Централизация Иоанна III и искусственная децентрализация его вну­ка, Иоанна iV, до того довели русское общество к концу XVI столетия, что оно готово было утратить естественные связи целого и частей; а по­чти беспрерывные и крайне отяготительные войны Иоанна IV так разо­рили народ и так истощили население разных областей, что иные облас­ти почти опустели, а вдругих жители, разоренные страшными поборами и на государя, и на приказных люден, скрывались в лесах, оставляли свои промыслы и предавались грабежу, против которого были бессильны все строгости закона. К тому же, в царствование Бориса Федоровича Годуно­ва, присоединился страшный трехлетний голод, по свидетельству разных современников истребивший до 400000 человек. Наконец, в довершение всех бедствий, явился самозванец и, поддерживаемый поляками и рус­скими изменниками {которых было очень много), завладел Москвой и истребил все семейство Годунова. Все это так расшатало русское обще­ство, что оно всколыхнулось до дна и не знало, на чем утвердиться, к чему примкнуть и как устроить разрушенный порядок.

Предшествовавшие царствования Иоаннов, блистательные снаружи и крайне тягостные и разрушительные внутри, приготовили разделение русского общества на два враждебных стана: к« служилых людей и не-Служилых, Первые, как органы правительства, хотели править неслу­жилыми и тогда, когда в начале XVII столетия правительства уже не су­ществовало, когда по смерти Годунова и по убиении самозванца нужно было искать государя. Но «jto желание служилых людей не могло испол­ниться; напрясно они выбирали в царя то княля Василия Ивановича Шуйского, то королевича Владислава, то пристраивались к разным са­мозванцам, дело общественного устройства от этого нискольконе продви­галось вперед; беспорядки и бедствия росли в страшных размерах, все, еще от прежнего времени наболевшие общественные раны приняли самый опас­ный характер, русские, разделенные на ттртии, стали терзпть друг друга

489

 

гораздо ожесточеннее, чем терзали их иноплеменники, нахлынувшие на Русскую землю с разных сторон. Наконец, семь лет продолжавшиеся междоусобия образумили, открыли глаза всемслужилымк неслужнлым людям; городские и сельские общины, долго молчавшие, подали свой голос, города стали пересылаться друг с другом, собирать деньги и вой­ска, чтобы выгнать поляков из Москвы и очистить землю Русскую от иноплеменников и своих изменников; к городам присоединились и слу­жилые люди, наученные своим прежним неудачным опытом, и вот все слуншлые и неслужилые дружно поднялись, как один человек. Разроз­ненные города и селения, не имевшие ни денег, ни войска, как бы ка­ким-то чудом отыскали и достаточно войска, и нужные средства на его содержание, нашли и достойных военачальников; общины для восста­новления порядка пожертвовали всем, даже многими своими исконны­ми правами, и порядок восстановился. Враги, готовые поглотить Россию, с бесчестием отступили перед единодушием служилых и неслужилых лю­дей; отыскалась и верховная власть по воле всего народа и, что главное, отыскалась и утвердилась между своими, чего не могли сделать служилые люди, думавшие устроить государство мимо общин и неслуэкилых людей. Приговор всего Русского мира произвел то, чего не могли устроить силь­ные мира, вепомоществуемые чужеземными королями л иностранными войсками.

Шестнадцатилетний Михаил Федорович Романов был выбран в рус­ские цари собором всей Русской земли, в котором участвовали и подава­ли голоса как выборные служилые люди, так и выборные от городов. Та­ким образом, неслужилые люди, отодвинутые прежней централизацией на задний план, теперь опять выступили вперед и приняли непосредствен­ное участие в делах государственного управления; голос общества снова занял свое место в общем деле государства н не только н выборе царя, но и в поддержании выбора. Продолжительные войны с польским и шведс­ким претендентами иа московский престол, а также усмирение казаков и других изменников, бродивших многочисленными шайками по Рус-ской земле, решительно лежали на плечах общества. Городские и сельс­кие общины во все это время должны были поддерживать вновь избран­ного государя всеми своими силами: они для этого жертвовали всем, чем могли, собирали пятую и десятую деньгу с капиталов, наряжали даточ­ных людей, готовили запасы для войска и делали другие пособия и день­гами, и вещами, в чем, конечно, также принимали участие и бояре, и духовенство, и все служилые люди, посильно жертвуя своим достояни­ем на пользу государства.

Все это так выдвинуло общество и поставило его в такое положение, что все важные государственные дела и особенно те, в которых раосуж-далось о денежных и других сборах, решались не иначе, как по соборно­му приговору выборных людей от всей Русской земли, как служилых, так и неслужилых. Дошедшие до нас памятники ясно свидетельствуют,

490

 

что с 1613 года, во все продолжение царствования Михаила Федоровича, все важные государственные дела решались по указу государеву и по со­борному приговору, так что власть государя стояла рядом с властью об­щества, с властью всей Русской земли, иочтн постоянно присутствовав­шей на земских соборах в лице своих выборных людей. А посему псе цар­ские грамоты о важных государственных делах писались в это время по следующей форме: «По нашему (т. е. царскому) указу и по приговору бо­гомольцев наших, Московскаго государства митрополитов, архиеписко­пов и епископов и всего освященнаго собору, и бояр наших и окольничих и дьяков, и дворян, и гостей, и посадских торговых и всяких жилецких людей, посланы по городом для денежных сборов ратным людям на жа­лованье». Или еще иначе: *По всемирному приговору со всего Московс­каго государства: с городов, и с посадов, я с уездов, с гостей, и с торго­вых, и со всяких посадских людей, и с дворцовых, и с конюшенных, и со всяких слобод с торговых людей, чей кто нибуди, никого не обходя, беао всякаго вывету и отдачи собрати с животов служилым людям на жалова­нье пятая деньга деньгами, а не товаром, а с уездов, с сошных людей, по сошному разводу, посту по двадцати рублевссохи» {№ 79). Или в царской грамоте 1637 года на Устюжну Желеэопольскую государь пишет: «И мы, великий государь, учинили о том собор, и говорили на соборе отцу свое­му и богомольцу святейшему Иоасафу, патриарху московскому и всея Русии, и митрополитом, и архиепископом и всему освященному собору, и бояром, и окольничим, и думным людям, и дворяном и детем боярс­ким из городов, и гостем и торговым и всяким жплецким людем объяви­ли, как нам для избавления православных христиан против Крымскаго царя стоять, и какими обычаи ратных людей обирать и чем строить». И собором приговорили «взять с церковных вотчин даточных людей пе­ших с десяти дворов по человеку, а с поместий и с вотчин служилых лю­дей и с дворцовых с двадцати дворов по человеку, а с городов, с посадов и с уеадов с черных волостей указали есмя взяти, ратным людем на жало­ванье, с десяти дворов за даточнаго человека, по двадцати рублев — с дво­ра по два рубли» (№ 275). Мало этого, государь, ежели когда и писал гра­моты только от своего имени, без соборного приговора, то в этих грамо­тах он почти постоянно прямо относился к обществу, мимо своих наместников и приказных людей, и обыкновенно просил или о помощи на государственные нужды, ила о даче взаймы на чрезвычайные расхо­ды; даже о сборе недоимок в обыкновенных податях скорее просил, не­жели повелевал.

Так, в царской грамоте 1613 года в Углич сказано: «От царя и вели-каго князя Михаила Феодоровича всея Русии на Угличь, старостам, и целовальникам, и всем посадским людям и волостным крестьянам. Бьют нам челом на Москве дворяне я дети боярские и всякие ратные люди, что они от многих служеб оскудели; а в нашей казне, на Москве, денег и пея-ких запасов в житницах нет, и служилым людям жалованья дать нечего.

491

 

И как к вам ся наша грамота придет, и выб с посаду таможенный и кп-бацкия и полавочныя деньги и всякие денежные доходы за прошлые годы, чего не взято, и на нынешний год по окладу сполна но книгам дали Ивану Савостьянову тотчас; да для образа пречистый Богородицы и пря-вославньш христианский веры и избавы крестьянский от врагов, дали-бы естя, сверх всяких наших доходов, нам взаймы служилым людям на жалованье денег, и хлеба, и сукой, и рыбы, и соли, и всяких товаров, как кому ся может, обложась по своим прожиткам и по промыслам; и кото­рые известные люди, и тем бы нам послужити и правду свою к нам и ко всей земли показати, дати из животов своих нам взаймы, сколько им моч-но, и о том не поскорбети, в которую пору в нашей казне деньгами и хле­бом скудно, и в те б поры нам взаймы дати. Лучше милостыни, что рат­ным людем помочи, и своею помочью святыя божий церкви в лепоте и святую хрестьянскую веру в целости учинить* (№ 5).

Таким образом, общество во всем своем составе, т. е. как служилые, так и неслужилые люди, во все продолжение царствования Михаила Федоровича принимало весьма деятельное участие в важнейших государ­ственных делах. Государственные нужды так были велики и настоятель­ны, что правительство никак ке решалось принять на себя всю ответствен­ность по общим распоряжениям. Михаил Федорович первоначально даже изъявил желание предоставить обществу полное самоуправление; мы имеем его указ, которым предписывалось, чтобы все города и волости выбрали сами из своей среды судей и правителей и чтобы везде бь1ли от­менены государевы наместники и воеводы и приказные люди. Но это желание государя не имело успеха; предшествовавшая опеки админист­рации так сильно расстроило общества, что немногие города могли со­гласиться ял выбор правителей из среды своего общества, а большая часть городов просили государя прислать для управления своих приказных людей. Таким образом, государев указ не был исполнен повсеместно, го­родам было предоставлено на волю управляться ли своими выборными людьми или государевыми наместниками. Впрочем, и во время управле­ния воевод и наместников в царствование Михаила Федоровича мы еще встречаем замечательные случаи единодушия в обществе между служи­лыми я неслужилыми людьми, свидетельствующие, что безнарядье меж­дуцарствия и самозванщины возбудило деятельность общества и до не­которой степени сблизило интересы служилых и неслужилых людей, прежде разрозненные опекой администрации.

По смерти царя Михаила Федоровича русское .общество, в начале цар­ствования его преемника, оставалось при прежнем своем положении и принимало деятельное участие в важнейших делах правления, —- земс­кие соборы по-прежнему продолжались. Само утверждение на престол единственного наследника Михаила, его сына Алексея Михайловича, было учинено по приговору земского собора. Для этой цели были созва­ны в Москву выборные со всех городов Русской земли. Современник Алек-

492

 

сея Михайловича, подьячий Посольского приказа, Григорий Котошихин прямо говорит: «По смерти же царя мало время минувше, патриарх и митрополиты и архиепископы и епиоконы, и архимандриты и игумены, и вссьдухоиный чин соборовали, и бояре, и окольничие, и думные люди, и дворяне и дети боярские, и гости, и торговые, и всяких чинов люди, после смерти прежняго царя на царство обрали сына его, нынешняго царя, и учинили коронование в соборной церкви. А было тех дворян и детей боярских и посадских людей, для того обранья, человека по два из города» (стр. 4), Потом в 1648 году был созван земский собор для состав­ления общего Уложения, а в 1653 году опять был созван земский собор со всего государства по случаю присоединения Малороссии, на котором бояре и все служилые люди и выборные от городов приговорили принять Богдана Хмельницкого и всю Малороссию под Российскую державу и воевать с Польшей, ежели они добровольно не отступятся от Малорос­сии, причем служилые и неслужилые люди говорили, что они готовы умереть за честь своего государя.

Но в одно время с земскими соборами по голосам общества в делах государственных при даоре Алексея Михайловича уже образовалась партия царских любимцев, которая старалась отделить государя от на­рода, отодвинуть общество на задний план, чтобы управлять всеми госу­дарственными делами при помощи одной приказной администрации, не советуясь с обществом и не спрашивая голос его представителей. Уже в 1646 году, т, е. на другой год но избрании Алексея Михайловича на цар­ство, при издании Писцового Наказа, этой важной меры, касающейся всего государства и вводившей новое важное законоположение, но кото­рому вместо прежней пятилетней давности для вывода беглых крестьян была назначена новая, десятилетняя давность, не было созвано земского собора и Наказ был издан только по указу государя и по приговору бояр; тогда как в царствование Михаила Федоровича подобная же мера — рас­сылка дозорщиков и писцов была сделана по приговору созванного для сего земского собора. Также окружная царская грамота 1661 года о том, чтобы из всех понизовых и украйных городов везли хлеб s Москву но слу­чаю дороговизны, была дана по указу государя и по приговору бояр. Мало этого, в 1661 году мы уже встречаем царскую грамоту о сборе 5-й деньги с торговых людей и с крестьян по полтине с двора, даже без боярского приговора; в грамоте прямо сказано: «указали мы, великий государь, взять для нашей службы по полтине с двора, а с торгов и всяких промыс­лов пятую деньгуЩУ, № 137). Само издание соборного Уложения 1649 года служит лучшим свидетельством о падении общества в царство­вание Алексея Михайловича; в целом Уложении нет ни одной статьи, ко­торой бы юридически обеспечивалось значение общества в делах госу­дарственных. Современник царя Алексея Михайловича, его доктор Кол-линс, долго живший в Москве, правильно говорит, что русский царь, у которого он жил, неограничен во власти, но следует, однако же, мнениям

493

 

совета и в государственных, и в частных делах. Подлинные акты, дошед­шие до нас от того времени, свидетельствуют то же самое. Царь Алексей Михайлович не приглашал на совет общество даже в таком чисто обще­ственном деле, каким было введение медных денег по одной цене с сереб­ряными. Указ о введении медных денег в 1656 году был издан без собор­ного приговора, только от имени царя, по совету боярина Ртищева. Мало этого, по Уложению 1649 года даже отменено участие общества в судеб­ных делах; по Судебникам и по всем прежним законам на суде наместни­чьем непременно должны были присутствовать выборные от общества старосты и целовальники со своим земским дьяком, каждое судное дело писалось в двух экземплярах: один — рукой земского дьяка за руками старост и целовальников, а другой — рукой наместничьего дьяка за на­местничьей печатью; по Уложению же суд предоставлен решительно од­ним воеводам и их приказным людям и сделался более или менее произ­вольным, со множеством канцелярских форм, страшно распространив­ших писанье и запутанность дел. Даже вызов в суд, сперва много зависевший от общества, без согласия которого по Судебнику нельзя было взять вызываемого в суд, по Уложению стал вполне зависеть от воевод и приказных людей которые, не спрашиваясь никого, насильно волочили в суд кого вздумается, и общество не имело уже никакого голоса в защи­ту своих членов. Правда, по Уложению полицейский служитель не мог войти в дом вызываемого в суд, ежели он не сказывался дома, и должен был ждать, когда он пойдет со Двора; но это мало помогало при безглас­ности общества, одиночная личность была слишком слаба против при­ставов, которые могли брать себе в помощь понятых и далее стрельцов и других воинских людей но усмотрению и надобности. Самый сбор пода­тей, при прежних государях непосредственно лежавший на обществе, при царе Алексее Михайловиче вполне передан воеводам и приказным лю­дям, так что ежели воевода или другой приказный человек чего не добе­рет по окладу, то весь такой недобор доправлялся на самом воеводе или приказном человеке, вследствие чего эти слуги администрации страшно давили общество своими поборами и на них мудрено было искать управы. По свидетельству Коллинса, общество в царствование Алексея Ми­хайловича до того было подобрано под опеку приказной администрации, что знакомые, видя пьяного, валяющегося на улице среди жестокой зимы, не осмеливались оказать ему помощь, опасаясь, чтобы он не умер у них на руках и боясь подвергнуться беспокойству расследований, по­тому что Земский приказ умеет взять налог со всякого мертвого тела, по­ступающего под его ведомство. По свидетельству того же Коллинса, царь Алексей Михайлович до того опутал общество полицейским надзором, что у него были шпионы по всем углам, и ничего не делалось, ни говори­лось, ни на пирах, ни на сходбищах, ни на похоронах, ни на свадьбах, чего бы он не знал; у него даже были шпионы во всех войсках, чтобы сле­дить за их движением и подробно доносить об их действиях. Насколько

494

 

верны настоящие показания Коллинса, для нас лучшим свидетельством служит то, что при Алексее Михайловиче в первый раз был учрежден ПриказТайных Дел, около 1662 года, с его пытками, застенками и страш­ным словом и делом, в первый раз появившимся на Руси и смущавшим русское общество в продолжение полутораста лет. На основании таких свидетельств мы не можем сомневаться в том, что современное Алексею Михайловичу русское общество было слишком стеснено и деморализо­вано чрезмерно приказной администрацией и могуществом придворных временщиков, слишком злоупотреблявших доверенностью доброго и до­верчивого государя; особенно много терпели низшие классы общества, не состоящие в службе, вовсе оставленные высшими классами. Прямым свидетельством тому служат многочисленные возмущения в Москве и в других городах; возмущения эти прямо указывают на деморализацию общества, не пользовавшегося доверием правительства, думавшего все устроить при помощи одной административной опеки. Но свидетель­ству летописей и других памятников, ни в одно из прежних царствова­ний московских государей, разумеется, исключая времена самознанщи-ны и междуцарствия, не было столько народных возмущений, как в цар­ствование Алексея Михайловича; исчислять их я не имею нужды, они всем известны.

Впрочем, несмотря на утрату своего прежнего значения в делах госу­дарственных и вообще деморализацию целого русского общества, те или другие классы этого общества еще не потеряли силы отстаивать частные интересы того или другого класса, административная опека еще не со­всем лишила их понимания своих интересов; ежели и пошатнулась связь целого общества, то тем не менее частные союзы членов того или другого класса были довольно живучи и сильны. Так» например, до нас дошла общая челобитная всех служилых людей, поданная государю в первый год его царствования, об отмене урочных лет для вывоза беглых кресть­ян. Потом мы имеем еще общую челобитную от всех торговых людей рус­ского царства, поданную в 1646 году, в которой торговые люди просили государя, чтобы он защитил русских торговцев и повелел англичанам и другим немцам, чтобы они торговали только в корабельной пристани у города Архангельска, а по другим бы городам не ездили и торгу бы у рус­ских людей не отымали. Далее мы имеем еще общую челобитную всех торговых людей Московского государства, поданную в 1667 году, об обо­роне их от иноземных торговцев, при которой были поданы статьи, или правила, о порядке торговли с иноземцами, за руками гостей и лучших торговых людей и черных слобод, которые статьи и были приняты, ут­верждены и изданы от государева имени под названием Новоторгового Устава. Но этому Уставу русские торговцы получили почти полное само­управление в торговых делах через своих выборных начальников без уча­стия приказной администрации. Кроме того, мы имеем довольное число общих челобитен от разных городов и волостей, в которых также дружно

495

 

защищались местные интересы той или другой общины. Вообще в про­должение всего царствования Алексея Михайловича приказная админи­страция, несмотря на свое страшное развитие, еще не могла отбить па­мять у общества о прежнем его значении. Хотя общество уже не призы­валось нп совет в лице своих представителей — выборньи людей, или призывалось весьма редко, тем не менее оно но разным своим частям, пра­вильно или неправильно, еще продолжало подавать свой голос. Все были довольны царем Алексеем Михайловичем, который споей привлекатель­ной личностью во всех вселял доверие и любовь к себе, но в то же время общество еще не признавало себя таким малолетком, каким хотела его сделать приказная администрация, и заявляло, так или иначе, свои пре­жние права; это заявление, в большей части случаев, призывалось благо­душным государем.

Преемник царя Алексея Михайловича, царь Федор Алексеевич, всту­пил на престол по благословению своего отца. При его вступлении уже не созывался земской собор для собрания и утверждения государя, как это было при вступлении Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. У нового государя явились и новые любимцы и временщики: Хитров, его воспитатель, и Милославские — родственники царя по матери, и их дру­зья и приятели, которые и поделили между собой все высшие и прибыль­ные должности. Но царь Федор Алексеевич, хотя больной и слабый фи­зически, имел характер твердый и ум светлый и ясный, любимцы не мог­ли его отделить от общества; ой на первом же году своего царствования, в первые дни по смерти отца, показал, что он хочет советоваться с обще­ством, хочет знать нужды общества и ищет указания, как помочь им, от самого же общества; а посему через месяц по кончине отца приказал по­звать в палату выборных людей от купцов на совет о том, как лучше уст­роить торге персами и армянами. Потом в 1678 году был созван совет из высшего духовенства и бояр для рассуждения о лучших мерях, как вес­ти войну с турками; далее в 1681 году государь приказал созвать депута­тов от всех городов для рассуждения о лучших средствах к уравнению податей и служб. Наконец, в 1682 году были приглашены высшее духо­венство, бояре и выборные от всех служилых людей для рассуждения о введении лучшего порядка в военной службе. На этом соборе, по приго­вору бояр и выборных людей, было определено уничтожить местничество, уже отжившее свой век и много мешавшее военной и придвор.ной служ­бе. Вообще большая часть указов царя Федора Алексеевича была издана с боярским приговором и везде видно старание царя дать обществу боль­ше голоса и простора и посократить тяжелую административную опеку. Он в первый же год своего царствования уничтожил учрежденный отцом Приказ Тайных Дел и приказал все дела его описать и раздать по другим приказам, а в предпоследний год своего царствования сбор большей час­ти податей предоставил самому обществу, отстраняя от этого воевод и приказных людей, и для большего поднятия нравственности в обществе

490

 

уничтожил питейные откупа, он старался сократить широко распрост­ранившуюся роскошь и с .*той целью издал несколько указов об одежде и экипажах, где назначил, кому какое носить платье и в каких ездмтьэки-нджах. Для поднятия нравственности общества он издал еще два замеча­тельных указа: один в 1680 году, которым предписывалась, чтобы в че­лобитных государю не писать слова «пожаловал бы, умилосердился, как Бог», и второй в 1681 году, которым запрещалось чинить земные покло­ны перед боярами думными и ближними людьми, при встрече с ними на дороге, и чтобы не слезать перед ними с лошадей. Вообще молодой царь постоянно старался высказывать доверие к обществу, выдвигать его впе­ред и поднимать его нравственность, забитую приказной администраци­ей. В последний год своего царствования царь обратил внимание даже на нищих, стариков и калек и на бедных детей, оставшихся в сиротстве, без призора; велел построить две богадельни, одну в Знаменском монасты­ре, а другую на Гранатном Дворе, что за Никитскими воротами, и запи­сал за ними несколько вотчин. Общество, поднятое государем, платило ему полной преданностью: в царствование Федора Алексеевича не было ни одного возмущения ни в Москве, ни в городах, не было неудовольствий, по крайней мере гласных, и все нововведения и реформы государя, кото­рых было довольно, принимались мирно и безропотно. Разные классы общества, и по вызову правительства, и по собственным нуждам, смело подавали свой голос, и голос этот постоянно принимался в соображение. Были ли в царствование Федора Алексеевича пытки и аастенки по так называемым политическим делам, мы не знаем, но, очевидно, в них не было нужды ни по характеру государя, уничтожившего Тайный Приказ, ни по положению общества, над которым менее тяготела административ­ная опека и которое государь постоянно старался возвысить.

Ранняя кончина царя Федора Алексеевича и малолетство его преем­ников, братьев, царей Ивана и Петра Алексеевичей, испортили дело, на­чатое Федором, и общество опять вступило на худую дорогу, вследствие чего подверглось новой сильнейшей деморализации. При самом же из­брании преемника Федору начались придворные интриги, враги между собой, родственники царей Иоанна и Петра, начали сильную борьбу и вмешали в это дело стрелецкие полки, стоявшие в Москве; престол мос­ковский стал зависеть от придворных интриг и своеволия необузданного московского войска. Сперва Нарышкины, родственники Петра, успели объявить его государем, мимо старшего брата, а потом Милославские при помощи стрельцов объявили государем и Иоанна. При этом избрании каждая партия действовала своими средствами, не прибегая к голосу целого русского общества через выборных представителей. В самый день кончины Федора Нарышкины, при помощи других бояр и высшего духо­венства с патриархом во главе, наперед согласились признать царем девя­тилетнего царевича Петра Алексеевича; потом, в тот же день, чтобы пред­ставить вид всенародного избрания, призвали к переднему дворцовому

497

 

крыльцу дворян и детей боярских, какие случились в Москве, а также московских гостей и людей московских черных слобод, и патриарх с бо­ярами спросил их: которого царевича они желают избрать царем — Иоан­на или Петра? И получил от собранной толпы ответ: Петра желаем иметь царем. Потом снова повторил вопрос и снова получил прежний ответ. До­вольствуясь такой формой выбора, бояре и высшее духовенство, руково­димое патриархом, объявили царем Петра Алексеевича и приказали ему присягать; все это было сделано в один вечер, ибо царь Федор Алексее­вич скончался в 4-м часу пополудни. Но в то время, как партия Нарыш­киных, по-видимому, достигла своей цели, партия Мидославских, руко­водимая царевной Софьей Алексеевной, действовала по-своему: она об­ратилась к московским стрельцам, с которыми не умели или не хотели сойтись Нарышкины, и стрельцы всех московских полков, руководимые тайно партией Милославских, на третий же день по смерти царя Федора Алексеевича, подали новоизбранному царю челобитную н«своих полков­ников, жалуясь на разные обиды и притеснения. Бояре, управлявшие от имени Петра, опасаясь возмущения от стрельцов, определили удовлет­ворить их челобить и отрешить полковников, бить их батогами и взыс­кать с них все убытки, предъявленные стрельцами. В исполнение этого определения стрелецкие полковники целую неделю были биты батогами на правеже, перед Разрядным Приказом, до тех пор пока не внесли тре­буемых стрельцами денег. Между тем стрельцы, оставаясь без непосред­ственных начальников, своевольничали и в стрелецких слободах стали носиться слухи, что царь Петр избран незаконно, мимо старшего брата, что изменники Нарышкины и другие бояре извели уже Иоанна и хотят истребить весь царский дом. Наконец, 15 мая стрельцы с барабанами, пушками и другим оружием вошли в Кремль, окружили царский дворец и стали требовать Нарышкиных, погубивших царевича Иоанна. Тщетно царица Наталья Кирилловна вышла на Красное крыльцо с Петром и Иоан­ном и указывала, что Иоанн жив и стоит перед ними; мятежники заво­пили, что ежели еще и не убит царевич, то его убьют, вломились во дво­рец и начали резать бояр, отыскивая Нарышкиных, и приходили резать и буйствовать три дня кряду, и в это кровавое время истребили почти всех, которые были назначены их тайными руководителями. Но трех­дневное убийство не прекратило мятежа — стрельцы еще шесть дней буй­ствовали, грабили и оскорбляли бояр, а 23 мая прислали во дворец от себя выборных с объявлением, что стрельцы и многие чины Московского го­сударства хотят видеть на престоле обоих братьев царевичей, и кто тому воспротивится, то они опять придут с оружием и будет мятеж немалый. Противников среди оробелых бояр не оказалось, и оба царевича были объявлены царями; но стрельцы или их руководители и этим были недо­вольны: через два дня выборные от стрельцов опять явились во дворец с требованием, чтобы Иоанн был первым царем, а Петр вторым. Никто не осмелился противиться и этому требованию, и 26 мая велено было собрать-

498

 

ся у Красного крыльца стрельцам, гостиной и суконной и черным сотням и ждать царского указа, а патриарх, власти, бояре и думные люди по-пре­жнему, как и при избрании Петра, собрались в Грановитую палату и после краткого совещания объявили стрельцам и народу Иоанна первым царем, а Петра вторым; а еще через два дня, по требованию стрельцов, и царевна Софья была объявлена правительницей государства, за молодостью царей. Таким образом, совершилось и второе избрание царя по проискам Милос-лавских; форма избрания была соблюдена та же, какая была и при избра­нии Петра; при обоих избраниях, по-видимому, дело делалось по воле на­рода, для формы, для вида, при том и другом избрании приглашался на­род, но то и другое избрание делалось перед толпой, но без согласия общества, без объявления народной воли через выборных от городов. Здесь общество в обоих случаях оставалось в стороне, земского собора не было, а действовали одни придворные партии при помощи стрельцов и черни.

Но чернь н своевольное войско, выдвинутые вперед как реигители судеб государства, не могли скоро успокоиться. Между тем как вновь избранные цари торжественно были венчаны на царство в Успенском со­боре, в стрелецких слободах продолжались волнения; начальник всего стрелецкого войска князь Иван Хованский, закоренелый раскольник, стал тайно возбуждать стрельцов и чернь на защиту раскола, тайно были выписаны в Москву главные расколоучители, уже отлученные от церк­ви, и при их подстрекательстве стрельцы и чернь снова забунтовали и с шумом явились в Кремль, требуя церковного сбора на Красной площади для прения о вере, а между тем тайно замышляя побить патриарха и ар­хиереев и других неугодных им людей. Но этот мятеж благоразумием и твердостью Софьи был усмирен без кровопролития, а главные расколоу­чители казнены или сосланы в ссылку. Однако волнения стрельцов не прекращались: руководимые князем Хованским, они вместе с чернью во­образили себя представителями общества и судьями народа и продолжа­ли везде отыскивать и своевольно казнить мнимых изменников. Слово и дело, эти ужасные слова, опять пошли в ход, а с ними вместе пытки и казни, над которыми стрельцы и чернь не задумывались при первом пу­стом слухе о грозящей им опасности от бояр и начальников. Такое поло­жение дел заставило всех лучших людей бежать из Москвы, наконец выехало и царское семейство со своим двором; Софья, для собственного спасения и водворения порядка, от имени царей разослала грамоты по ближайшим к Москве городам, чтобы дворяне, боярские дети и другие служилые люди этого разряда спешили в Троицкий монастырь, куда уже прибыл царский двор с царями и царевнами. По этому зову скоро собра­лась большая рать на защиту престола, и рать, ненавидящая стрельцов, рать землевладельцев, нуждающихся в тишине и мире общественном, а не толпы бездомной вольницы, радующейся мятежам и кровопролитию. Стрельцы, узнав об этом, присмирели, их главный заводчик князь Хован­ский с сыном по указу царей были вытребованы в Троицкий монастырь

490

 

и казнены смертью на дороге, в селе Воздвиженском. Царский двор во­ротился в Москву> Софья, объявив стрельцам прощение, вместе с тем приняла свои меры: разделила московских дворян и жильцов на пять частей и предписала, чтобы каждую четверть года одна часть стояла ка­раулом в Москве, а беспокойные стрелецкие полки мало-помалу выпро­водила из Москвы, оставив при себе только те, на преданность и послу­шание которых могла положиться. Так кончился кровавый год смерти царя Федора Алексеевича. Дорого он стоил и обеим придворным парти­ям, вздумавшим руководить общественными делами мимо представи­телей общества, и обществу, равнодушно смотревшему на придворные интриги.

Меры, принятые царевной Софьей, временно прекратили мятежи в Московском государстве или, скорее, собственно в Москве, ибо возмуще­ния стрельцов ограничивались собственно городом Москвой, но тайные неудовольствия и какой-то разлад в обществе не были прекращены и по­степенно росли все более и более. Очевидный свидетель этого времени, генерал Гордон, 38 лет служивший в России, еще в 1684 году подавал князю Василию Васильевичу Голицыну записку, в которой среди разных причин, препятствующих успешной войне с турками, высгавлял то, что государство разделено яа мятежные или несогласные чести, что дворян­ство питает смятение, несогласие, подозрение и зависть. То же подтвер­ждает и другой современник, бывший также тогда в Москве, Невиль; он говорит в своих записках, что любимец Софьи, князь В. В. Голицын, зах­ватив в свои руки огромную власть и посадив на важные должности сво­их клевретов, большей частью людей незначительных по происхожде­нию, возбудил против себя ненависть всех знатных людей, отодвинутых его распоряжениями на задний план. И действительно, Москва в то вре­мя была разделена на два враждебных стана: на стан Нарышкиных, не­давно разгромленный, но не уничтоженный стрельцами, к которому при­надлежали знаменитейшие фамилии, первоначально избравшие Петра, и большая часть дворянства, и на стан Софьи, к которому принадлежали стрельцы и московская чернь, выдвинутые мятежами на передний план, и несколько боярских фамилий, из своих выгод приставших к стороне победителей, вручивших управление государством Софье.

Лучшим свидетельством такой нестройности тогдашнего общества служат указы правительства, в которых постоянно предписывается «ни­каких смут не затевать, с оружием в город и никуда не ходить, кругов по казачью не заводить, ясаков не вымышлять, мимошедших дел не вчн-нать, не делать и не похваляться, о всех смутах и замыслах доносить, смутныя письма объявлять, многолюдством к боярам, воеводам и при­казным людям с челобитными не приходить, и пр.». Это слова указа от 13 декабря 1682 года. Потом в указе от 22 марта 1683 года говорится о людях, которые «объявились на Москве и в городах и говорили в народе, на соблазн и на страхование людям, многия затейныя дела, вмещая на

500

 

смуту». Или в указе от 21 мая того же года, сказано: «ведомо великим государям учинилось, что в городах тамошние жители и прохожие люди, про мимошедшее смутное время говорят похвальный И иныя многий не­пристойный слова, на смуту и на страхование и на соблазн людям». Или в указе от 20 февраля 1684 года указывается, что «боярские люди произ­водят шум и драке в Кремле близь дворца, и когда караульные капитаны и стрельцы станут их унимать, то они капитанов и стрельцов бранят и грозят бить». В указе от 23 октября того же года упоминается, что два боярине, пять окольничих и один думный дворянин не пошли по наряду в ход за царем Иваном Алексеевичем, несмотря на неоднократные за ними посылки.

О той же нестройности и деморализации общества свидетельствуют записки окольничего Желябужского, который, между прочим, выстав­ляет следующие случаи частной жизни некоторых своих современников. В 1684 году учинено наказание Петру Васильевичу Кикииу, вит кнутом перед Стрелецким приказом за то, что он девку растлил. Да и прежде сего он, Петр, пытан на Вятке за то, что подписался было под руку дьяка Еме-льяна Украикцева. В 1685 году бит кнутом на площади Феодосии Филип­пов сын, Хвощилский, за то, что он своровал — на порожнем столбце со­ставил было запись. Князю Петру Кропоткину чинено наказание — бит кнутом за то, что он в деле своровал — выскреб и приписал своей рукой. Степану Коровину чинено наказание — бит кнутом, за то, что девку рас­тлил. В 1687 году князь Яков Иванов сын, Лобанов-Ростовский, да Иван Андреев сын, Микулин ездили на разбой, по Троицкой дороге, к Красной Сосне, разбивать государевых мужиков с их, великих государей, казной; и тех мужиков они разбили и казну взяли себе, и двух человек мужиков убили до смерти. И про то их воровство разыскивало, и по розыску он, князь Яков, взят со двора и привезен был к Красному крыльцу в простых санишках, и за то воровство учинено ему, князю Якову, наказание — бит кнутом в Жилетцком подклете, по упросу верховой боярыни и мамы, княгини Анны Никифоровны Лобановой; да у него же, князя Якова, от­нято за то его воровство бесповоротно 400 дворов крестьянских; а чело­века его, калмыка, да казначея за то воровство повесили. А Ивану Мику-лину за то воровство учинено наказание — бит кнутом на площади не­щадно, и отняты у него поместья я вотчины бесповоротно и розданы в раздачу, и сослан был в ссылку в Сибирь, в город Томск.

Таковые и подобные поступки в высшем сословии, между дворяна­ми и князьями, служат лучшим свидетельством того, как низко пало тог­дашнее общество вследствие интриг и мятежей, и чего, конечно, можно было ожидать от такого общества, когда высший слой его, который дол­жен бы был идти впереди, руководить и поддерживать других, погряз в таких пороках, которые нетерпимы и отвратительны и в низшем слое общества. Среди этого-то общества явился Петр, и на восемнадцатом году от рождения сделался полновластным я ничем не ограниченным

501

 

государем, а с ним и партия Нарышкиных и всех тех боярских фамилий, которые Софьей, Голицыным и стрельцами были сбиты на задний план и у которых, естественно, не могло быть никакого другого чувства к про­тивникам, кроме крайней ненависти и кровавой вражды. Партия же, в сущности уже проигравшая свое дело с переходом правления в руки Пет­ра, еще не думала отсгуплться, сойти со сцены мирно и покориться своей участи. Отсюда начало мятежей, настоящих и мнимых, и рядом с мяте­жами страшное преследование: вешают чуть не тысячами, колесуют, чет­вертуют, в Преображенском, в застенках, страшные, невыносимые пыт­ки: кнут, виска, раскаленное железо, костры, на которых поджаривают живых, чтобы они сами обвинили себя в том, в чем их обвиняют донос­чики и следователи. С одной стороны, доносчики, шпионь; и по службе, и по собственной охоте, а с другой — заговорщики, подкупные тайные убийцы, явные бунтовщики с ружьями и пушками; та и другая сторона ничем не пренебрегают, взаимное ожесточение доходит до крайностей, и обе стороны падают: одна быстро вымирает на виселицах, на колесах, на плахах под топором налача и в застенках, а другая вымирает нравствен­но, делается слепым орудием, какой-то стихийной силой, Из этой тем­ной пучины всплывает наверх царь Петр со своим обширным умом и же­лезной волей, находит для себя людей и в рядах дворянства, и в торго­вых лавках, и на площадях, и между заезжими иноземцами, и даже между боярскими холопами и монастырскими служками, и создает для себя общество, ведет его по новому пути, созидает новые требования, но­вые нужды и производит всеобщую реформу, начиная с бороды и русско­го платья, которые оставил только низшему классу, да и то неохотно, в кончая переустройством всего государственного механизма. Ноодеятель-ноети Петра мы будем говорить в другом месте, й теперь опять обратимся к тогдашнему русскому обществу.

Все современники единогласно свидетельствуют, что русское тогдаш­нее общество, ослабленное раздорами и подавленное централизацией и приказной администрацией, но удерживаемое военной силой, было в крайнем упадке и не только утратило все свои права, но и нравственно сильно пошатнулось. Мы имеем среди многих других двух наиболее дос­товерных и беспристрастных современных свидетелей о русском обще­стве за петровское время: окольничего Желябужского и крестьянина По-сошкова. Первый писал о первой половине царствования Петра, второй — о последней. По гвидетельству Желябужского, в 1694 году пытаны и биты батогами: Леонтий Кривцов, Федор Перхуров, дьяк Иван Шапкин, Гри­горий Языков, Федор Замыкий и дьяки Иван Харламов и Петр Вязмитин, что воровали по приказам, делая подчистки и подделки в делах. В следу­ющем году пытаны в воровстве по язычной молвке: стольники Влади­мир и Василий Шереметевы, князь Иван Ухтомский, Лев и Григорий Колзаковы; а языки с пытки на них говорили, что на Москве они приез­жали среди бела дня к посадским женкам, и домы их грабили; и смерт-

502

 

rtoe убийство чинили и назывались большими. В том же году, по свиде­тельству того же Желябужского, мы встречаем начальником 3-й роты гвардейского Преображенского полка князя Якова Лобанова-Ростовско­го, того самого, который в 1687 году по суду был бит кнутом за денной разбой и убийство на большой дороге. А Посошков говорит о своих совре­менниках по порядку сословий и, во-первых, о духовенстве: «они наши пастыри и отцы, они и вожди, а в книжном учении и разумении весьма не довольны; а архиереи полагаются на слуясебкиков своих в поставле-нии ггоповстем; а сельские попы обременены земледельством. А что Бог взыщет всякие погибший души на них, того не смышляют, и о служении церковном не пекутся». О войске: «военный люд — стена и забрало цар­ства, а командиры и судии военнаго правления не имут попечения, что­бы они ни голодни, ни холодни были; а иным солдатам на месяц и по де­сяти алтын не приходит, то чем ему прожить, где ему взять шубу и рука­вицы и на что харча купить, и в такой скудости живучи, как ему не своровать. И при квартирах солдаты и драгуны так не мирно стоят, и оби­ды страшные чинят, что и исчислить их не можно, а где офицеры их сто­ят, то и того горше чинят. А во обидах их суда никак сыскать негде* — военный суд аще и жесток учинен, да и жестока доступать до него; не токмо простолюдин доступить по нему, но и военный человек на нерав­ного себе не скоро суд сыщет». О купечестве:« купечество у нас друг друга обманывают, худые товары закрашивают добрыми, друг друга едят и ни­какого союза между собою не имеют, и тако вен погибают».

Говоря о современном ему суде, Посошков пишет: «Я истинно удив­ляюсь, что у судей за ирав, что в тюрьму посадя держать лет по пяти, шести и больше. В прошлом 1719 году сыщик Исленьев в Устрине у та­моженного целовальника взяд с работы двух человек плотников за то, что у них паспортов не было и отослал их в Новгород, и в Новгороде судья Иван Мякинин кинул их в тюрьму, и один товарищ, год пересидя, умер, а другой два года сидел, да едва его на росниску освободил. На что бодрее и разумнее господинв князи Дмитрия Михайловича Голицына! В прош­лом гаду подал я ему челобитную, чтобы мне завод построить винокурен­ный и водку взять на подряд; и неведомо чего ради велел меня за караул посадить, и я сидел целую неделю, и стало мне скучно быть, что сижу долго, а за что сижу, не знаю. В самое заговенье Госпожинское велел я уряднику доложить о себе; и он князе. Дмитрий Михайлович сказал: дав­но ль де он под караулом сидит? Урядник сказал уже де целую неделю сидит; и тотчас велел меня выпустить. И я кажется, и не последний че­ловек, и он, князь Дмитрий Михайлович, меня знает, а лросидел целую неделю ни за что, Кольмиже паче коего мизерного посадят да и забудут». Далее о повальных обысках пишет: «А что в проклятых повальных обыс­ках, то сам сатана сидит, а Божия правды ни следа нет: всех свидетелей пишут заочно». Или о судебных справках: «Хотя малая какня справка приказная, то не хотят подождать до иного времени, но как вздумают,

503

 

так и посылают бессрочно; и того отнюдь не чинят, чтобы послать о том, еже взять письменное ведение, но только то у приказных людей вытвер­жено, что поволоки со всякою от ловедью в город. А ино дел о прямого еще и на алтын нет, а по кого пошлют, то самое легкое дело, что рубли два три убытку сделают, а иному рубле в и десять учинят убытку, н тем людей Божиих весьма убытчат».

О своевольствах дворян и их укрывательстве от службы Посошков рассказывает: «Дворяне так избалованы: в Устрицком стану есть дворя­нин Федор Макеев сын, Пустошкин, уже состарился, а иа службе ника­кой и одною ногою не бывал; и какие посылки жестокие по него не быва­ли, никто взять его не мог: овы£ дарами угобзит, а кого дарами угобзить не мажет, то притворит себе тяжкую болезнь или возлаясит на себя го-родство. И за таким его пронырством инии и с дороги его отпущали; а егда из глаз у посылщиков вьгедвт, то юродство свое отложит, и домой приехав яко лев рыкает. И аще никакие службы великому государю не оказал, а соседы все его боятся; детей у него четыре сына выращены, а меньшему его есть лет семнадцать, а по 1719 год никто их в службу выс­лать не мог. И не сей токмо Пустошкин, но многое множество дворян ве­ки свои проживают. В Алексинском уезде видел я такого дворянина, именем Ивана Васильева сына, Золотарева. Дома соседям своим страшен, яко к-в, я на службе хуже козы. В Крымском походе не мог он отбыть, чтобы нейтить на службу; то он послал вместо себя убогого дворянина, прозванием Темирязева, и дал ему лошадь, да человека своего, то он его именем и был на службе, а сам он дома был, и по деревням шестериком разъезжал, и соседей своих разорял. А ныне если посмотреть, многое мно­жество у дел таких брызгал, что мог бы один пятерых неприятелей гнать, а он, добившись к какому делу наживочному, да живет себе, да нажива­ет пожитки, ибо овые добившись в комисары, и в четверщики, и в подко-мисарья, и в судьи и в иные управления, и живут в покое, дабогатятся; а убогие дворяне служат, и с службы мало съезжают, иные лет по двадца­ти и по тридцати служат».

О крестьянах пишет:«крестьянское житие скудостно ни от чего ино­го, токмо от своея их лености, е потом от нерассмотрения правителей и от помещичья насилия. Ксть такие бесчеловечные дворяне, что в работ­ную нору не дают крестьянам своим единого дня, ежебы еиу на себя что сработать. И тако пахотную и сенокосную пору всю и потеряют у них; или что наложено на крестьян оброку, или столовых запасов, и то поло­женное забрав, и еще требуют с них иалишнего побору и тем излишеством крестьянство в нищету пригоняют; и который крестьянин станет мало мало посытее, то на него и подати прибавляют. И за таким их порядком крестьянин никогда у такого помещика обогатиться не может, и многие дворяне говорят: крестьянину не давай обрости, но стриги его яко овцу догола. И тако творя царство пустошат; понеже так их обирают, что у иного и козы не оставляют. И от таковыя нужды крестьяне домы свои

504

 

оставляют и бегут иные в понизовые места, иные же и во украинные, а иные и в зарубежные; и тако чужие страны населяют, а свою пусту ос­тавляют».

Наконец, в довершение описания бедственного состояния русского общества Посошков свидетельствует о беспрестанных и повсеместных разбоях. Он говорит: «Оистреблении разбойников много взыскания чис­лится из давних лет, к многие сыщики жестокие посылаемы бывали, якоже: Артемий Огибалов, Евсигней Неелов и прочие подобные тем. Оба-че тем ничтоже утеша, но всегда их множество во всех странах многие разбои чинят, многие деревни и села великие разбивают, и людей до смер­ти запытывают. И никогда тем разбойникам конца не будет, еще нынеш­него судейского правления не изменят, и от чего они родятся, если не пресечь. У нас поймав вора или разбойника, не могут с ним расстаться, -— посадят в тюрьму, да кормят его, будто доброго человека, и держат в тюрь­ме лет десять и двадцать, и в таком долгом сиденьи много их уходит, а ушед уже пуще старого воруют, И ныне так они умножились: аде кой кре­стьянин хотя десятков пять шесть наживает, а воры ближние то увидев, пришед на двор, да к совсем его разорят, и допытываясь денег многих и до смерти замучивают, а соседи все слышат и видят, а на выручку к сосе­ду своему нейдут и ворам дают волю».

Но, кроме ночных воров и разбойников по дорогам, в тогдашнем рус­ском обществе были и такие грабители, которые занимали высшие госу­дарственные должности и пользовались полной доверенностью госуда­ря. Всем известна следовательная комиссия, учрежденная в 1718 году по случаю открывшихся важных злоупотреблений в йдминистрации и рас­хищения огромных казенных сумм! Суду этой комиссии подверглись зна­менитейшие лица в государстве, постоянные и самые близкие сотрудни­ки Петра: Ментиков, Апраксин, Долгорукий и многие другие, из коих только один Долгорукий оправдался, а все другие были уличены в раз­ных злоупотреблениях и расхищениях казны. Но что всего ужаснее, что к концу царствования Петра административная опека, снабженная фис­калами, обер-фискалами и разными шпионами и поддерживаемая страш­ными застенками и военной силой, расставленной для постоянного квар­тирования почти по всем губерниям, довела общество до такой демора­лизации, что доносы сделались уже не ремеслом известных людей, а какой-то необходимостью почти для всех; каждый пустой и дельный слух, даже нелепый разговор пьяных в кабаке или у кого в гостях, непре­менно доносился кем-либо из слышавших, ибо не донести было нельзя, а за каждым доносом непременно следовало путешествие в застенок или каземат с пытками, откуда люди или выходили на свет божий с выло­манными руками и другими памятниками своего пребывания в застен­ке, или прямо отправлялись на виселицу или под кнут, или под топор палача, или делали дальнее путешествие в Сибирь. Рассказ под назва­нием кабачок Мартышка, составленный по официальным бумагам

505

 

и помещенный в Русском Вестнике в 1861 году, лучше всего свидетель­ствует об этом состоянии русского общества в царствование Петра.

Кончина Петра не прекратила порядков, заведенных а его время; разделение общества на две враждебные партии, придворные интриги, гнет администрации и централизации, разорительные налоги и разные поборы управляющих областями, разбои, грабежи и общая деморали­зация продолжались по-прежнему и при ближайших преемниках Пет­ра. Особенно в большом ходу было слово и дело со своими спутниками: застенками, пытками, казнями л ссылками в Сибирь, как это засвиде­тельствовано указом Анны Ивановны от 10 апреля 1730 года, где ска­зано: «Многие колодники и каторжные невольники, которые за тяж­кие вины уже сосланы в работу, сказывают за собою наша слово и дело. Также и всяких чинов люди, которыя хотя и е колодники, такия же великия дела ложно затевают по злобе, желая кого привесть к напрас­ному истязанию, и невинных оговаривают ложно, от чего в правлении государственных дел чинится помешательство и остановка, а в даче под них провожатых и подвод и прогонов, казенный убыток» (Nb 5528)* Но и в царствование Анны Ивановны в этом отношении состояние русского общества не улучшилось, чему, конечно, много способствовали сами об­стоятельства, сопровождавшие восшествие ее на престол, и подозритель­ный характер ее любимца, герцога Бирона. Вступление Анны Ивановны на престол представляет замечательное явление в нашей истории. Со смертью бездетного Петра II пресеклось мужское поколение царственно­го дома Романовых. Петр II умер, не оставив никакого завещания, а яс­ного закона о престолонаследии не было. Все обстоятельства требовали того, чтобы обратиться к обществу и спросить его решения. Вместо все­го этого пять членов Верховного Совета, даже без согласия всех товари­щей, самовольно решают судьбу государства, приглашают на престол герцогиню Курляндскую, по своим видам навязывают ей какую-то кон­ституцию, ими одними составленную. Разумеется, эта нелепая консти­туция через неделю же по приезде новой императрицы была разорвана в клочки, но И здесь не спросили общество, и все дело обошлось адресом 300 дворян и согласием гвардии офицеров, которых приласкала импе­ратрица. Впрочем, императрица Анна Ивановна первоначально дума­ла обращаться к обществу и советоваться с ним в важнейших делах, как это показывает указ от 1 июня 1730 года, которым назначается, чтобы для сочинения нового уложения Сенат по своему рассмотрению выбрал депутатов от дворянства, духовенства и купечества (№ 5567). Но это в том же году указом Сената от 10 декабря было отменено, и даже выс­ланные в Сенат по этому предмету депутаты от дворянства разных гу­берний были отосланы назад. А в 1731 году указом от 6 апреля была уже учреждена Канцелярия Тайных Разыскных Дел, под начальством ге­нерал-адъютанта Ушакова с огромнейшими правами. Страшное слово и дело опять стало смущать не только Петербург и Москву, где никто,

306

 

особенно из высших классов, не надеялся иа свою безопасность, и за один день, но распространилась и по другим даже мелким городам, ибо стоило только какому-нибудь пьяному негодяю крикнуть слово и дело и представить местному воеводе или другому командиру донос на кого бы то ни было, как несчастного тут же брали под арест и подвергали застеночным операциям. В Москве в это время, как Я знаю по устным преданиям от стариков, дело доходило до того, что купцы в рядах бро­сали все дела, запирали лавки и старались спрятаться, как скоро уви­дят, что ведут языка, сказавшего слово и дело. Рядом со словом и делом росла и административная опека и доросла до того, что стоило только какому-нибудь пройдохе надеть какой-нибудь мундир и назвать себя посланцем от воеводы или от другого какого начального лица, чтобы брать разные доборы с крестьян и мелких помещиков по деревням, ибо начальников было в то время так много, что деревенскому жителю нельзя было и разобрать, кто г самом деле начальник и кто самозванец, а каждый хорошо знал страшные последствия сопротивления началь­ству. Вообще дела были устроены так ловко, что сверху все казалось стройным и порядочным, за всем присмотр, везде отчет; но обществу от этого не было легче, ибо каждый лишний надзиратель являлся лишь новым собирателем поборов е свою пользу. По указам от 31 октября

года и от 7 и 17 июня 1731 года, квартирующие на вечных квар­

тирах по губерниям солдаты опять сделались опекунами городских и

сельских жителей; им был поручен и сбор податей, и соблюдение тиши­

ны и порядка в обществе, и искоренение воров и разбойников; а воры н

разбойники все умножались, целые деревни и волости в иных местах

занимались этим промыслом и, по свидетельству указа от 7 июля

года, шайки разбойников иногда бывали так велики, что для это­

го приходилось собирать отряды войск из нескольких городов. Около

Москвы разбойников было так много и они имели такую дерзость, что в

1734 году стали уже посылать к московскому главнокомандующему

письма с требованием прислать к ним денег, грозя в противном случае

разными злодействами. А в 1736 году, по указу от 3 сентября, была уч­

реждена под начальством подполковника Редькина для сыска воров я

разбойников особая военная команда (№ 7045). По свидетельству ука­

за от 14 декабря 1737 года, грабежи сильно распространились даже в

самом Петербурге, так что правительство было вынуждено поставить

гвардейские пикеты по Невскому проспекту ii в других местах (№ 7458).

В разбоях принимали участие не одни крестьяне и беглые солдаты, ко­

торых, надо сказать, по тягости службы было в то время очень много,

но и дворяне, но старой памяти, как это делали иные из них в конце

XVH столетия. Современник Анны и Елизаветы, артиллерии майор Да­

нилов, в своих записках рассказывает, между прочим: «в 1739 году пой­

ман был разбойник, князь Лихутьев, и в Москве на площади казнен,

голова его была поставлена на кол» (ст. 57).

507

 

Кроме грабежей, раабоев и страшного слова и дела, общество само по себе как-то было неспокойно, по местам высказывались неудовольствия и даже являлись самозванцы. Время от времени появлялись разные бе­зымянные подметные письма, ипритом в значительном количестве, как это засвидетельствовано указами от 11 августа 1732 года и от 26 сентяб­ря 1738 года, по которым такие письма предписано не распечатывая пуб-личао сжигать. А указом от 25 июля 1735 года запрещалось по ночам про­пускать к рогаткам черный народ более трех, человек из опасения беспо­рядков и грабительств. А в 1738 году явился самозванец, какой-то Миницкий, проживавший в числе рабочих в малороссийская Переяслав­ском полку, который назвал себя царевичем Алексеем Петровичем, со­ставил себе небольшую шайку и качал смущать народ, но вскоре был пой­ман, отведен в Тайную Канцелярию и там, после пыток и допросов, вме­сте со своими соучастниками посажен живой на кол. Замысел Миницкого не имел больших последствий, он едва успел привлечь к себе 68 человек, как был схвачен в Тайную Канцелярию; но тем не менее замысел этот свидетельствует о неспокойном состоянии общества. Кроме того, в уза­конениях времени Анны Ивановны мы зстречаем несколько указов о пре­следовании тех священнослужителей, которые не давали присяги на вер­ность императрице и не служили литургий в царские дни; указы эти были изданы не только в начале царствования Анны Ивановны, но и в после­дние годы, что довольно ясно намекает о какой-то партии недовольных.

Относительно частной общественной жизни тогдашнего общества должно сказать, что как высшие, так и низшие слои его в то время отли­чались крайней грубостью и варварством, несмотря на то что в высших слоях внешность была довольно блестяща и прикрывалась некоторым лоском образованности; чтобы убедиться в этом, стоит припомнить по­ступки кабинет-министра Волынского с тогдашним академиком Треди-аковским. Образование, несмотря на заведение разных школ, учрежден­ных как Петром Великим, так и Анной Ивановной, было в самом жал­ком состоянии. Ежели плохи были дьячки и пономари, учившие по часослову и псалтырю по селам я деревням, то и в казенных школах учи­теля не отличались ни нравственностью, ни гнанием дела. Вот как описы­вает современник Данилов Артиллерийскую школу, где учились князья и дворяне: «Великой тогда недостаток в оной школе состоял в учителях. Сначала вступления учеников, было для показания одной арифметики из пушкарских детей два подмастерья; потом определили, по пословице — волка овец пасти, штык-юнкера Алнбушева. Он тогда содержался в смер­тном убийстве третий раз под арестом, — был человек хотя несколько знающий, разбирал Магницкаго печатную арифметику, и часть геомет­рических фигур доказывал ученикам, потому и выдавал себя в тогдаш­нее время (в 1736 году) ученым человеком, однако был вздорный, пья­ный и весьма неприличный быть учителем благородному юношеству». Между тем в этой школе было до 700 учеников. Вот один анекдот, рас-

S08

 

сказанный Даниловым об Алабушеве: он увидал какой-то рисунок у од­ного из учеников, по фамилии Жеребцов», схватил ученика, повалил to пол, велел рисунок положить ему на спину и сек Жеребцова немилости­во, пока рисунок розгами расстегали весь на спине. Вообще должно ска­зать, что старый порядок учения был тогда брошен без всякого надзора, а за новым плохо смотрели, да и не думали о средствах к его улучшению, если людей, состоящих под арестом и никуда не годных, назначали в учи­теля, даже в такую школу, как артиллерийская, где училось до 700 че­ловек княжеских я дворянских детей. Недаром же в то время неохотно отдавали детей в казенные училища.

Отношение местных пра вителей было не лучше отношения учителе й к ученикам; крайняя грубость и взяточничество были обыкновенным явлением в тогдашнее время. Вот что рассказывает Данилов об одном Дан-ковском воеводе, у которого в детстве он гостил некоторое время: *У вое­воды был сын Василий в ион лета, или еще моложе; я жил у воеводы бо­лее в гостях нежели учился, хотя и был у сына воеводскаго учитель, от­ставной престарелый поп, только мы не всякий день и зады твердили. Отпустил нас на неделю рождества Христова воевода с сыном своим по тому уезду Христа славить и за нами посылал подвод по пяти и более по­рожних саней, на подаяние за славленье. Мы каждый день привозили посланные за нами подводы полны хлебом и живыми курами и по не­скольку денег; и в неделю Рождества, как хлеба так и живых кур, не мало натаскали к воеводе. При оном славленьи нашем насмотрелся я, что вое­водские люди поступают в уезде нахайливее и безстыднее городских раз-сылыдиков; они собрали птиц и с тех дворов, в которых мы с воеводски м сыном не были и Христа не славили* Хороши поборы! Дансковский вое­вода был еще не из худых; что же делали другие?

Отношения дворян между собой и к своим слугам тоже не отлича­лись особенной мягкостью и благонравием: зазвать соседа или родствен­ника в гости и обобрать его тогда не было явлением необыкновенным. Данилов рассказывает, что один раз родной дядя его зятя, зазвав пле­мянника к себе в гости и напоив порядком, взял с него закладную в пять тысяч рублей на самое лучшее его село в 250 душ, а денег дал только ты­сячу рублей. А по смерти зятя еще лучше поступили родственники с его женой: они как разбойники напали на ее обоз, отправленный в Москву, и разграбили его. Поучителен также один поступок родственника с самим Даниловым, бывшим мальчиком лет десяти, у которого он гостил. Дани­лов пишет: «Родственник мой в зимнюю пору, в жестокие морозы, со­брался в Глухов на службу и меня взял с собою, и мне досталось ехать за коляскою вместе С лакеями; напереди ехали двое верховых, у которых ружья висели на погонах, а он лежал в четвероместной коляске на пери­не в лисьей шубе и под лисьим одеялом. В один день меня накормили со­леною рыбою и я захворал. Родственник мой, узнав о моей болезни чрез своих слуг, позволил мне лечь в коляску, в которой я немного покойнее

509

 

был, чем за коляскою. Тот же родственник, воротившись из Глухова до­мой, вздумал пробовать привезенное глуховское вино: прибавляя в рюм­ки сахару нил сам, потчивал жену и мою сестру, которая тут случилась; и они все трос вскоре узнали силу глуховскаго вина, выпшшсь из ума, прежде пели песня, плясали, целовались, потом зачали плакать*.

Еще поучительнее были отношения дворян тогдашнего времени к своим слугам. Данилов рассказывает об одной вдове, своем родственни­це: «Она вдова охотница великая была у себя за столом кушать щи с ба­раниною; только, признаюсь, сколько времени у ней я не жжл, не помню того, чтоб прошел хотя один день без драки. Как скоро она примется ку­тать свои любимыя щи, то кухарку, которая готовила те щи, люди при-тоща в ту горницу, где мы обедаем, положит на пол и станут сечь батожь-ем немилосердо, и потуда секуг и кухарка кричит, пока не перестанет вдова щи кушать; это так уже введено было во всегдашнее обыкновение, видно для хорошаго аппетиту».

По смерти императрицы Анны Ивановны, за малолетством ее преем-ника, правление около года находилось в руках сперва герцога Вирока, потом, когда Бирон был арестован: и отправлен в ссылку, перешло в сла­бые руки матери императора, принцессы Анны Леопольдовны; наконец, в ночь на 25 ноября 1741 года, гвардейцы Преображенского полка возве­ли на престол дочь Петра, Елизавету, которая до сего времени отстраня­лась от престола. Новое правительство первоначально дало страшную волю гвардейцам; своеволие солдат дошло до того, что во время пребыва­ния императорского двора в Москве для коронации, в Петербурге солда­ты, дотоле приученные к палке и кнуту, толпами врывались в дома име­нитейших сановников, с угрозами требовали у них денег, б«з церемоний брали все, что им нравилось; пьянство, разврат, драки, грабительство день ото дня принимали все большие размеры, так что фельдмаршал Лас-си вынужден был расставить по всем улицам пикеты армейских солдат, которые ходили по городу днем и ночью. И несмотря на это, жители Пе­тербурга были в большом страхе — многие оставили свои дома, все воро­та были заперты. Лейб-комланцы и гвардейцы едва ли знали историю московских стрельцов времен Софьи, но удачно подражали их буйствам; и Ласси немало было хлопот с ними, а правительство, помня их недав­нюю услугу, не решалось принять надлежащих мер законной строгости. Императрица, как бы в наказание, только перевела офицерами в другие полки некоторых лейб-компанеких солдат.

Гвардейцы, буйствовавшие в Петербурге, не замедлили побунговать в том же 1741 году, во время похода в Финляндию, но, впрочем, скоро были усмирены генералом Кейгом при помощи армейских полков. Не­смотря на такие буйства этой вольницы, императрица Елизавета Петров­на на другой год, празднуя годовщину своего восшествия на престол, всех солдат лейб-компансксж роты произвела в дворяне и офицеры и раздала им во владение 14000 душ крестьян мужского пола, так что самая мень-

510

 

шяя дача была 29 душ на солдата, с приличным количеством десятин зем­ли. Здесь Елизавета вполне подражала Софье, которая также тысячами душ одаривала своих приверженцев; впрочем, от Софьи стрельцы не по­лучили ни души.

Ни коронацию Елизаветы были собраны депутаты от городов и сосло­вии, ыпрочем, не для чего другого, как только для сообщения большего блеска коронационной церемонии. О нуждах общества, о его желаниях никто не думал справляться. Русское общество с воцарением Елизаветы ждало многих важных перемен к облегчению народа, но ожидания не од -равдались, дела правления шли по старому, заведенному порядку; по-прежнему всем заправляли приближенные к императрице и любимцы, временщики. Как дочь Петра государыня обратилась к некоторым ста­рым учреждениям своего родителя, отмененным в предшествовавшие царствования, но эта старина немного помогала делу и не мешала мно­гим новостям, тяжелым для народа. Роскошь двора росла не по дням, а по часам, придворные агенты не успевали выписывать из-за границы разные дорогие материи и предметы роскоши. Двор, походивший в пре­жние царствования на немецкие владетельные дворы, теперь сделался французским: французский язык, французские моды, французский об­раз жизни, сеголоском и пустотой, сделались господствующими. За цар­ским двором следовали вельможи, а за ними тянулось остальное дворян­ство, так что 11 декабря 1742 года понадобилось издать указ, чтобы ник­то, кроме служащих и иностранцев, не смел носить богатые платья, лица, не имеющие рангов, не должны даже носить шелковые подкладки к пла­тьям, и только первым пяти классам предоставлялось право носить кру­жева. Eio указ мало действовал; соблазнительные образцы роскоши бра­ли свое и роскошь не прекращалась, каждый чиновный к нечиновный дворянин тянулся из последнего, разорял своих крестьян, грабил, брал взятки по службе и расточал награбленное.

При дворе были театры, балеты, маскарады, балы, гулянья, велико­лепные иллюминации, ослепительный блеск; а застенки продолжали действовать: виски, дыбы, утки и другие принадлежности этих страш­ных мест не оставались в бездействии. Ненамеренная описка или подчи­стка в императорском титле, пропуск заздравной чаши за императрицу го время пира, какой-нибудь разговор, показавшийся подозрительным какому-нибудь шпиону, прямо вели в Тайную Канцелярию и к розыс­кам и пыткам. Страшное слово и дело держало еще в ужасе все русское общество; при этом кличе ничто не спасало несчастного — ни сан, ни воз­раст, ни пол, ни заслуги; стоит только припомнить дело тогдашней пер­вой красавицы, статс-дамы Лопухиной, которая страшно пострадала толь­ко за одни неосторожные разговоры между своими, и пострадала не одна, но со многими своими родственниками и знакомыми, людьми заслужен­ными и знатными. По этому делу, как свидетельствует манифест от 29 ав­густа 1743 года, после многих пыток, били публично кнутом и отрезали

511

 

язык у генерал-поручика Лопухина, у его жены, статс-дамы Лопухиной и у графини Бестужевой-Рюминой, других били плетьми ж сослали в Си­бирь на поселение. Самые близкие к государыне н заслуженные люди не могли ручаться за свою безопасность; так, в 1748 году сослан в ссылку в Устюг Великий усерднейший деятель при вступлении на престол Елиза­веты, ее лейб-медик Лесток; потом в 1758 году опубликован изменником и сослан в ссылку в свои деревни канцлер граф Бестужев-Рюмин. А о мел­ких людях и говорить нечего: их пороли кнутом публично по первому доносу. Так, мы имеем указ от 14 июня 1744 года, но которому предпи­сано в страх другим учинить наказание — бить кнутом нещадно на пуб­личном месте одного дворового человека, который, поругавшись со сво­им товарищем, выбранил его иатерно и с Сенатом.

Кроме слова и дела, русское общество страшно страдало в то время от тяжелых поборов. Сбор податей, особенно недоимок, с разоренного наро-дп доходил до крайних пределов строгости; новые указы по этому пред­мету своей строгостью ничуть не уступали бироновским. Так, например, указом от 31 августа 1742 года губернаторы, воеводы и офицеры-сборщи­ки за невысылку в срок полного числа податей по окладу сажались под арест, заковывались в кандалы, для чего разосланы были по городам гвар­дейские солдаты; следовательно, таким образом, губернаторам и воево­дам с офицерами-сборщиками предоставлена полная воля собирать по­дати всеми возможными средствами, мучить несчастных на правежах, тащить со двора последнюю корову. В том же 1742 году объявлен указ и инструкция 2-й всеобщей ревизии, которыми засвидетельствовано пол­ное падение общества, совершенная его безгласность. Но вгорой ревизии, свобода и право личности вовсе не принимаются в соображение; эта ре­визия заботится только об исправном сборе казенных податей, ломает все права податных людей, отдает их в крепость. По этой ревизии каждый непременно должен быть записан: служилый в службу зя государством, податной — в подушный оклад где-либо или за кем-нибудь, ремесленники и торговцы — в цех или посад, прочие — за помещиков или при фабри­ках и заводах; а кто не запишется, того, ежели он годен, писать в солда­ты, негодного же и кого никто не берет в крепость из платежа подушной подати — ссылать для поселения в Оренбург или в работу на казенные заводы. Страшно было за бедняков, само рабство они должны были счи­тать милостью! Как прямое следствие такого порядка и бесправности бед­няков, усилились грабежи, разбои в разных местах; в грабежах приняли участие не только беглые крестьяне и солдаты, но и некоторые помещи­ки; организовались огромные шайки грабителей, предводимые отчаян­ными атаманами, и не только не было проезду и проходу по большим до­рогам и судоходным рекам, ко даже в богатых и многолюдных селениях жители подвергались опасности грабежа и убийства, так что правитель­ство было вынуждено 7 сентября 1744 года выдать указ, по которому для искоренения воров и разбойников разосланы были по губерниям и про-

512

 

винциям особые сыщики с военными командами, конными и пешими. Сыщикам даны были строги* инструкции, чтобы действовать заодно с местными властями против разбойнических шаек, а в случае нужды з пособие к своим командам брать еще отряды иа полков, стоящих по гу­берниям на зимних квартирах. Но вместо поимки воров и разбойников, посланные с военными командами сыщики сами стали производить бес­порядки, притеснения и грабежи, как это видно из указа от 26 июня 1745 года, так что указом от6 ноября того же года сыщики из полковых офицеров были заменены гарнизонными; а 1 мая следующего года ока­залось нужным для петербургской губернии учредить особую постоян­ную экспедицию для розысков по делам воров и разбойников. Указом or 2 июня того же года повел ей о клеймить, пойманных воров и разбойни­ков; далее, в продолжение всего царствования Елизаветы Петровны не прекращались указы об искоренении разбойников; так, указом от 3 июня предписывалось, чтобы провинциальные воеводы помогали штаб и обер-офицерам, посланным для сыска воров и разбойников. В 1748 году ука­зом от 2 июня предписано расставить в Петербурге гвардейские пикеты около дворцов для обереганид их от зажигателен; в указе этом между про­чим сказано, что частые пожары, бывшие в этом году в Москве, были произведены злоумышленниками. Л в указе от 13 февраля 1749 года го­ворится, что в Москве от господских людей чинятся великие своеволь­ства, не только ночью, но и дней — проезжих и прохожих бьют и грабят, а уличные лавочники и караульные от жителей разбойников не ловят и даже прикрывают их. В 1752 году указом от 16 октября предписано, что­бы помещики и крестьяне и всяких чинов люди сами старались отыски­вать воров и разбойников, а беглых солдат, матросов и рекрут не держать. Да и губернаторам, и воеводам, и определенным в городах командирам во искоренение таких злодеев, сверх определенных сыщиков, иметь наи-прилежнейшее смотрение. Но все это мало помогало делу: шайки разбой­ников год от году росли, а не уменьшались, они уже в главных своих при­тонах по Оке и Волге обзавелись не только ружьями, но и пушками, и смело вступали в бой с воинскими командами, на них высылаемыми, и разгоняли их. Так, в указе от 16 июня 1756 года упоминается, что раз­бойничья шайка на Оке, немного выше Нижнего, вооруженная ружьями и пушками, разбила высланного против нее майора Бражникова, убила из его команды 27 человек и пять человек ранила; другая шайка, также вооруженная пушками, собиралась поджечь и разграбить город Чебок­сары и, соединясь с другими шайками, напасть на Астрахань. А в дру­гом указе того же года от 19 ноября сказано: «из полученных в Сенате из Шатцка, Нижняго, Казани и прочих, лежащих по Оке, Волге и Суре го­родов представлений оказалось, что по многим местам явились разбой­ничьи вооруженны* станицы и не только плывущия по рекам суда, но и знатныя села и деревни, а в Щятцком уезде дворцовую Мокшенскую во­лость, и в городе Алатыре магистрат разбили, и людей до смерти побили,

513

 

денежную казну разграбили, и посланную из Нижняго для поимки тех злодеев команду разбили. И хотя тех злодеев несколько человек и пой­маны, и оные пытаны, однако же те воровские станицы в конец еще не искоренены, и оговорные многие не сысканы, а в некоторых местах, яко же около Москвы, и ныне вновь таковыя на разбойничьи станицы появи­лись». Для более успешного преследования таких разбойничьих шаек правительство назначило четырех главных сыщиков, между которыми разделяло губернии, преимущественно страдавшие от разбойников; имен­но: Болотову поручило губернии — Нижегородскую, Казанскую, Орен­бургскую и Астраханскую; Зубову — Московскую, Новгородскую и Смо­ленскую; Житову-Вороздику — Белгородскую и Воронежскую, Веревки-ну — Архангелогородскую, и дало им большие полномочия, написало пространную инструкцию. Но и полномочия и инструкция мало помога­ли делу, ибо в указе от 11 октября 1761 года мы опять встречаем извес­тие, что разбойничьи станицы усилились в Новгородской губернии, что от них нет ни проходу, ни проезду по дорогам, что они грабят селения и разбивают высылаемые против них команды. Так продолжалось во все царствование Елизаветы Петровны, Ra иначе и на могло быть: разорен­ному и отданному в крепость простонародью оставалось одно спасение — бегство, а вместе с бегством — грабе* и разбойничество. Сыщики и их команды, ежели иногда и разбивали разбойничьи станицы в одном мес­те, то они собирались в другом, а безгласное общество, хотя и было обяза­но по указам помогать сыщикам и их командам, но оно столько же боя­лось сыщиков, как и разбойников, а потому старалось оставаться в без­действии или весьма плохо помогало сыщикам.

Но не одна беда от разбойников и крайнего разорения отягощала рус­ское общество во время Елизаветы Петровны, рядом с разорением и разбо­ями по дорогам и деревням шел разврат, особенно в столицах. Мы имеем несколько замечательных указов, свидетельствующих об этой язве. Так, из указа от 1 августа 1750 года видим, что Петербург с островами был пе­реполнен развратными публичными женщинами. Эти подонки цивилиза­ции пришли к нам вместе с другими заморскими чудесами при Петре, а в царствование Елизаветы Петровны так умножились, что в 1750 году была наряжена особая комиссия для розыска их, как из русских, так и из ино­земок. Поводом к назначению этой комиссии, как рассказывает Данилов, послужила великолепное заведение какой-то приезжей из Дрездена, ко­торая потому и называлась Дрезденшей. Эта ловкая хозяйка наняла для своего заведения богатый дом на Вознесенской улице и повела свои дела в таких размерах, что о ее многолюдных вечеринках дошли вести и жалобы до двора императрицы, и вследствие этого учреждена строгая комиссия под председательством кабинет-министра Демидова. Дрезденша немедлен­но была арестована и в допросе оговорила всех, кого знала. Комиссия не удовольствовалась закрытием заведения Дрезденши и отсылкой ее краса­виц на Прядильный двор в Калиннику деревню, но повела свои розыски

614

 

но всему Петербургу и его окрестностям, отыскала и тех выписных загра­ничных красавиц, которые жили в великолепных хоромах, и ловко обша-рлла все дома в Петербурге. Но, по всей вероятности, успех комиссии был временный и вместо закрытых заведений вскоре открылись новые; по край* ней м?ре, разврат нр уничтожился, ибо в указе от 13 апреля 1754 года мы читаем повеление о наказании кошками крепостных людей майора Евре-иновп за похищение с качелей девки по приказу господина и о наказании самого Евреинова за изнасилование похищенной — отписанием у нрго по­ловины недвижимого имения в пользу изнасилованной, да сверх сего взять с него деньги по указу и отдать господину, которому принадлежала эта девка. Рядом с развратом шла крайняя жестокость к подвластным, про­тив которой даже и правительство не принимало надлежащих мер; так, например, по указу от 10 июля 1761 году майору Лазареву за зверское убий­ство своего крестьянина было назначено только церковное покаяние, как будто бы зверское и мучительное убийство крестьянина свонм господином не было уголовным преступлением.

Наконец, одним из важных отягощений общества, особенно в отно­шении промышленности, составляли откупа и огромные привилегии по разным промыслам, которые давались приближенным императрицы, к явному разорению других промышленников. Так, например, граф Шу­валов в 1750 году получил привилегию на торговлю русскими товарами в беломорских портах, так что беломорские промышленники ке могли продавать своих товаров мимо контор и приказчиков Шувалова, под опа­сением конфискации (№ 9705). В том же году был издан еще указ о недо­зволении промышленникам продавать тюленье сало, добываемое на Ла­дожском озере, мимо приказчика, определенного Шуваловым. А в сле­дующем году Шувалову был отдан тюлений промысел я на Каспийском море. В 1753 году архангелогородской конторе Шувалова были отданы промыслы в Карском море, в Тазовской и Обской губах. В 1758 году Шу­валову дана еще двадцатилетняя привилегия на безграничный отпуск со­леного мяса за границу; кроме того, Шувалову по той же привилегии доз­волено выписывать из-за границы 25000 пудов заграничной соли.

Впрочем, русская промышленность, страшно терпевшая от привиле­гий, даваемых частным лицам и компаниям, в царствование Елизаветы Петровны, по ходатайству того же графа Шувалова, получила важное об­легчение уничтожением внутренних таможенных и мелочных сборов, ко­торые с давних лет страшно стесняли и тяготили промышленников. Ука­зом от 20 декабря 1753 года отменены все внутренние таможенные и мелоч­ные сборы, всего числом 17 видов, все внутренние таможни уничтожены, а вместо этого повелено собирать в портовых и пограничных таможнях с привозных и отвозных товаров внутренней пошлины по 13 копеек с рубля вместо прежних 5 копеек. Вслед за тем указом от 5 января 1754 года унич­тожены все сборы с мостов, перевозов, порубей и ледоколов. Вследствие сих двух указов промышленность и торговля вдруг освободились от всех

515

 

тягостей, придирок и остановок, которыми они были задерживаемы и стес­няемы и при проезде с товарами, и при продаже их. Теперь крестьянин с возом дров уже мог приехать ка рынок, не оставляя по дороге ни шапки, ни рукавиц, ни подпояски, его ни по дороге, ни на рынке неостанавливал: ни один сборщик. Это важное облегчение к некоторые другие меры дей­ствительно значительно подвинули русскую промышленность, особенно во второй половине царствования Елизаветы, чему служатсвидетельствол многие купеческие компании, получившие привилегии иа производств» разных промыслов. Так, указом от 25 октября 1751 года дана привилегия компании купцов Тавлеева, Дедова, Волоскова и Комолова на производ­ство синей кубовой краски изрусских материалов; 16 июля 1753 года дана привилегия купцу Федотову с товарищами на производство сусального золота и серебра; 10 сентября 1757 года дана двадцатилетняя привилегия купцам Протопопову и Грязновскому торговать крапом и заводить крапо-вые фабрики; 5 июня 1758 года дозволено купцу Миллеру устроить в Пе­тербурге шелковую чулочную фабрику; 11 января 1760 года дано разре­шение купцу Мальцеву завести хрустальную и стеклянную фабрики; 11 мая 1761 года дана привилегия купцам Желвунцову и Григорьеву на производство берлинской лазури, Среди русского купечества в это время появились и такие предприимчивые люди, которые на собственных судах и своим коштом для своих промыслов пускались на открытие морских путей; так, 23 марта 1755 года устюжские купцы Бахов и Шакауров полу­чили разрешение на поиски по Северному морю пути в Камчатку мимо Колымы и вкруг Чукотского носа. В это время образовались огромнейшие купеческие капиталы, каковы, например, казанского купца Осокина и симбирского купца Твердышеэа; особенно громаден был капитал Тверды-шева, ему принадлежала большая часть медных и железных заводов в Перми и по Уральскому хребту, в башкирских землях. Но, к крайнему сожалению, все эти огромные капиталы были тогда оранжерейным расте­нием: главнейшие отрасли фабричной и заводской промышленности под­держивались привилегиям? и огромнейшие капиталы были плодом моно­полии; сами промышленники не заботились о развитии своего сословия и все богачи тянулись в дворянство, хлопотали о получении чинов и родни­лись со знатными дворянскими фамилиями; так Твердьгшев весь свой гро­маднейший капитал раздал своим дочерям, которых выдал замуж за гене­ралов и князей, громадные имения Пашковых, Шепелевых, Баташовых, князей Белосельских есть не что иное, как бедные остатки, клочки огром­нейшего капитала, составленного сибирским купцом Твердышевым.

К концу царствования Елизаветы Петровны правительство, научен­ное опытом, этим самым дорогим учителем, нашло полезным обращать­ся к обществу и не пренебрегать его советами; оно хотя и не собирало зем­ских соборов, но указом от 23 ноября 1760 года предписало «для лучша-го сведения всех помешательств и недостатков, которые коммерции, мануфактурам и купечеству препятствуют приходить в цветущее состо-

516

 

яние, публиковать во всем государстве, что ежели какой город или кто партикуллрно в купечестве я мест какое недовольство, или в чем признает тягость, или и сами усмотрят, что как генералыго или партикулярно к рас пространению и умножению купечества полезно быть может, и чтоб при­том объявляли без всякагосумнительства и опасения с ясным до казн гель ством, и подавали б письменно, хотя и без приписки имен и фамилий в Петербурге в Комиссию о Коммерции, а в городах — губернаторам и вое­водам, которым, принимая тс, не удерживая отсылать в ту ж Комиссию»-. Потом указом от 29 сентября 1761 года предписано: «для слушания вновь составленного Уложения Законов для всей империи пригласить депута­тов от всего общества, и именно, от каждаго города — по два депутата от дворян и по депутату от ку пцев; и притом узаконено, чтобы депутаты былв выбраны самим обществом, и для сего в каждом городе, чтобы дворяне съе­хались в общем собрании города выбрали депутатов двух от дворянства, £ купцы в каждом городе в своем общем собрании выбрали своего депутата, и чтобы ни губернаторы, ни воеводы, ни магистраты ни под каким видом ни в чем но мешались в сии выборы». Относительно депутатов от духовен­ства было сообщено Святейшему Синоду на его благоусмотрение. Съезд де­путатов в Петербург был назначен к 1 января 1762 года. В том же 1761 году указом от 8 декабря право высылать депутатов распространено и на губер­нии: Тобольскую, Киевскую, Иркутскую, Нежинскую и Оренбургскую. Указом от 15 ноября 1760 года для большего поднятия нравственности в обществе предполагалось, по представлению И. И. Шувалова, по всем гу­берниям учредить гимназии, а по всем городам школы. Но все эти благие начинания правительства в последние годы царствования Елизаветы Пет­ровны, за смертью императрицы не были приведены в исполнение и обще­ство при новых переворотах, последовавших за этой смертью, осталось при прежних порядках и прежней деморализации. Стоит только прочесть за­писки князя Шаховского, тогдашнего генерал-прокурора, близко видев­шего тогдашнее высшее общество, чтобы убедиться в этом. По его свиде­тельству, в тогдашнем обществе продажность и йодличанье так же были развиты, как и вражда партий друг против друга. То же подтверждает и именной указ императрицы от 16 августа 1760 года, в котором прямо ска­зано; * Ненасытная алчба к корысти дошла до того, что некоторыя места, учрежденныя для правосудия, сделались торжищем лихоимства пристра­стие — предводительством судей, а потворство и упущение — ободрением беззаконников». Или описывая те препятствия, которые нужно было пре­одолеть, чтобы поставку сукаа на армию передать от англичан русским купцам, князь Шаховской пишет о тогдашних вельможах: «все наши вель­можи, одни одолженники г. Вульфа, главнаго агента английских купцев, в другие по зависти ко мне, третий по трусости тем льстя, разными спосо­бами делали мне в том препинания».

По смерти императрицы Елизаветы Петровны, наследник ее, уже зара­нее ею объявленный и назначенный, принц Голштинский Петр Федорович,

517

 

родной ее племянник, вступил на престол беспрепятственно; но через пол­года, когда он еще не успел и короноваться, его место заступила супруга его Екатерина Алексеевна. Брава свои на престол она выразила следую­щим манифестом от 28 июня 1762 года. «Всем прямым сынам отечества Российскаго явно оказалась, какая опасность государству Российскому нячиналася самым делом, а именно: закон наш православный, греческий, перво всего восчувствовал свое потрясение и истребление преданий цер­ковных, так что церковь кашагреческая крайне уже подвержена остава­лась последней своей опасности переменою древняго в России правосла­вия и принятием в России иновернаго закона. Второе: слава Российская, возведенная на высокую степе нь своим победоносным оружием, чрез мно­гое свое кровопролитие, заключением новяго мира самим ея злодеям от­дана уже действительно в совершенное порабощение. А между тем внут­ренние порядки составляющие целость всего нашего отечества, со всем испровержены. Того ради, убеждены будучи, всех наших верноподдан­ных таковою опасностню, принуждены были, приняв Бога и его право­судие себе в помощь, а особливо видя к тому желание всех наших верно­подданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийс­кий самодержавно, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественно учинили». Но эти верноподданные, очевидно, были толь­ко приближенные императрицы и полки лейб-гвардии, ибо общая при­сяга была учинена уже по издании манифеста и не раньше как с 3 июля, как о том прямо сказано в сенатском указе от того же числа. Это же пря­мо свидетельствует и манифест от 14 декабря 1766 года, где императри­ца пишет: «Ныне истекает 5-й год, как Бог един и любезное отечество чрез избранных своих вручил нам скипетр сея державы». Замечательно, что в указе о присяге крестьяне были исключены от обязанности прися­гать; вот слова указа: « Всех Ея Императорского Величества верноподдан­ных как духовнаго, так мирежаго, военнаго и гражданскаго чина и вся-каго звания людей, кроме пашенных крестьян, к той присяге приводить, сего июля с 3 дня».

В один день с манифестом 28 июня был издан указ, в котором сказано: «Уведомились мы, что началась происходить некоторый непорядки и на­падения на кабаки, на места питейныя»; а на третий день, т. е. 30 июня, был издан именной указ об учреждении пикетов в С.-Петербурге для пре­кращения пьянства, ссор и драк. Это значит, что гвардейцы праздновали вступление на престол императрицы, ими избранной, подобно как они прежде праздновали вступление на престол Елизаветы Петровны. Екате­рина Алексеевна, хотя не произвела гвардейских солдат в дворяне и не на­делила вотчинами, тем не менее в изъявление своей благодарности и ми­лости к ним указом от 3 июля повелела содержать гвардейские полки на том же положении и с тем же жалованьем, как было при Елизавете. А ука­зом от 5 июля повелела отменить вообще в полках все нововведения, сде­ланные Петром III и казавшиеся тягостными и неудобными. Оказывая свое

518

 

благоволение гвардии и вообще войску, императрица не забыла И дворян­ства и указом от 15 июля повелела всех дворян, отставляемых от службы награждать офицерскими чипами, дабы, как сказано в указе, дать им от­личие перед служащими не и* дворян. Но к обществу вообще новая импе­ратрица не думала относиться прям» и спрашивать его голоса, напротив, указом от 13 января 1763 года распустила по домам и тех депутатов, кото­рые были приглашены Елизаветой для рассмотрения Уложения. Тем не менее Екатерина не пренебрегала мнением общества, но прислушивялась к этому мнению стороной и также стороной, через доверенных людей, ста­ралась направлять мнение общества так, как ей хотелось. Мы это до неко­торой степени видим в письмах ее к московскому главнокомандующему генерал-аншефу Еропкину. Гак, извещая его о поездке своей в Кременчуг, императрица пишет: «Здесь к нашла треть прекрасной легкой конницы, той, про которую некоторые незнающие люди твердили до ныне, будто оная лишь счисляется на бумаге, а в самом деле ее нет; од на кож она действи­тельно на лицо и такова, как может быть еще никогда подобной не бывало, в чем прошу, разсказав любопытным, слаться на мое письмо, дабы пере­стали говорить неправду, а отдавали бы справедливость усердию мне и им­перии в сем деле служащим», Б другом письме к нему же, излагая разные сведения и замечания о всем, что видела во время своей поездки в Крым она пишет: «Все сии примечания ираэсуждения пишу к вам нарочно, дабы вы, знав окыя, могли кстати и ко времени употребить сущую истину, к опровержению предубеждений, сильно действующих иногда в умах людс­ких. Все вышеописанное оспаривать может лить слабость, или страсть, или неведение». Впрочем, под обществом Екатерина подразумевала толь­ко, по ее выражению, благородное общество, т. е. дворянство или то обще­ство, которое было устроено Петром Великим. Это довольно ясно из мно­гих ее писем; она собствен ко хотела быть дворянской императрицей, о про­чих же членах общества она мало заботилась, так что даже не велела принимать присягу крестьянам, как видно из указа от 3 июля 1762 года. Императрица Екатерина II один раз на протяжении всего своего цар­ствования обратилась прямо непосредственно к обществу, именно по слу­чаю сочинения проекта нового Уложения. Для сего ее манифестом от 14 декабря 1766 года предписано было собрать депутатов со всего госу­дарства, именно: от Сената, Синода, всех коллегий и канцелярий, от каж­дого города по одному депутату из городских жителей, от однодворцев каждой провинции по одному депутату, от пахотных солдат по одному депутату от провинции, от инородцев от каждого народа по одному депу­тату из провинции, и от казацких войск. Депутаты были собраны в Мос­кву и один только раз видели императрицу в своем заседании; потом эта комиссия во всем своем составе более не собиралась, а была разделена на частные комиссии, которые занимались назначенными им делами во все ее царствование. Комиссия принесла громадную пользу своими узаконе­ниями и проектами, как мы это уже видели прежде.

519