Сталинская Конституция как факт возврата к традиционному правопорядку

В СССР в 1934-1936 гг. начался поворот к традиционному правопорядку. Происходило это именно тогда, когда И.В. Сталин оттачивал оружие внесудебного террора и стал применять его против своих врагов, в большинстве своем вымышленных. В итоге то, что начиналось как попытка восполнить ущерб, нанесенный престижу закона коллек­тивизацией, привело к отказу от отдельных большевистских принци­пов построения юстиции и к возвращению к ключевым аспектам пра­восудия времен царизма. Главная цель, которую преследовали эти из­менения, заключалась в укреплении уголовного права и превращении его в надежное орудие сталинской власти. Происходило это в то время, когда основными приоритетами политики стали стабилизация и консолидация общества, а задача общественного переустройства отошла на второй план. В более широком контексте эта политика ук­репления авторитета закона свидетельствовала о приверженности И.В. Ста­лина делу строительства сильного и централизованного советского го­сударства. Эта задача стала основной для  И.В. Сталина в последние два де­сятилетия его жизни.

Процесс возвращения к традиционному правопорядку был посте­пенным и многосторонним. Он включал в себя принятие ряда реше­ний и внесение изменений в политику, которые не могли быть про­ведены в жизнь одновременно. Поворот начался в 1934 г. с отказа от упрощенных процедур в ведении судебного производства и с попытки оживить авторитет закона. Через несколько лет эта тенденция приве­дет к отказу от приверженности «антизаконным» течениям в совет­ском теоретическом правоведении. Этот процесс включал в себя не­сколько составляющих. Во-первых, принятие ряда решений, направ­ленных на реорганизацию органов юстиции с целью усиления цент­рализации власти и роли прокуратуры как ведомства, на которое И.В. Ста­лин мог опираться с большей эффективностью. Во-вторых, произо­шел фундаментальный поворот в подходе самого И.В. Сталина и высшего руководства страны к вопросам кадровой политики в правовых учреж­дениях. Кадры, не имевшие формального юридического образования, отвергались. Профессиональная подготовка служащих юстиции вы­двигалась на первый план. В-третьих, применение советского закона использовалось для повышения престижа Советского государства внутри страны и за рубежом.

Можно интерпретировать этот феномен как попытку «восстанов­ления» права или придания ему «второго дыхания». В данном случае следовало бы четко уяснить, о каком типе права идет речь. То положение дел, которое И.В. Сталин стремился культивировать, не было «гос­подством права» и даже не приверженностью общеполагающим прин­ципам закона. Скорее, речь шла о воскрешении закона в его исконно российском, автократическом смысле. Закон как подручное средство для вождя и инструмент его власти (Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М.: РОССПЭН, 1998 С.148-149). Сталинская концепция закона, как царская и большевистские концепции в прошлом, исходила из того, что закон находился в подчиненном положении по отношению к политической власти. Более того, такая трактовка подразумевала от­сутствие сдерживающих механизмов в использовании мер внесудебно­го воздействия и террора. Воскрешение авторитета закона подразуме­вало усовершенствование именно этого инструмента принуждения путем внедрения механизмов подчинения закону.

Хронологически эта попытка восстановить авторитет закона и уп­рочить развитие традиционного законопорядка не была игрой случая. Процесс начался в 1934 году, когда советская экономическая полити­ка стала приносить первые плоды после разрушительных кампаний коллективизации сельского хозяйства и индустриализации. Более того, укрепление закона представляло собой часть более обширного «поворота к консерватизму», который наблюдался во многих областях социальной политики и культуры.

В то же время советская культура становилась все более ксенофобской и антизападной. Это, в свою очередь, возвещало о воскре­шении русского национализма — еще одной традиции, которой вос­пользовался И.В. Сталин.

В контексте этого поворота в области социальной политики и культуры необходимо рассматривать шаги, предпринятые И.В. Сталиным в деле строительства сильного централизованного государства. Даже в условиях партийной дисциплины и контроля партии над ключевыми назначениями было нелегко обеспечить выполнение политических ре­шений центра со стороны областных и местных руководителей. Не­много позднее, ради достижения целей коллективизации, И.В. Сталин под­держивал многие местные инициативы, которые выпадали из сферы Директив, исходящих из центра.

В связи с этим «консервативным поворотом» и попытками консо­лидации политического строя глубоко символичным событием стало провозглашение в 1936 г. Сталинской Конституции. Она сыграла ог­ромную роль в разворачивании новой сталинской политики исполь­зования закона в целях поднятия авторитета советского государства.

В целом, по мнению западных историков советского права, провозглашение сталинской Конституции в 1936 году знаменовало собой факт возврата к традиционному правопорядку и возрождения принципа ав­торитета закона (Соломон П. Указ. соч. С.149). Правильная по своей сути, подобная точка зрения на вклад Конституции в развитие советского правосудия требует оп­ределенного комментария. Во-первых, следует подчеркнуть, что Кон­ституция отнюдь не ознаменовала собой начала этого процесса. Реше­ние о восстановлении авторитета юридических норм и процессуаль­ных правил относится, скорее, к 1934 г. Планы централизации власти внутри органов юстиции и усиления юридической подготовки судеб­ых работников получили свое развитие в 1935 и 1936 гг. Это проис­ходило параллельно работе над текстом новой Конституции. Реализа­ция этого плана не требовала существования основного закона стра­ны. Во-вторых, за принятием Конституции последовало дальнейшее развитие уголовного права и судопроизводства в СССР. Для оценки этих последствий представляется необходимым остановиться на поли­тическом значении Конституции.

Целью сталинской Конституции, как это точно объяснил гарвард­ский профессор Мерл Фейнсод, не было установление каких-то огра­ничительных рамок власти советского правительства. Понятие «кон­ституционности» в его западном понимании не имело места в усло­виях режима, который представлял собой диктатуру одной партии. Скорее, при разработке новой конституции Сталин преследовал две главных цели: представить СССР в глазах окружающего мира как де­мократическое государство и укрепить авторитет, легитимность и ува­жение к советскому строю внутри страны (Fainsod M. How Russia  is Ruled. Revised ed. Cambridge, 1963. P.349-350 (Цит. по: Соломон П. Указ. соч. С.179)).

Требования, выдвигаемые советской внешней политикой, вынуж­дали И.В. Сталина создать новый образ СССР перед лицом остального мира. Рост мощи фашистской Германии представлял угрозу безопас­ности СССР. В 1935 г. И.В. Сталин переориентировал советскую внешнюю политику на заключение международных соглашений, направленных против Гитлера, и налаживание сотрудничества коммунистических партий Европы с их соперниками-социалистами в форме антифа­шистских народных фронтов. Для привлечения новых союзников и представлялось необходимым заменить отрицательный образ СССР как страны диктатуры и насилия на образ нормального демократического государства. Созданию этого нового образа и служила новая Конституция. Сторонники СССР представляли ее как демократический документ. И.В. Сталин лично подчеркнул «международное значение этой хартии» (Сталин И.В. О проекте Конституции Союза ССР // Сталин И. Вопросы  ленинизма. С. 572).                                                

На поверхности новая Конституция действительно представляла собой видимость демократического порядка. Список политических прав и свобод помогал упрочению образа демократии. То же следует отнести к обещаниям принятия законов исключительно парламентом — Верховным Советом СССР (отсюда проистекала бы стабильность этих законов) и прямых состязательных выборов. Внимательный читатель новой Конституции мог обратить внимание на то, что свобода слова, собраний и печати разрешалась только «в целях укрепления социалис­тического общества», т.е. подразумевалось, что свобода критики режима была исключена. Но большинство людей не были придирчивы­ми читателями. Другие лишь понаслышке знали об обещанных свободах и не вдавались в детали. Кроме того, не многие читатели со­ветской Конституции знали, что помимо «стабильных законов» пра­вительство Советского Союза и Коммунистическая партия издавали бесчисленные указы, инструкции и директивы. Многие из них были секретными документами и имели силу закона. Следующим демократическим элементом в тексте новой Кон­ституции была гарантия независимости судей. Частично включение этого положения должно было убедить западное общественное мне­ние в том, что советская законность являлась реальностью именно тогда, когда начинал бушевать «великий террор». По иронии судьбы, гарантия независимости судей вызовет некоторую неразбериху внутри страны. Отдельные судьи воспримут ее как разрешение игнорировать директивы местных властей.

Демократические элементы в сталинской Конституции также могли служить укреплению легитимности советского государства внутри страны. Одновременно Конституция, с одной стороны, офор­мляла процесс централизации власти в советской системе государст­венного управления, а с другой стороны, мобилизовывала народные массы на участие в общественном управлении, в том числе на обжалование действий власти. Это достигалось путем хорошо организованного общественного обсуждения проекта новой Конституции, а также в ходе подготовки и проведения выборов в Вер­ховный Совет СССР. Наконец, определяя государственные структуры, Конституция придавала им образ легитимности. Обычные законы сде­лать это были не в состоянии.

В основе внутриполитического и международного аспектов значе­ния советской Конституции лежал общий принцип, новый для совет­ского права. Он будет играть большую роль и иметь серьезные пос­ледствия для развития уголовного правосудия в СССР. Речь идет о принципе «видимости». Начиная с 1937 г. и в дальнейшие годы, даже много лет спустя после смерти И.В. Сталина, советские руководители будут ревниво охранять внешний облик своего строя во всех его ипостасях. Они будут прилагать все усилия для создания внутри страны и за рубежом образа советского государства как нормального и демократи­ческого. Видимость нормального положения дел, порядка, эффектив­ности и даже справедливости играла особую роль в области правосу­дия. Деятельность в этой сфере государственного управления непо­средственно влияла на облик СССР как государства, уважающего юридические права человека, закрепленные в советской Конституции. Иными словами, если высший закон страны, каким была советская Конституция, должен был спроектировать положительный образ со­ветского государства, такую же функцию должно было исполнять все советское право, подчиненное Конституции.

В результате начиная с 1937 г. советские руководители стали ожи­дать от советского правосудия если и не действительного улучшения качества работы, то хотя бы видимости эффективной работы. В тече­ние второй половины 30-х годов образ нормально функционирующего правосудия мог замаскировать методы внезаконного принуждения и террора и отвлечь от них внимание. После окончания второй мировой войны видимость эффективного, упорядоченного и справедливого правосудия получила дополнительное значение. Образование народ­ных демократий в Восточной Европе превратило советскую модель социализма в образец политической формации, достойный для под­ражания новообразованными государствами. Эта новая роль советско­го социализма заставила И.В. Сталина еще настойчивее проводить мысль о важности видимости достижения нового уровня совершенства в ра­боте советского государственного управления, в том числе и уголов­ного правосудия.

Как только И.В. Сталин принял решение об использовании Конститу­ции для легитимизации советского государства и для проецирования его респектабельности за пределы страны, он не мог более терпимо относиться к существованию антиправовой тенденции в советском правоведении. В 20-е годы марксисты-правоведы исповедовали идеи, которые отныне звучали вызывающе. Это были идеи типа того, что право — временная категория, которая должна уйти в небытие вместе с капиталистическими производственными отношениями, или что процессуальное право — вопрос технический и его упрощение достой­но всяческой похвалы. Отныне подобные идеи по сути дела подрыва­ли новый миф о конституционных основах советского политического строя.

Задолго до 1936 г. идеи правовых нигилистов потеряли авторитет и в контексте советского юридического развития, и уже к 1934 г. офи­циальная линия отвергала их, однако эти идеи сохраняли свое оста­точное влияние: в сфере преподавания права, а также в сердцах и в умах многих функционеров, которым всегда была близка антиправо­вая перспектива в советской юстиции.

Советское руководство целенаправленно дискредитировало  антиправовое направления в советской юстиции и ликвидации любой возможной угрозы новым политически функциям государства, закрепленным в Конституции СССР 1936 года  и в советском праве.

При этом необходимо отметить, что Сталинская концепция законности и правового порядка имела черты того явления, которое американский социолог-правовед Роберто Ангер назвал «бюрократическим правом». Бюрократическое право представляло собой закон, навязанный государствам для подчинения власть имущим. ( Цит. по: Соломон П. Советская юстиция при Сталине . – М.: РОССПЭН, 1998 С.183)