"Молящиеся" - духовенство
Согласно учению времени высокого Средневековья трехфункциональном общественном устройстве, духовенство относили к первому разряду. В теории оно представляло собой единую социальную категорию, обладавшую общим главой - папой римским. Он занимал вершину иерархии, подобной вассальной иерархии, объединявшей рыцарство. Церковная иерархия состояла из нескольких ступеней: епископы, священники, диаконы, низшие клирики. Единство духовенства подчеркивалось общностью исполняемой ими функции - богослужения, которое должно было отправляться единообразно, на одном (латинском) языке, в одно и то же время и в соответствии с единым календарем во всех церквах Европы.
Однако идеальное универсалистское единство церкви, которое с такой энергией насаждали и поддерживали многие папы с середины XI в., стояло в противоречии с тенденцией к партикуляризму, естественной в средневековых условиях. В одних случаях церковь той или иной страны становилась "королевской" церковью, поддерживая короля против папы, в других - епископы превращались в территориальных князей, стремившихся к упрочению своего самостоятельного государства. Местные традиции приводили к различным формам богослужения, что служило постоянным основанием для конфликтов между "национальными" церквами. Наконец, единство церкви подрывалось монашеством, которое (в идеале) должно было быть инструментом папского влияния по всей Европе. В действительности же оно распадалось на ряд орденов со своими уставами и заботившихся о процветании ордена больше, нежели о процветании церкви. Духовенство не было единым и по другой - социальной - причине: оно включало в себя весьма разнородные элементы от князей церкви (прелатов), происходивших из баронских, а то и королевских семей, до приходских священников, подчас вышедших из крестьянства и мало отличавшихся по своему быту от крестьян-соседей.
Основной функцией духовенства было богослужение. Церковь должна была быть постоянно открытой, огонь в светильниках постоянно поддерживаться. Священники совершали обычное и более торжественное богослужение. Важнейшим элементом его являлась месса, в ходе которой магически осуществлялось превращение хлеба и вина в тело и кровь Христовы, после чего верующие причащались - миряне хлебом, клирики хлебом и вином, подчеркивая тем самым свое особое место в социальной иерархии. В обязанности священника входило крестить детей, причащать умирающих, благословлять странников, принимать исповедь кающихся, раздавать святую воду. Но они выходили за пределы божественного, становясь организаторами общественной жизни прихода: церковные колокола возвещали опасность, в засуху священник молил о дожде, во время эпидемии - о прекращении болезней.
Он был самым ощутимым посредником между земным и небесным миром
Этой тенденции средневековой церкви вынести свое действо за пределы храмового пространства и соответственно освободиться от униформизма, накладываемого традиционностью богослужебного обряда, во многом содействовала религиозная драма. Это было внутренне противоречивое явление: с одной стороны, церковь враждебно относилась ко всяким играм и пляскам, представлениям жонглеров, языческому театру, с другой - в самом богослужении заключен элемент театральности, и церковь понимает силу воздействия процессий и наглядных образов театрального действа. Вот почему духовенство начинает использовать драматические эффекты для пропаганды Библии: сперва инсценировка отдельных библейских эпизодов - волхвы въезжают верхом в церковь, ангел и жены-мироносицы разыскивают гробницу Христа; затем действие усложняется, воспроизводя то рассказ о грехопадении Адама и Евы, то историю распятия Христа. Европейская религиозная драма представлена тремя основными типами: литургическая драма, полулитургическая драма и мистерия.
Литургическая драма, по сути, часть праздничной литургии (на рождество и на пасху) и разыгрывается она перед алтарем на языке богослужения, т.е. на латинском языке. Ее актерами являются духовные лица, облаченные в соответствующие одеяния - альбу и рясу. Полулитургическая драма перемещается от алтаря в церковный неф (корабль) и даже к порталу храма. Текст в основном остается латинским, но в него вкрапливаются партии на народных наречиях. Костюм несколько приближается к одеждам эпохи. Актерами в основном остаются священники и клирики, но иногда привлекаются и миряне. Женские роли по-прежнему исполняются мужчинами. Воздвигаются подмостки, на которых находятся актеры, причем говорящий выдвигается немного вперед, чтобы после окончания реплики занять прежнее место. Наконец, мистерия - она покидает храмовое пространство, здание и оставляет латинский язык. Ее действие переносится на площадь перед церковью, актерами становятся горожане - ремесленники и торговцы, а также низшая знать и клир. Язык - разговорный, а платье - богатые одежды того времени. Сюжеты мистерии черпались из христианской мифологии, но переосмысливались и перекраивались относительно свободно, что было бы невозможно в ходе церковной службы.
По самой своей природе духовенство было открытым сословием. Правда, до середины XI столетия приходские священники нередко были женатыми, но после установления целибата - запрета вступления в брак, клир мог пополняться только за счет выходцев из других сословий. Сюда вливались младшие сыновья сеньоров, которых система сохранения неделимого наследования земельной собственности выталкивала из пределов рыцарства. Доступ в ряды клира был возможен и для других общественных разрядов, даже для сыновей зависимых крестьян.
Низшая ступень духовенства - клирик или диакон приходской церкви. Он помогал священнику отправлять службу, а в его отсутствие мог читать молитвы во время утрени или вечерни. Эта ступень была в чем-то близка ученичеству: в течение нескольких лет практики такой клирик овладевал всеми секретами ремесла священника, как цеховый ученик ремеслом сапожника или дамуазо - воинским искусством. Низшие клирики (как исключение) могли быть женатыми людьми. Они знали грамоту и помимо своих церковных обязанностей выполняли некоторые другие: обучали детей читать и писать, составляли купчие и дарственные грамоты, вели приказчичьи отчеты в крупных (церковных и монастырских) хозяйствах. Окончание ученичества завершалось поставлением священником. Обряд выполнял епископ, которому надлежало прежде всего проверить грамотность и моральный уровень посвящаемого: доступ в ряды священников был закрыт для незаконных сыновей. Епископы проверяли имущественное состояние будущего священника: выясняли, есть ли у него "титул", т. е. гарантированный доход, - дело в том, что епископ брал на себя обязательство "не дать умереть с голода" тому, кого он посвятил в священники. Если у клирика не было "титула", он мог получить его от какого-нибудь лица или от монастыря. Поставление священником в очень большой степени зависело от местного сеньора. Священник как бы "держал" от него землю и в некотором смысле оказывался его человеком. С XI века усиливается тенденция высвободить клир из-под контроля светской власти и подчинить духовным учреждениям.
Приходские священники, низшее звено в среде священнослужителей, разделялись на два разряда: в Англии их называли ректорами и викариями. Ректоры были самостоятельными людьми, имевшими церковный бенефиций (земельное держание) в своем распоряжении, равно как и все церковные доходы. Викарий находился под патронатом какого-нибудь учреждения (обычно монастыря), присваивавшего себе две трети доходов его церкви. Самостоятельными ректорами могли быть в тех условиях, как правило, люди, принадлежавшие к местной знати; крестьянин, пробившийся в ряды духовенства, лишенный поддержки влиятельного фамильного линьяжа (клана), мог рассчитывать лишь на положение викария с его нищенскими доходами. Он, по сути дела, продолжал и в церковном сане вести крестьянский образ жизни.
В средневековом обществе с его тягой к жесту посвящение (ordinatio, т. е. включение в ordo "сословие по преимуществу", как называли духовенство) сопровождалось определенными ритуальными действиями, которые на протяжении средневековой истории все усложнялись. Поставление священником предполагало наложение рук епископом на посвящаемого, помазание, передачу вина и хлеба - символов его действий, ибо превращение вина и хлеба в кровь и плоть Христовы во время мессы было важнейшим моментом богослужения - и поцелуй как знак верности (поцелуй, как мы увидим далее, играл огромную роль и в рыцарском ритуале). Еще более торжественным было посвящение (consecratio) в епископы, когда происходило помазание головы посвящаемого мирром и передача ему посоха и кольца.
До VI в., видимо, специальной литургической одежды духовенства, т. е. такой, в которой совершалось богослужение, не было: клирики отличались от мирян лишь преимущественным употреблением белых одеяний и тем, что они выстригали на голове тонзуру. В быту клирики одевались как миряне, но литургическая одежда была парадной и изготовлялась из лучших льняных, шерстяных и шелковых тканей, часто ярких цветов, украшенных вышивкой. При этом церковь более отчетливо сохраняла традиции античного (т. е. языческого) костюма, нежели мирская мода. На нижнюю рубаху и брэ клирик надевал стихарь - своего рода тунику, сшитую из белого полотна (отсюда его латинское название альба - "белая"), длинную, стянутую в поясе, с узкими рукавами. Подол стихаря иногда украшался аппликациями из цветного шелка и вышивкой. Поверх стихаря надевали другую тунику, более короткую и прямую - далматику - типичное одеяние диаконов, которое носили, однако, и епископы. Рукава далматики были широкими, а по бокам иногда делались разрезы, открывавшие украшение стихаря. Ранние далматики были белыми, подчас с пурпурными аппликациями, после X в. встречаются желтые, синие, фиолетовые, красные, зеленые.
На шею клирики надевали прямоугольный льняной плат - амикт (наплечник) со шнурками по углам, которые закреплялись под мышками. По-видимому, амикт первоначально служил покрывалом, которое все верующие набрасывали на голову и плечи во время молитвы, но в XI в. священнослужители его уже носят под стихарем, а с середины XII в. закраину амикта, которая виднелась сквозь вырез туники, украшают воротом или обшивкой. Поверх далматики надевали столу (епитрахиль) - длинную льняную ленту, украшенную вышивкой - шелком и золотой нитью. Стола отличала разные разряды клира: дьяконы носили ее через плечо, так что лента проходила через грудь по диагонали; священники перекрещивали концы столы на груди, а епископы, обернув столу вокруг шеи, отпускали концы так, что они ниспадали прямо (епископы к тому же подчас носили столу под далматикой). Священнический плащ казула (феноль или риза) был круглым цельным одеянием с отверстием в центре для головы. Будучи надетой, казула как бы утлом спускалась примерно до колен (плащи могли быть и более и менее длинными), оставляя свободными руки и открывая полы стихаря и далматики. Сохранились фелони XII в. из темно-синего или красного шелка с орнаментальными полосками; их украшали также изображениями фантастических животных. Архиепископы и некоторые епископы (а также аббаты крупных монастырей имели привилегию носить паллий (омофор) - белый шерстяной круг, к которому подшивались две вертикально спадавшие ленты; паллий украшали пятью изображениями креста, вышитыми красным или черным. Его шили в Риме и освящали специальным обрядом, возлагая на гробницу, которую предание приписывало апостолу Павлу. Прелаты получали паллий от папы в знак его верховенства. Помимо паллия, посоха и кольца инсигнией прелатов была митра. Первые митры - это низкие шапочки, украшенные вышивкой, с середины XII в. они становятся все более высокими и заостренными.
Епископы - подлинные князья церкви - по своему происхождению принадлежали к феодальной знати. Церковное право предполагало избрание епископа духовенством его области, фактически же епископ становился крупным феодальным сеньором или королем, осуществлявшим инвеституру: передачу посоха и кольца, символов епископской власти. В соответствии с этим епископы в понятии феодального общества оказывались вассалами короля или территориального князя (герцога, графа) со всеми вытекающими обязательствами. В XI в. вопрос об инвеституре епископов приобрел чрезвычайную остроту и породил бурные споры между римским папой и "римским" императором (германским королем): стремясь превратить епископов из вассалов германского государя в вассалов папской курии, папы видели в этом могущественнейшее средство сплочения христианской церкви. Однако при всех успехах папства ему не удалось осуществлять эту тенденцию повсеместно, и церковь во Франции и Англии с XII в. становится опорой национальной королевской власти.
Епископы управляли церковью при помощи капитула, члены которого (они назывались канониками) были в своем большинстве выходцами из рыцарских семей. Сама организация капитула (первоначально каноники должны были жить сообща в церковных помещениях) напоминали замок барона с его рыцарями. Каноники принимали участие в управлении церковью, ведали ею в отсутствие епископа, выбирали епископа (после чего он должен был получить папскую или императорскую инвеституру). Важную роль в управлении епископией - диоцезом играл архидиакон, которого иногда называли "епископским оком" и который осуществлял контроль за функционированием приходских церквей и за моральным состоянием диоцеза.
Более крупные территориальные объединения, включавшие несколько церквей, - архиепископии, строились по тому же принципу, что и епископии. Епископы и архиепископы были носителями сеньориального принципа в средневековой церкви.
Позиция римского папы была более сложной и противоречивой. С одной стороны, он выступал как территориальный князь Рима и его непосредственной округи. И эту роль по преимуществу папство выполняло до середины XI в. С другой стороны, папство было воплощением идеи средневекового универсализма, особенно расцветшей со второй половины XI в., когда папы возглавляют движение за реформы церкви, стремясь превратить духовенство в обособленную и сплоченную организацию и одновременно участвуют в таких "общеевропейских" предприятиях как крестовые походы. Папа имел свой капитул - курию, члены которой именовались кардиналами. Они избирали нового римского епископа, они же выполняли административные функции, и, в частности, в качестве легатов - посланцев осуществляли папский контроль над отдельными епископами и архиепископами (см. стр. 97-98, 99-100).
Духовенство, хотя и скованное принципами целибата (безбрачия), жило в миру и соблюдало мирские нормы поведения. Епископы подчас командовали военными отрядами, а каноники охотились с собаками и соколами. Средневековые моралисты постоянно осуждают непристойное поведение каноников во время службы - шум, хихиканье, а то и невинные развлечения вроде бросания огарков свечей с галереи на головы сидящих внизу. Они скорбят и о более серьезных пороках: о прелатах, которые даже и не пытаются скрыть свои богатства, о канониках, разодетых в шелка и не думающих о милостыне; о приходских священниках, неграмотных и серебролюбивых, пьянствующих в харчевнях и нанимающих себе служанок, а не слуг. Несмотря на свою внешнюю обособленность (костюм и принцип целибата играли в этом обособлении первостепенную роль), духовенство не стало строго отделенным социальным разрядом средневекового общества - во всяком случае, до контрреформации XVI в. Иное дело монашество, которое по своему статусу должно было противостоять миру, служить его живым отрицанием, являя на земле (разумеется в идеале) прообраз божественного общежития. Монашеская среда, на протяжении долгих столетий претендовала на гегемонию в обществе, представляя себя единственной подлинной наследницей первоначальной христианской церкви, являвшейся в сознании средневекового человека образцом благочестия и нравственности, "подлинного христианства".
Монах уже формой своего обитания противопоставлял себя миру. В Западной Европе, в отличие от Византии с ее отшельниками, затворниками, семейными лаврами - утвердился общежительный тип монастыря, где монахи жили не в кельях, а в общих спальнях, подобно баронской челяди в замке. Монастырь был отделен стеной от внешнего мира, доступ внутрь для мирян был закрыт, а пребывание монахов вне монастырских стен ограничивалось временем и регламентировалась монастырскими нуждами. Монастырь XI-XII вв. представлял собой устойчивый и хорошо организованный архитектурный комплекс, расположенный в сельской местности. Его центром служил так называемый клуатр - прямоугольный открытый дворик с фонтаном (или крестом) посредине, окруженный с четырех сторон галереями с колоннадой. Клуатр примыкал к церковному зданию, из него также был вход в трапезную (рефекторий) и в дормиторий (спальню на втором этаже), в зал заседаний монастырской администрации. Вблизи от клуатра размещались скрипторий и хранилище рукописей. За пределами внутреннего ограждения находился монастырский двор, окруженный внешней стеной. Здесь размещались хозяйственные постройки: мастерские, амбары, конюшни, мельницы. Неподалеку были больница, странноприимный дом и помещение для раздачи милостыни.
Монастырские стены были зримым воплощением того принципа, который сформулирован в XII в. "Монашеским зерцалом": идеальный монах должен, подобно Мельхиседеку, безродному герою средневековой легенды, отказаться от отца, матери и родни. Как рыцарь, принося оммаж, включался в новую семью, которую он (в теории) ставил выше кровного родства, так и в еще большей степени монах разрывал земные связи и включался в монастырскую общину, заменявшую ему родных и соседей. Принятию монашества (как и посвящению в рыцари) предшествовал сравнительно недолгий (до полугода) искус, период ученичества, или новициат. Новиций (послушник) мог, согласно церковному праву, в любой момент покинуть обитель и вернуться в мир, но социальная мораль расценивала такой поступок как предательство и прилагал к новициям-изменникам библейский образ псов, возвращающихся на блевотину свою, именовала их "апостатами" и "погибшими душами". Новиций носил особую одежду, отличную от мирской, но только после торжественной церемонии вручения монашеского одеяния и пострижения он становился полноправным иноком - на всю жизнь, ибо выход из монашеского состояния был запрещен. Особую форму пострижения в монашество представляло собой так называемое adsuccurendum. К нему прибегали люди тяжело заболевшие и надеявшиеся, что пострижение увеличит их шансы на спасение души.
Монах брал на себя определенные этическим обязательства, которые определялись тремя принципами: повиновением, нестяжательством и безбрачием. Эти три принципа знаменовали отход от земных интересов - семейных и имущественных - и включение в новую организацию, пронизанную суровой дисциплиной. Конкретное выражение трех монашеских принципов составляли "четыре столпа" устава, сформулированного Бенедиктом Нурсийском в VI в.: отсутствие собственности, труд, замыкание от мира и пищевые ограничения. По уставу Бенедикта Нурсийского монахи должны были составлять самодовлеющую и зам кнутую трудовую общину, в которой все принадлежало коллективу и где не приходилось рассчитывать на щедрое довольствие (монахи должны были соблюдать вегетарианскую диету - мясо разрешалось только больным).
Монастырь представлялся средневековому человеку то островом, оазисом, убежищем от мирской суеты, то "святым градом", образцом идеальной организации человеческой общности. В "золотые века" европейского монашества, наступившие с X в., эта социальная группа все больше осознавала себя как "святой коллегиум", находящийся в привилегированных отношениях с Богом, избравший путь совершенства и именно поэтому незаменимый при определении загробной судьбы всех людей. Как излюбленная добыча Дьявола, монах наделен опытом противостояния натиску Сатаны и способен защитить и других людей от врага рода человеческого. Эта способность делает монашество особенно сильным, по существу непобедимым. Но монах, кроме того, своего рода "специалист" в сфере смерти и загробного воздаяния. В поминальных списках монастырей сохраняется память об умерших и заключена надежда на спасение их душ усердными молитвами всей братии. Монах - также советник и посредник в делах знатных мирян, королей. Наконец, монах - человек, наделенный высшими интеллектуальными возможностями и средствами, знаток чтения и письма, хранитель классической культуры. Все это вело к тому, что в средневековом сознании именно монах, больше, чем представитель какого-либо другого разряда имел шансы стать святым. Таково представление, но реальность сильно отличалась от них (см. стр. 144-154).
К XI-XII вв. бенедиктинские "столпы" практически не соблюдались: физический труд на полях и на кухне и даже уборка клуатра были переложены на зависимых крестьян и на наемных работников. Монахи имели личные деньги, которые даже отдавали в рост. Монашество со временем стало настолько подвижным, что пребывание во внутреннем ограждении из нормы превратилось в наказание за бранное слово или за драку. И так как потомки рыцарей, постригавшиеся в монахи, не могли обойтись без плотной еды, то они отправлялись в больницу за мясными блюдами. Когда же папы запретили этот обычай, в монастырях стали появляться особые комнаты, где братия благополучно поглощала мясо, не оскверняя ни трапезную, ни больницу. Таким образом, монашеский идеал, как и все идеалы, оставался в сознании людей, далеко не воплощаясь на практике, наоборот, мы встречаем постоянные жалобы не просто на обмирщение монахов, но и на то, что их поведение расходилось с нормами не только "ангельской", но и человеческой морали.
И все-таки средневековое монашество представляло собой серьезную силу. В какой-то мере оно поддерживало и подкрепляло класс феодалов. Монастыри были основаны главным образом королями и баронами; их настоятели (аббаты), причисляемые к князьям церкви, к прелатам, принадлежали к аристократическим фамилиям; короли, бароны и рыцари были наиболее щедрыми дарителями монастырей, но зато короли и бароны фактически назначали аббатов и считали их своими вассалами. Монастыри становились крупными земельными собственниками, эксплуатировавшими крестьянство, и наряду с епископами и баронами - объектом крестьянской ненависти.
А вместе с тем монашество было своего рода отрицанием если не феодального порядка, то рыцарского образа жизни. Та благородная нерасчетливость, та бездумная щедрость, которые возводились в идеал идеологами рыцарства, были отвергнуты монастырями. "Нестяжатели" знали цену деньгам и в нарушение церковного права давали ссуды под процент, умели наладить хозяйство, расчищали леса и применяли передовые приемы средневековой агротехники. Они составляли инструкции по управлению крестьянами, описи земельных владений, ввели письменную отчетность приказчиков. Монахи использовали панический страх человека Среднековья перед загробным наказанием, чтобы принудить крестьян к земельным дарениям, округляя таким образом свои владения. Монастырские урбарии (сборники дарственных и купчих грамот) - документы, отражающие трагедии крестьянских семей: постепенное втягивание в зависимость от аббатства, передачу монахам наделов, разорение детей "благочестивыми отцами", обман и прямые угрозы. Рыцарство было воинственно неграмотным - монастыри, напротив, оставались долгое время чуть не единственными рассадниками образованности: школы, скриптории, библиотеки функционировали, особенно в раннюю эпоху Средневековья почти исключительно при монастырях. Рыцарство жило войной и для войны, напротив, монастыри - носители раннего хозяйственного рационализма - проводили принцип внутреннего ("божьего") мира, выдвинутый церковью в конце XII в. в условиях полной неспособности пришедшей в упадок королевской власти ограничить феодальный разбой и анархию, препятствовавшие нормальному функционированию экономики; были установлены периоды, когда военные действия воспрещались и определенные категории населения: женщины, дети, купцы и прежде всего клирики, а также рабочий скот были поставлены под защиту церкви (см. стр. 00).
Монастыри обладали хозяйственной мощью и, несмотря на все нарушения бенедиктинского устава, высоким моральным авторитетом. Они поддерживали папство в его стремлении реформировать церковь и осуществить универсалистские принципы. Однако при всей монашеской дисциплине, расчетливости и тенденции к универсализму монашество, как отмечалось выше, не стало единой организацией. Оно распадалось на ряд орденов.
Первоначально в Европе доминировал бенедиктинский устав VI в., он был преобразован Бенедиктом Анианским и в 817 г. объявлен обязательным для всех монастырей. Именно Бенедикт Анианский отверг старый принцип физического труда и стал рассматривать монаха исключительно как рыцаря божего, подчиненного своему аббату и выполняющего особую службу - молитвы и богослужение. Обмирщение бенедиктинцев и падение авторитета "черных" монахов, как их называли, приводят к ряду попыток реформ монашества, в том числе предпринятой в бенедиктинском аббатстве Клюни (Бургундия) в конце X и XI вв.
Внешне она выразилась в большей строгости устава (пост, молчание) и в большей торжественности богослужения, в сущности же, клюнийцы осуществили дальнейшую аристократизацию монашества. Клюнийские монастыри (входившие в могущественную конгрегацию под главенством Клюни) были тесно связаны с крупными сеньорами, обладали огромными богатствами и стремились, вопреки заявлениям аббатов, не к восстановлению первоначального бенедиктинского устава, а к созданию такого монашества, которое бы отвечало потребностям класса феодалов. Поддерживая папство, клюнийцы в XI-XII вв. были одной из самых значительных сил, отстаивавших универсализм, и Адальберон, епископ Ланский, сатирически изобразил их рыцарями, штурмующими Францию и весь мир1.
В XI-XII вв. стали появляться новые монашеские ордена (камальдулы, валломброзианцы, картезианцы, премонстранты, кармелиты и др.). Особенно важную роль играл орден цистерцианцев, основанный в 1098 г. В отличие от бенедиктинцев, "черных" монахов, "белые" монахи, цистерианцы, подчеркивали аскетизм своего быта, затронувший даже богослужение: облачение из холста, кадильницы из меди и железа, отсутствие драгоценной утвари (кроме чаши для "крови Христовой"), отказ применять витражи и церковную живопись - все это резко отличало их от клюнийцев. Другой особенностью ордена было разделение монахов на полноправных иноков и так называемых конверсов - братьев, происходивших из трудовых слоев общества и продолжавших трудиться в монашеском одеянии.
Особое место среди орденов этого времени заняли духовно-рыцарские ордена, видевшие свое назначение не в созерцательной жизни и молитвословии, а в активной деятельности, направленной против врагов христианства. Таковы госпитальеры, тамплиеры, тевтонские рыцари, ряд испанских орденов. Первоначально они участвовали в борьбе крестоносцев в Сирии и в отвоевании Испании у арабов (Реконкиста), а потом потеряли прежнее значение, и там плиеры, в частности, превратились в хорошо налаженную торговую и банкирскую компанию1.
Наконец, в начале XIII в. появились так называемые нищенствующие ордена - доминиканцы и францисканцы (минориты). Всем своим обликом (босые, перепоясанные простой веревкой) монахи подчеркивали соблюдение принципа бедности, присущей ранней церкви. Но, осуждая богатство и наживу, нищенствующие ордена вскоре стали обладателями огромных богатств. Они переносят свою деятельность в город, их монастыри строятся в предместьях.
Ордена доминиканцев и францисканцев возникли совершенно разными путями. Доменик де Гусман (1170- 1221 г.), знатный испанский каноник, создал новый орден откровенно для борьбы с еретическим движением в Южной Франции, напротив, Франциск (1181/82-1226 гг.), сын богатого купца из Ассизи, выступил почти как еретик - с критикой церковной практики и с проповедью бедности. Для Доменика нищенство было явной маской, для Франциска - социальным поиском. Но независимо от их субъективных устремлений об ордена стали в XIII в. институтами, осуществлявшими идеологическое воздействие церкви прежде всего на новый общественный феномен - на город, центр растущих богатств и очаг ересей, причем особое внимание доминиканцы и минориты уделяли университетам. Фома Аквинский (1225/26-1274 гг.), один из крупнейших богословов Средневековья, был доминиканцем. Так вместо клюнийского монаха-воина в XIII в. вырабатывается новый идеал монаха-проповедника2.
Монашеское одеяние состояло (помимо обычной нижней одежды) из длинной туники с узкими рукавами, нарамника, рясы с разрезом по бокам и капюшона. Ряса должна была быть черной (по бенедиктинскому уставу), изготовленной из местной, грубой шерсти. Зимой бенедиктинцы надевали овчину, чтобы выстаивать длинные службы в холодных церквах. Цистерцианцы считали бенедиктинские одеяние (особенно овчину) чрезмерной роскошью. Бенедиктинскую черную рясу они заменили белым плащом с широкими рукавами и капюшоном, но на работу цистерцианские конверся выходили без плаща, в наплечнике. Доминиканцы приблизили свой наряд к светскому костюму: поверх рясы они носили плащ с капюшоном, типичный для трудящегося люда XIII в.
Монашеский идеал - идеал Христа - обладал исключительной притягательностью и оказывал значительное влияние на духовную жизнь феодальной эпохи. Одним из самых серьезных последствий этого стала длительная, распространившаяся не на одно столетие низкая оценка мирского существования. Показательны те соотношения - 100:60:30 - в которых на рубеже X и XI вв. церковные авторы, используя цифры из притчи о сеятеле (Евангелие от Матфея, XIII, 8), оценивали монастырскую жизнь, жизнь духовенства и мирское состояние. Влияние монастырской идеологии, представлявшей жизнь человека в виде неустанной борьбы против Дьявола, призывавшей к отказу от мира, презрению к телу нашло выражение в отшельничестве и аскетизме, сопровождавшихся беспощадной суровостью в умерщвлении плоти посредством истязаний, болезненной поглощенности стремлением подражать Христу вплоть до повторения его страданий. И не удивительно, что в сознании средневекового человека именно монах, больше, чем представитель какого-либо другого разряда, имел шансы стать святым.
Из различных социокультурных "воплощений" средневекового человека, пишет Ж. Ле Гофф, святой - наивысшее. Поскольку всякий святой стремится при жизни так или иначе уподобиться Христу, то образ его представлялся обычно стереотипным. В многочисленных житиях - жизнеописаниях святых обычно трудно разглядеть черты их реального земного бытия, каждое событие и каждый факт их биографии представляются авторами житий как "фрагменты вечности" (см. стр. 63-69).
У истоков средневекового культа святых стоит позднеантичный культ мучеников, которых именно смерть приобщала к святости, если они погибали за веру. И позднее святой- это прежде всего "исключительный покойник", не такой, как другие; культ его складывается вокруг его захоронения, его тела, реликвий. Если позднеантичный святой был приверженцем жизни пассивной, искавшим совершенства на пути отречения от мира, то святые раннего Средневековья - обычно епископы, основатели монастырей, глубоко вовлеченные в жизнь общества. Они рисуются как защитники "слабых" от насилий, чинимых "могущественными" светскими лицами - недаром в это же время складывается представление о церковном убежище и о церкви как благотворительнице. Но являясь заступником за жертвы несправедливости, святой отнюдь не выступает ни противником светской власти, ни фигурой, чуждой аристократической среде. Наоборот, выражением религиозного оправдания господствующего положения знати становится как раз появление характерного для раннего Средневековья типа "знатного святого". Одно из следствий этого - ограничение возможностей восхождения к святости для людей из низших слоев общества. Бедняки, зависимые крестьяне не могли стать ни епископами, ни аббатами - им оставался лишь один путь: отшельничество, которое на Западе вплоть до XI в. было мало распространено.
В сфере представлений о святости проявляются многие определяющие признаки раннесредневекового менталитета: 90% святых той эпохи - мужчины, все они взрослые (дети не вызывали к себе тогда интереса), их моральное и религиозное совершенство тесно связано с их аристократическим происхождением.
В эпоху Каролингов и в X-XI вв. господствующий тип святости - святость, во многом обусловленная функциями, исполняемыми человеком в обществе: епископ, аббат, король, знатная особа. Появляются "святые короли", особое же предпочтение церковь отдает монашеству: монастырь рассматривается как "преддверие Рая", монахи - как "коллективные святые", люди "ангелоподобные" в силу самого образа их жизни, отмеченного усердными молитвами и целомудрием.
То обстоятельство, что до XII в. и даже позже те лица, которых начинали почитать как святых, принадлежали к аристократическим фамилиям принцев или королей, не является, по мнению современных исследователей результатом "фильтрования", производимого руководителями церкви на уровне канонизации. Характерно, что и в тех случаях, когда речь заходила о неканонизированных святых, которых в ту эпоху было неизмеримое большинство, народное почитание спонтанно обращалось преимущественно на лица высокого происхождения. Дело в том, что общественное сознание в средние века надеяло знать совокупностью особых богом данных физических и моральных качеств, образовывавших своего рода харизму. Она могла быть утрачена тем или иным недостойным представителем знатного рода, но в целом члены знатных фамилий с самого начала располагали как бы капиталом "врожденных заслуг и доблестей", открывавшим им путь к "лучшим" местам в религиозной жизни и в потустороннем мире, Тот, кто имеет хорошее происхождение, имеет меньше шансов "дегенерировать в религиозной жизни", писал в XI в. один монастырский хронист.
С XII-XIII вв. начинается переход от святости "функциональной" к святости, достигаемой путем подражания Христу. Сначала речь идет еще о святости как о чем-то, что в глазах современников касалось лишь "профессионалов", все тех же монахов, выделявшихся среди "обычных" верующих. Чувствуя себя изначально отстраненными от поисков святости, массы именно на монахов возлагают ту функцию посредников между землей и небом, без которой, как полагали, ни одно общество не может существовать.
Но постепенно представление о святости меняется: одновременно с критикой многих сторон жизни монашества прокладывает себе дорогу убеждение, что святым можно стать не только благодаря принадлежности к определенному социальному состоянию (прежде всего монашескому), но и благодаря личным, индивидуальным заслугам благочестия. Достаточно в рамках возможного осуществлять в себе идеал апостольской жизни и евангельского совершенства, "следовать нагим за нагим Христом", исповедовать аскетический образ жизни, посвятить себя служению беднякам и страждущим. Основой святости становятся личный опыт жизни и внутренние моральные требования. Эта эволюция в восприятии святости, была усилена развитием процедуры канонизации: последняя теперь строго централизована, сосредоточена в руках папской курии, которая проводит тщательные расследования, касающиеся обстоятельств жизни того, кого приобщают к лику святых, опрашивает свидетелей его подвигов благочестия. Отныне на Западе - две категории святых: утвержденные папой и потому ставшие объектом литургического культа, с одной стороны, и те, кому приходится довольствоваться лишь местным почитанием, в пределах одного города или области, - с другой.
Канонизацией св. Франциска Ассизского и св. Доминика церковь значительно возвысила новый тип святости, основывающийся больше на стиле жизни, чем на социальном положении индивида, больше на нравственности, чем на чудотворстве. Все больше мирян, мужчин и женщин, воспринявших идеалы "добровольной бедности", смирения, благотворительности, "следования Христу", обретают в глазах современников ореол святости. Если на севере Европы еще сохраняется связь между святостью и высоким общественным положением человека и преобладают "святые из элиты" (короли, епископы и т. д), то на юге, в Средиземноморских странах, святость в большей мере идентифицируют с образом жизни и моделью поведения, основанных на бедности и самоотречении, и среди святых здесь немалый процент лиц неаристократического происхождения.
Но архаическая концепция святости, хотя и отходит на второй план, сохраняется в ряде стран благодаря нескольким династиям, прежде всего династии венгерских Арпадов и слившейся С ней в XIV в. Анжуйской королевской династии. Генеалогическое древо Арпадов насчитывает с XI по XIII в. свыше десяти причисленных к лику святых королей и принцесс. Особенно много королей-святых приходится на XI в. - период христианизации, поддержанной венгерскими королями, сохранявшими верность римской церкви, несмотря на давление язычества и Византии. Святые из числа королей - явление, характерное и для других стран, вступивших в XI в. на путь христианизации (в том числе Швеции и Руси). Примечательно, что и во Франции именно в эту эпоху зарождается вера в исцелительную силу прикосновения королевской руки и наследственную передачу этой способности (см. стр. 155-160). К венгерским святым из династии Арпадов анжуйцы прибавили святых из рода Капетингов и своих собственных (Людовик II и Людовик Тулузский). Усилия Анжуйских, направленные на оживление венгерского династического культа святых, преследовали цель усилить позиции и придать ореол "законности" династии, относительно недавней как в Венгрии, так и в Италии. Францисканец Франсуа Меронне в проповеди о святом Людовике Анжуйском (1317 г.) оправдывал причисление внука Карла II к лику святых прежде всего тем, что Людовик "по рождению" принадлежит к "генерации святых", так как по линии отца он внучатый племянник св. Людовика, а по материнской - восходит к первым венгерским королям-святым и святой Елизавете Венгерской Теолог в данном случае следовал библейской модели древа Иисуса, генеалогии Христа, которой открывается Евангелие от Матфея.
Но в XIII-XIV вв. эта концепция уже становится анахронизмом. В житиях XIV в. святость - скорее подвиг всей жизни, чем совокупность доблестей, чудесным образом переданных индивиду с самого его рождения. Агиография, житийная литература отражает эту эволюцию, акцентируя большее чем прежде внимание на детстве святого и игнорируя доблести его родителей, которые продолжают упоминаться в большинстве случаев. Число святых из королевских фамилий уменьшается. Общественное мнение канонизирует все чаще представителей нищенствующих орденов. И это примечательно как новое выражение "фамильной святости". Дело в том, что в житийной литературе этого периода понятие плотской семьи подменяется понятием семьи спиритуальной, духовной. Речь не идет больше об абстрактном, теоретическом соотнесении с отдаленным предком.
Доминиканские, а в еще большей мере францисканские проповедники развивали очень реалистически идею о том, что высшее совершенство св. Доменика или св. Франциска суть источник и образ святости в лоне ордена. Развитие ордена и расцвет святости, согласно Бартоломео Пизанскому, - следствие некоей "оплодотворяющей благодати" основателя ордена. Более того, основатель ордена рассматривается как гарант спасения тех, кто принимает правила ордена, а сам орден миноритов - как семья и вместе с тем привилегированная среда, в лоне которой осуществляется наследственная передача святости. Уже сам факт вступления в орден или восприятия его правил открывают возможность подключения к потоку благодати, изливаемому сердцем основателя. Конечно, не все члены ордена суть святые, но все причастны к ситуации, благоприятной для приобщения к святости. Это представление получает иконографическое воплощение в подлинном древе спиритуальной генеалогии: религиозный орден изображается в виде ствола, исходящего из чрева его основателя и подразделяющегося на ветви, несущие "плоды": блаженных и святых из числа членов ордена.
К концу Средневековья все большее число людей утверждает свою святость в сознании общества вдохновенным словом и визионерством, "даром видений". Все чаще становятся святыми мистики, бродячие пророки, проповедники, визионеры. Среди них значительную роль играют женщины, в особенности мирянки, чья святость имеет ярко выраженный визионерский, пророческий аспект. Это же время отмечено растущим противоречием между стремлением папства сузить крут лиц, подлежавших официальной канонизации, и ростом числа местночтимых святых, единственной заслугой которых зачастую было лишь то, что они без всякой вины претерпели насильственную смерть. Распространение местных культов таких "невинных святых" свидетельствует о том, что на исходе Средневековья, несмотря на все попытки церкви контролировать этот процесс, "народ сохранил свою прерогативу создавать святых"