. Особенно был заметен приоритет кровнородственных связей перед матримониальными в среде аристократии. В принадлежащих знати замках супруги жили вместе с многочисленной свитой, включавшей прежде всего кровных родственников. Церковь участвовала в процедуре бракосочетания, как правило, только тогда, когда дело касалось королевских семей. Но и в королевских семьях вплоть до VIII в. словом "жена" могли называть не только официальную супругу, но и других сожительниц короля. Браки же простолюдинов, да и многих знатных, заключались по большей части без участия священника.
Христианская концепция моногамного нерасторжимого брака получает признание в западноевропейских странах лишь в XII-XIII вв. Только в это время брак причисляется к основным христианским таинствам. В процедуру бракосочетания включается и церковное благословение. Однако для большинства современников церковная трактовка понятий "брак" и "жена" еще долгое время остается достаточно чуждой. Невозможность сочетать церковный брак с другими формами супружеских союзов или тем более нерасторжимость церковного брака казались не только непривычными, но и неоправданными.
В среде знати, например, существовал давний обычай оставлять прежнюю жену, если представлялась возможность породниться с более знатным родом. Привлекательность более высокородных невест обусловливалась отнюдь не обязательно их большим богатством или особой близостью к королевскому двору. Не менее, если не более, важным было то, что, согласно принятым представлениям, все основные достоинства человека - и особенно рыцарские доблести - считались врожденными качествами, передававшимися с кровью отца или матери. От выбора брачной партии или же от ее изменения зависела с этой точки зрения самая судьба рода, его благополучие и процветание. Запрет разводов препятствовал, таким образом, реализации некоторых укоренившихся представлений того времени. Поскольку в наибольшей мере эти представления были характерны для знати (хотя -сходные идеи можно было встретить и у простолюдинов), церковная концепция брака с особенным трудом прививалась в среде аристократии. Но и сами клирики сплошь да рядом уклонялись от выполнения предписанного им канона безбрачия. Многие из них имели постоянных конкубин и детей. В общем матримониальная практика XII-XIII вв., существенно отличаясь от более ранней формальным признанием приоритета церковной концепции, еще не предполагала всеобщего ее приятия.
Помимо отказа от принципа моногамии, для массовой модели поведения было тогда характерно особое акцентирование плотского начала в браке. Даже среди богословов XII в. еще не было единодушия в том, что следует признавать сутью брака - "согласие" на него (предполагавшее по крайней мере психологическую готовность к заключению данной брачной партии) или же подкрепление такого согласия плотским соитием. На практике же такое соитие долгое время исчерпывало эмоциональную сторону супружеских отношений. Отчасти это было связано с некоторыми общими чертами социальной психологии того времени. Люди вообще не считали нужным стесняться проявления чувств. Жаркие объятия, как и "потоки слез", не случайно сплошь и рядом упоминаются в самых разных литературных сочинениях XI-XIII вв. И гнев, и страх, и ненависть, и пристрастие выражались неприкрыто и прямо. Хитрость и скрытность выступали скорее в качестве отклонения от нормы, чем правила.
Своеобразным было и восприятие собственного тела. Граница, незримо отделяющая одно человеческое существо от другого, осмысливалась тогда иначе, чем ныне. Знакомые нам брезгливость и стыдливость отсутствовали. Естественными казались еда из общей миски и питье из общей чаши. На одной постели вповалку спали мужчины и женщины, взрослые и дети. Супруги совокуплялись в присутствии детей и родственников. Детородный акт еще не обрел ореола таинственности. Половая активность мужчины была предметом столь же пристального внимания, что и его воинские доблести. Даже церковью импотенция признавалась одним из главных оснований для развода.
В этом контексте понятнее игнорирование большинством современников духовной стороны взаимоотношений супругов. Решающую роль при выборе брачной пары играли планы старших родственников. Что касается приязни между мужем и женой, то обычно она рисовалась современникам не столько необходимой предпосылкой, сколько лишь возможным следствием брака, обусловленным прежде всего их телесной близостью.
Дополнительный - и притом очень важный - колорит привносит в эту картину брачно-семейных отношений XII-XIII вв. куртуазный культ дамы. Его возникновение относится к рубежу XI-XII вв., когда он впервые обнаруживается в рыцарской среде. Зародившись на юге Франции, со временем он широко распространился и в других странах и наложил определенный отпечаток на представления не только аристократии, но и тех более зажиточных слоев неблагородных, которые пытались ей подражать.
Главный источник наших знаний о куртуазной любви - сочинения южнофранцузских трубадуров, северофранцузских труверов и рыцарские романы, создававшиеся во многих европейских странах. (Самые известные из таких романов - "Тристан и Изольда" и "Роман о короле Артуре".) Видеть в них сколок с действительности нет оснований. В немалой степени они были игрой воображения их авторов, воспользовавшихся различными поэтическими традициями: и христианскими, и античными, и средневеково-арабскими. Но и вовсе отрицать связь этих сочинений с действительностью было бы неверно. В них проповедовалась некоторая поведенческая модель, само рождение которой и тем более готовность подражания ей определялись некоторыми глубинными тенденциями времени.
Исходный принцип куртуазной коллизии - поклонение неженатого рыцаря знатной матроне - супруге сюзерена этого рыцаря (или же какого-либо другого высокопоставленного властителя). Очень важный (сплошь и рядом - важнейший) стимул этого поклонения - телесное влечение рыцаря к Даме. (Иногда, правда, такое влечение как бы перекрывается преклонением рыцаря перед душевными достоинствами Дамы как таковыми, а любовь к ней выступает как абстрактная "любовь к любви", однако этот вариант - скорее исключение, а не правило.) Конфликт обусловливается тем, что реализовать это влечение почти немыслимо: Дама обязана блюсти верность мужу, рыцарь не смеет оскорбить ее насилием, вассальная верность сюзерену требует от него величайшей осторожности. Тем не менее рыцарь не в силах совладать со своей страстью, Даме лестно быть окруженной поклонением, и даже ее супруг небезразличен к этой славе жены.
Правила игры требуют соблюдения определенного ритуала. Настойчивому и верному поклоннику со временем может быть разрешено прикоснуться к подолу платья Дамы, поцеловать ей руку, даже заключить ее в объятия. Все это - при условии послушания Даме, готовности выполнять все ее желания - от чтения стихов известных трубадуров или труверов до совершения в ее честь подвигов на турнирах, в борьбе против обидчиков ее мужа или же в дальних странствиях, где рыцарь "во имя Дамы" защищает слабых, побеждает злодеев и сражается с истинными или выдуманными противниками. В конечном счете Дама может дозволить поклоннику даже "возлечь" с нею. Но и в этом случае, обнимая лежащую в его объятиях возлюбленную, рыцарь не смеет овладеть ею, если только она сама этого не позволит. Ситуации, при которых, как это рассказывается в составленной в XIII в. биографии одного из трубадуров, пригласившая своего поклонника донна "подняла подол платья, вскинула его до самой шеи и упала на кровать", представляли явное нарушение куртуазного ритуала.
Нетрудно видеть, что этот ритуал воспитывал чувства. Он заставлял женщину дорожить честью, сдерживать чувственность, требовать от мужчины уважения к ее личности. Еще резче изменялся при соблюдении куртуазного ритуала кодекс мужского поведения. Вместо грубого овладения женщиной мужчине предписывались самоотверженное выполнение ее желаний, умение быть "вежественным", забота о развлечении Дамы и - что особенно важно - душевное самосовершенствование.
В результате всего этого вызревали новые представления об идеальном облике мужчины и женщины и их взаимоотношениях. Половая страсть не сводилась только к телесной. Соитие выступало как венец сближения, а не его единственное оправдание. Половое влечение наполнялось более сложным психологическим содержанием, его обязательным элементом становилось признание душевных достоинств партнеров. Каждый из них побуждался к самосовершенствованию ради другого. Возникало то, что мы привыкли называть любовь в собственном смысле этого слова.
Конечно, все это поначалу существовало лишь как тенденция, действовавшая преимущественно в "мире воображения". Воплощение этого идеала в повседневной жизни встречалось не часто. Но и оставаясь несбыточным идеалом, рыцарский культ Дамы играл немаловажную роль. Он вливался в процесс высвобождения личности и роста самосознания индивида, смыкался с переосмыслением ценностных ориентации, способствовавших одухотворению земных (а не только загробных) радостей. Все это подготавливало идейные и ментальные предпосылки для изменений взаимоотношений полов и для улучшения статуса женщины.
Приниженность женщины, неравноправие по сравнению с мужчиной - характерные черты христианской модели мира. "Созданная" в качестве "помощника" мужчине и лишь потому, что "нехорошо быть человеку одному" (Бытие, 2, 18), женщина, согласно христианскому вероучению, тем более обязана была подчиняться мужчине, что именно она, действуя "по наущению Сатаны", явилась непосредственной виновницей первородного греха. В рамках средневекового общества, в котором военный класс господствует над всеми мирянами, верховенство воина-мужчины нашло в христианской концепции мироздания как нельзя более подходящее оправдание. Преодолеть представление о неравноправии мужчины и женщины средневековый мир не сумел до конца своего существования.
Однако в разные периоды это представление обретало различные формы.
Распространение в Европе XII-XIII вв. культа Дамы явилось одним из первых переломных моментов в эволюции взглядов на женщину. Отныне рыцарю предписывалось понять, что благородная женщина имеет не только тело, созданное для удовлетворения его похоти, но и душу, к завоеванию которой ему надлежит стремиться. Это отнюдь не означало уравнения в глазах рыцарства мужчины и женщины. Параллельно повышению престижа благородной женщины росла самооценка собственного достоинства и у рыцаря. Социальная дистанция, разделявшая в самосознании знати мужчину и женщину, оставалась, таким образом, едва ли не столь же значительной, что и раньше.
Это умственное движение вовсе не затронуло воззрения рыцаря на женщину из простонародья. Та по-прежнему представлялась ему (как, впрочем, и простолюдин-мужчина) обязанной безусловным послушанием. Там, где это оказывалось возможным, рыцарь овладевал крестьянкой или горожанкой без всяких церемоний.
Однако сдвиги в самосознании затронули и неблагородное население. Это особенно заметно по отношению к его верхушке, имевшей возможность воспользоваться результатами освобождения городов из-под власти сеньоров и так называемого личного освобождения крестьян. Несмотря на то, что дистанция между мужчиной и женщиной сохранялась и здесь, сознание своей самоценности возникало у людей и того и другого пола. Связь этих изменений с культом Дамы в среде рыцарства остается неясной. По мнению одних исследователей, модели мироздания, свойственные господствующему классу, так или иначе проникали в XIII в. и в иные слои общества. По мнению других, новое понимание любви и признание за женщиной более широких социальных возможностей зародилось, наоборот, в низовой культуре, из которой было в дальнейшем заимствовано и рыцарской средой. Никто, однако, не отрицает того, что уже накануне переломного XIV в. во взглядах разных слоев западноевропейского общества на брак и на женщину наметились новые веяния. Необходимость изменения всего комплекса отношений между мужчиной и женщиной могла быть понята тогда очень немногими. В первую очередь это касается интеллектуальной элиты, способной возвыситься до гуманистической переоценки всей системы ценностей. Такая гуманистическая интеллигенция начала зарождаться сначала в Италии, а потом и во Франции и в других странах Западной Европы в XIV-XV вв. Хотя ее деятельность имела весьма ограниченные масштабы, свойственные ей представления нашли свое воплощение в литературе того времени. Это касается, в частности, "Книги о Граде женском", написанной в 1404-1405 гг. Кристиной Пизанской (1365-1430 гг.), известной французской писательницей, пользовавшейся покровительством французского королевского двора. Как пишет Кристина, женщина - такое же творение Бога, что и мужчина и ни в чём не уступает ему по своим способностям. Не в порочности женской натуры - и вообще не в каре Господней за грех познания добра и зла - видит Кристина источник бедствий в неудачных браках, но в конкретных человеческих пороках, равно возможных и у мужей, и у жен. Счастье или несчастье брака оказывается при таком подходе делом рук человеческих. Самый же брак преобразуется из плотского сожительства в гармоничный духовный и телесный союз, предназначенный для рождения и воспитания добродетельного потомства. Это не означает, что Кристине Пизанской удается полностью преодолеть традиционную для христианской модели мира идею мужского превосходства. Но в главном - в признании за женщиной способности овладеть всем тем, что доступно в интеллектуальном и моральном плане мужчине, - Кристина делает очень важный шаг к пересмотру средневековых традиций. В защите Кристиной Пизанской права женщины на равное с мужчиной приобщение к философии и культуре слышится провозвестие гуманистических идей. Воображаемый диалог с "дамой Разума" см. стр. 326-330.
Совсем в ином ключе воспевали в эту пору добродетели прекрасной Дамы придворные поэты и барды. В XIV-XV вв. особенно много собиралось их при дворе герцогов Бургундии, культивировавших в игровой форме древнюю куртуазию в среде придворной элиты. Те же мотивы встречались и в поздних рыцарских романах. С точки зрения перспективы развития культуры это воспевание возвышенной любви к женщине и прославление рыцарской верности и чести имело несомненную важность: высокие идеалы как бы закреплялись в памяти человечества (стр. 331-332).
Однако обыденная жизнь демонстрировала глубокий разрыв между содержанием подобных произведений и реальным поведением того же дворянства. Чаще всего оно исходило из традиционного для христианской литературы образа женщины как "погубительницы" рода человеческого - похотливой соблазнительницы и корыстолюбивой обманщицы. Во многих жанрах литературы этого времени - в фаблио, фарсах, городской повести - именно этот образ женщины находит наиболее яркое воплощение (стр. 336- 338). Торжество этих мотивов в дворянской литературе связано с тем, что в XIV-XV вв. культ благородной Дамы, сложившийся в XII-XIII вв., утратил свое влияние. Он разделил судьбу многих рыцарских ценностей, которые хотя и не были навсегда забыты, однако превратились лишь в своего рода миф. О женщине теперь все чаще говорили в откровенно чувственных тонах.
Торжеству "прозаической чувственности" способствовали в XIV-XV вв. и другие обстоятельства. Среди них в первую очередь следовало бы упомянуть о возросшем влиянии низового пласта культуры с характерным для него представлением о естественности и оправданности всех воспроизводящих жизнь телесных контактов. Не без этого влияния эротические темы, традиционно присутствовавшие во французской литературе и в XII, и в XIII вв., в XIV-XV вв. привлекают еще большее внимание. Особенно это сказывалось как раз на наиболее демократических жанрах литературы, таких, как фаблио, фарсы, городская повесть, где эротические сюжеты оказываются сплошь да рядом ведущими. Роль этих сюжетов в "Пятнадцати радостях брака" и фаблио - лишь одно из свидетельств этой тенденции.
Соответственно и институт брака в массовой картине мира выступает в XIV-XV вв. прежде всего как средство реализации чисто плотских связей. Для мужчины такой брак - и утеха, и объект насмешек, и вынужденный союз с "погубительницей рода человеческого" (по выражению французского поэта конца XIV в. Э. Дешана). Для брака как института это никаких угроз не создавало.
Церковный брак стал к этому времени бесспорным и неотъемлемым элементом принятой модели поведения. Никакая критика не могла изменить этот факт. Может быть, именно поэтому она была столь смелой и повсеместной. Публично защищать церковный брак считали тогда нужным лишь те писатели, кто, как рыцарь Делатур Ландри (живший в провинции Анжу во Франции в первой половине XIV в.), опасались, что подобные нападки могут расшатать общие устои христианского благонравия.
В подтексте назиданий Делатура Ландри - традиционный христианский конформизм. Здесь нет ни злой сатиры на нравы женщин или мужчин, ни высмеивания института брака как такового, ни тем более смакования плотских утех. Как и следует добропорядочному христианину, Делатур Ландри видит в браке незыблемый канон, несоблюдение которого отражает лишь прискорбную испорченность человеческой натуры. Этим же объясняются с его точки зрения и все другие отклонения в поведении мужчин и женщин в браке (стр. 339-343).
В приводимых в приложении текстах излагаются различные представления о браке, семье и любви, характерные для средневековой Западной Европы.