20. СОБОРНОЕ УЛОЖЕНИЕ 1649 Г. КАК СВОД ФЕОДАЛЬНОГО ПРАВА

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 
68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 
85 86 87 88 89 90 91 

ё 1648 г. вспыхнуло массовое восстание в Москве. В этой сложной ситуации был созван Земский собор, который про­должал свои заседания довольно долго. В 1649 г. на нем было принято знаменитое Соборное Уложение. Составлением проекта занималась специальная комиссия, его целиком и по частям обсуждали члены Земского собора («по палатам») по­сословно. Напечатанный текст был разослан в приказы и на места. Была сделана попытка впервые создать свод всех дей­ствующих правовых норм, включая Судебники и Новоуказ­ные статьи. Материал был сведен в 25 глав и 967 статей. На­мечается разделение норм по отраслям и институтам, хотя казуальность в изложении сохраняется.

Источниками Уложения стали Судебники, указные книги приказов, царские указы, думские приговоры, решения Зем­ских соборов (большая часть статей была составлена по чело­битным гласных собора). Стоглав, литовское и византийское законодательство. Уже после 1649 г. в комплекс правовых норм Уложения вошли Новоуказные статьи о «разбоях и ду­шегубстве» (1669 г.), о поместьях и вотчинах (1677 г.), о тор­говле (1653 г и 1677 г.).

В Соборном Уложении определялся статус главы государ­ства — царя, самодержавного и наследного монарха. Утверж­дение (избрание) его на Земском соборе не колебало установ­ленных принципов, напротив, обосновывало, легитимирова­ло их. Преступный умысел (не говоря о действиях), направ­ленный против персоны монарха, жестоко наказывался.

Уложение содержало комплекс норм, регулировавших важнейшие отрасли государственного управления. Эти нормы можно условно отнести к административным. При-

 

74     Г».

крепление крестьян к земле (гл. XI, «Суд о крестьянах»), по­садская реформа, изменившая положение «белых слобод» (гл. XIX), перемена статуса вотчины и поместья в новых усло­виях (гл. XVI, XVII), регламентация работы органов местного самоуправления (гл. XXI), режим въезда и выезда (гл. VI) — эсе эти меры составили основу административно-полицей­ских преобразований.

Судебное право в Уложении составило особый комплекс норм, регламентировавших организацию суда и процесса. Еще более определенно, чем в Судебниках, здесь происходи­ла дифференциация на две формы процесса: «суд» и «ро­зыск».

Гл. Х Уложения подробно описывает различные процеду­ры «суда»: процесс распадался на собственно суд и «верше-Тше», т. е. вынесение приговора, решения. «Суд» начинался с «вчинания», подачи челобитной жалобы. Затем происходил вызов приставом ответчика в суд. Ответчик мог представить поручителей (явный пережиток, идущий от послухов Русской Правды). Ему предоставлялось право дважды не являться в суд, если на то имелись уважительные причины (отсутствие, болезнь), но после третьей неявки он автоматически проиг­рывал процесс. Выигравшей стороне выдавалась соответст­вующая грамота.

Доказательства, которые использовались и принимались во внимание судом в состязательном процессе, были много­образны — свидетельские показания (практика требовала привлечения в процесс не менее десяти свидетелей), пись­менные доказательства (наиболее доверительными из них были официально заверенные документы), крестное целова­ние (допускалось при спорах на сумму не свыше одного рубля), жребий.

Процессуальными мероприятиями, направленными на получение доказательств, были «общий» и «повальный» обыск: в первом случае опрос населения осуществлялся по поводу факта совершенного преступления, во втором — по поводу конкретного лица, подозреваемого в преступлении.

Особыми видами свидетельских показаний были «ссылка из виноватых» и общая ссылка. Первая заключалась в ссылке обвиняемого или ответчика на свидетеля, показания которо­го должны абсолютно совпасть с показаниями ссылающего-

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 75

ся: при несовпадении дело проигрывалось. Подобных ссылок могло быть несколько, и в каждом случае требовалось полное подтверждение. Общая ссылка заключалась в обращении обеих спорящих сторон к одному и тому же свидетелю или нескольким свидетелям. Их показания становились решаю­щими.

Довольно своеобразным процессуальным действием в «суде» стал так называемый «правеж». Ответчик (чаще всего неплатежеспособный должник) регулярно подвергался судом процедуре телесного наказания — его били розгами по обна­женным икрам. Число таких процедур должно было быть эк­вивалентным сумме задолженности (за долг в сто рублей по­роли в течение месяца): здесь явно звучит архаический прин­цип замены имущественной ответственности личностной. «Правеж» был не просто наказание — это мера, побуждающая ответчика выполнить обязательство (у него могли найтись поручители или он сам мог решиться на уплату долга).

Судоговорение в состязательном процессе было устным, но протоколировалось в «судебном списке». Каждая стадия оформлялась особой грамотой.

Розыск, или «сыск», применялся по наиболее серьезным уголовным делам. Особое место и внимание отводились пре­ступлениям, о которых было заявлено: «Слово и дело госуда­рево», т. е. в которых затрагивался государственный интерес. Дело в розыскном процессе могло начаться с заявления по­терпевшего, с обнаружения факта преступления (поличного) или с обычного наговора, не подтвержденного фактами обви­нения («язычная молва»). После этого в дело вступали госу­дарственные органы. Потерпевший подавал «явку» (заявле­ние), и пристав с понятыми отправлялся наместо происшест­вия для проведения дознания. Процессуальным действием был «обыск», т. е. допрос всех подозреваемых и свидетелей.

В гл. XXI Соборного Уложения впервые регламентирует­ся такая процессуальная процедура, как пытка. Основанием для ее применения могли послужить результаты «обыска», когда свидетельские показания разделялись: часть в пользу подозреваемого, часть — против него. В случае когда результа­ты «обыска» были благоприятными для подозреваемого, он мог быть взят на поруки, т. е. освобожден под ответствен­ность (личную и имущественную) его поручителей.'>/

 

•№

IV.

 

 

 

Применение пытки регламентировалось: ее можно было применять не более трех раз с определенным перерывом. Показания, данные на пытке («оговор»), должны были быть перепроверены посредством других процессуальных мер (до­проса, присяги, «обыска»). Показания пытаемого протоколи­ровались.

Впервые термины «преступление» и «вина» появляются в юридических текстах в конце XVI в. Однако критерием, кото­рым определялся уголовно-правовой характер деяния, была не столько злая воля преступника, сколько степень наруше­ния общественного интереса.

Необходимость выяснять форму вины предписывалась уже в судебных актах XVI в. Более строгие наказания влекли либо особый статус преступника («ведомо лихой человек»), либо особые обстоятельства деяния (насилие и хитрость при совершении преступления).

Отягчающими вину обстоятельствами были убийство «в разбое», ночная татьба, преступление, совершенное в цер­кви, на государевом дворе или в отношении должностного лица, «скоп и сговор», во время стихийного бедствия или совокупность преступлений.

Смягчающими вину обстоятельствами являлись малый возраст, воровство вследствие «нужды» и «простого ума». С 1550 г. обстоятельством, освобождающим от наказания, ста­новится необходимая оборона. Соборное Уложение 1649 г. вводит такие понятия крайней необходимости и «неведе­ния», наличие которых освобождает от наказания.

С XV в. преступные деяния начинают классифицировать­ся по составам (хотя и сохраняют общее определение — «во­ровство»). Преступления против церкви и религии и наказа­ния за них содержатся уже в церковных канонах. Практика определенно опережала законодательство: упоминание о со­жжении на костре «волшебников» содержится уже в текстах XIII в. Церковный Собор 1504 г. предписывал карать обвиня­емых еретиков урезанием языка, тюремным заключением и сожжением. Однако массовых сожжений, как это имело место в Западной Европе, в России XV—XVI вв. не наблюда­лось.

Впервые противоцерковные преступления включаются в Судебник 1497 г. К первым из них относилась «церковная

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

татьба», которой были присущи черты «святотатства». Сто­глав вводит понятие «церковного мятежа», т. е. нарушения церковного благочиния, порядка. Соборное Уложение добав­ляет «обиду» священнослужителя и очень важное понятие «богохульства», включающее в себя неверие, отрицание пра­вославной веры, поношение, оскорбление святынь. Предус­матривалось наказание за «совращение в бусурманство», при­чем на практике за вовлечение не только в магометанскую или иудейскую веру, но и лютеранскую и римско-католичес­кую.

Понятие государственного преступления, отсутствующее в Русской Правде, сформировалось на практике уже в XI—XII вв. Его синоним «крамола» вначале обозначал «отъезд» бояр и князей с великокняжеской службы, за что они лишались боярского чина и прав на имущество. С середины XV в. в договорных грамотах великих и удельных князей стала пред­усматриваться обязательная выдача властями преступников, бежавших в другое княжество. Появилось понятие «рубеж-ник», т. е. нарушитель границы.

Уже в XII в. появляется понятие «земской измены», «тай­ного перевета», сношения с врагом (ранее всего оно появи­лось в приграничных регионах — Новгороде и Пскове). С расширением понятия измены в него стали включать узурпа­цию власти («самозванство»), передачу города врагу (Судеб­ники 1550 и 1589 гг.), оказание помощи «государеву недругу».

Судебники 1497 и 1550 гг. вводят новые составы государст­венных преступлений: «предмет» (распространение прокла­маций, призывающих к мятежу) и «зажигание» (злостный поджог в городе). Последнее преступление Соборное Уложе­ние 1649 г. выделило в отдельный состав, связывая его с целью сдачи города врагу. Вместе с тем Уложение дифферей-цирует действия «городского сдавца» в зависимости от спосо­ба сдачи — открытым и тайным впуском врага в город.

С конца XVI в. появляется понятие бунта, мятежа, восста­ния против власти. Соборное Уложение выделяет также такие действия, как заговор и скоп. Заговор чаще всего рас­сматривали, как направленный против государя, в ущерб его здоровью могли применяться зелья, волхование и иные способы напускания «порчи». Бранные и злые слова в адрес государя рассматривались как политическое преступле-

 

78

 

 

 

ние, так же как и «выяснение отношений», беспорядки и столкновения на государевом дворе (о чем специально гово­рит Соборное Уложение). В скопе и заговоре субъектом пре­ступления была объединенная сговором группа, толпа, а не отдельные лица.

В XVII в. устанавливается публично-правовая обязанность в отношении такого действия, как «извет», т. е. сообщения о готовящемся государственном преступлении. Соборное Уло­жение выделяет специальный состав — недоносительство, на­казываемое смертной казнью. «Извет» обязывались выпол­нять все члены семьи злоумышляющего против государя лица. «Извет» могли приносить люди всех чинов, даже «ведо­мо ..шхие люди», подавая его в любую инстанцию, вплоть до государя. За недоказанный и особенно за ложный извет пред­усматривалось суровое наказание, за доказанный — возна­граждение.

Появление групы преступлений против порядка управле­ния связано с общими процессами государственной центра­лизации. Одним из наиболее серьезных правонарушений было фальшивомонетничество — деяние, направленное про­тив денежной монополии государства. Соборное Уложение обстоятельно регламентирует этот состав по субъекту и под­судности.

Известное еще церковному законодательству «корчемст­во» запрещалось Стоглавом, а Соборное Уложение предус­матривало уголовную ответственность не только для незакон­ных изготовителей и продавцов вина, но и для его потребите­лей (<'питухов»).

Судебник 1550 г. вводит новый состав — «подписку», или подделку актов, печатей, документов. Судебник 1589 г. под­разделяет это деяние по объекту (рукописные документы и акты, оформленные в официальном порядке). Соборное Уло­жение 1649 г. обстоятельно и детально описывает этот со­став: предусмотрены составление поддельных грамот, печа­тей, подделка грамот и приказных писем, постановка настоя­щей печати на фальшивые документы.

Среди должностных преступлений на первом месте стоя­ло лихоимство, чаще всего понимаемое как нарушение уста­новленного порядка судопроизводства. «Посул» был закон-

 

русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 79

ным актом еще в XV в : для большего прилежания судья полу­чал плату от подсудимого. Нормирование размеров «посу­лов» превращало излишки в предмет «лихоимства», и посул превращается во взятку. Запреты взимания тайных посулов содержатся в Псковской судной грамоте. Судебник 1550 г. связывает с получением посула вынесение неправосудного решения судом, за что предусматривалось уголовное наказа­ние.

Наряду с этим составом судебники предусматривали такие виды преступлений, как отказ в правосудии (1497 г.) и подлог (1550 г.), а Соборное Уложение дополняло эту группу статья­ми о волоките, нарушении порядка судопроизводства и ис­пользовании труда подсудимых в хозяйстве судьи.

К группе преступлений против суда как наиболее опасное (по судебникам 1497 и 1550 гг.) относилось ябедничество или ложный донос на заведомо невиновного. По указу 1582 г. ви­новные в этом преступлении подразделялись на ябедников, крамольников и составщиков, т. е. лживых обвинителей, лжи­вых доносчиков (обвиняющих в государственном преступле­нии) и составителей лживых гражданских исков.

С XVI в. в практике судов появляется такой состав, как лжеприсяга. В Кормчей книге и Стоглаве это преступление оценивалось как антирелигиозное, Соборное Уложение переводит его в разряд светских, приблизив к лжесвидетель­ству Там же предусматривалось уголовное наказание за ос­корбление судей, пристава, поделыцика, понятых и других судебных должностных лиц. К оскорблению судей приравни­валось нарушение порядка судебного заседания.

К преступлениям против правосудия относилась подача ложной жалобы на должностное лицо, побег от судебного пристава, сопротивление при изъятии поличного, неявка от­ветчика в суд.

К группе воинских преступлений относились: самоволь­ное оставление службы (часто — «посул»), «наезды», потравы посевов ратными людьми, насилие по отношению к мирному населению, кража оружия, уклонение от воинских смотров и т. д. Соборное Уложение впервые ввело понятие «дезертирст­во» и положило начало систематизации воинских преступле­ний. Особыми субъектами в этой группе преступлений были

 

80

ш1

 

 

 

сборщики и «окладчики», т.е. лица, ответственные за прове­дение мобилизации. Тяжесть наказаний за воинские преступ­ления усугублялась в обстановке боевых действий.

Преступления против личности включали большую груп­пу составов, среди которых были убийство, нанесение телес­ных повреждений, побоев и оскорблений.

В XVI в. наряду с понятием «неумышленное убийство», которое было известно еще в Русской Правде, появляется, понятие «случайное убийство», не влекшее за собой ответст­венности.                                            I

В Судебнике 1497 г., как уже говорилось, вводится понятие' «государский убийца». В XVI в. убийство в законодательстве! уже отделяется от разбоя, но в практике Разбойного приказа оба состава все еще проходят вместе. Их окончательную диф­ференциацию осуществляет только Соборное Уложение.

Уложение более подробно, чем судебники, разрабатывает систему квалифицирующих убийство признаков, включив в| нее убийство женой мужа, убийство родителей, сестер и неза­коннорожденных детей. В этих преступлениях соучастники отвечали наравне с прямыми виновниками. К квалифициро­ванным видам убийства (по способу совершения) Уложение относило отравление.

К группе умышленных убийств Уложение относило пре­ступления, совершенные «насильством, скопом и загово­ром», что рассматривалось как отягчающие обстоятельства. Уложение дифференцирует убийства на хитростные и бес­хитростные. Последние (случайные, совершенные «греш­ным делом») наказанию не подлежали. Следует отметить, что грань между неосторожностью и случайностью оставалась размытой.

В отличие от Литовского статута Соборное Уложение дает новое понятие необходимой обороны: допускается убий­ство в порядке самообороны и защиты имущества, защиты соседа и хозяина. Закон не требует соразмерности средств обороны и нападения. Правомерным считалось убийство вора не только в момент совершения им преступления, но и позже — во время погони за ним или при его задержании.

Увечье выделяется из группы членовредительных пре­ступлений в Законе судном. Уложение формулирует особый состав, называя его «мучительское поругательство» (отсече-

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 81

ние носа, уха, ноги, руки, глаза), за которое, кроме штрафа, полагалось нанесение аналогичного увечья (принцип «талио­на»).

С XII в. в судебной практике известны преступления про­тив чести. В Уставе Ярослава (XI в.) предусматривалась ответ­ственность за оскорбление словом, в Русской Правде — за оскорбление действием. Дифференциацию штрафов за бес­честье устанавливает Судебник 1589 г. (32 статьи, предусмат­ривающие наказание за бесчестье). При этом понятие бесчес­тья расширяется: теперь к нему относятся не только оскор­бления действием или словом, но и ложные обвинения. Со­борное Уложение к оскорблению действием относит также побои, совершенные умышленно, после подготовительных действий, а не в простой драке (в целом Уложение перечисля­ет 72 случая бесчестья).

Отдельную группу составляли преступления против нрав­ственности и семьи. Прелюбодеяние известно уже Русской Правде и Церковному уставу Ярослава. Соборное Уложение дополняет эту группу понятием сводничества. Изнасилова­ние упоминалось еще в XII в., в Уставе Ярослава речь шла о групповом изнасиловании. Соборное Уложение ужесточает наказание для пособников в изнасиловании.

Среди имущественных преступлений еще в Русской Прав­де был известен разбой, а с начала XVII в. борьба с разбоями объявляется «государевым делом». Практика постепенно раз­водит разбой с убийством и связывает его с понятием грабежа и насилия. К признакам разбоя относятся открытость нападе­ния и организованный (шайка) характер. При определении разбоя Соборное Уложение не пользуется уже понятием «лихой человек» (как в судебниках), но вводит новое — реци­див. Разбой часто соединяется с отягчающими обстоятельст­вами — убийством или поджогом.

Самым распространенным видом имущественного пре­ступления оставалась татьба, еще в Русской Правде подразде­лявшаяся на простую и квалифицированную (из закрытых помещений, конокрадство). Понятие рецидива относитель­но татьбы впервые появилось в Псковской судной грамоте. Тяжесть наказания за кражу постоянно нарастала: смертной казнью вначале наказывалась третья кража. Судебник 1550 г.

 

82

 

 

 

устанавливает эту меру со второго случая, а Судебник 1589 г. закрепляет смертную казнь даже в отношении лица, не при­знавшего своей вины.

К квалифицированным видам кражи Псковская судная грамота относила кражу в Кремле, судебники дополняют со­став церковной кражей, а Стоглав и Уложение связывают эту последнюю со святотатством. В ситуации с «головной тяж­бой» Соборное Уложение в качестве отягчающего обстоя­тельства упоминает убийство, которым сопровождается тать-ба. Хищение имущества во время стихийных бедствий рас­сматривалось как грабеж. В общем тяжесть наказания за хи- ^ щение зависела не от размеров похищенного, а от факта ре- ^ цидива.

Порча и уничтожение чужого имущества упоминаются еще в Русской Правде: порча межевых знаков прослеживает­ся как особый состав преступления в судебниках и Уложении (здесь уже регламентируется порядок разрешения межевых споров). Наиболее тяжким преступлением в этой группе оста­вался^ поджог.

В области уголовного права Соборное Уложение уточняет понятие «лихое дело», разработанное еще в судебниках. Субъ­ектами преступления могли быть как отдельные лица, так и группа лиц. Закон разделяет их на главных и второстепен-,-ных, понимая под последними соучастников. В свою очередь, соучастие может быть как физическим (содействие, практи­ческая помощь, совершение тех же действий, что совершал главный субъект преступления), так и интеллектуальным (на-г> пример, подстрекательство к убийству — гл.XXII). В этой связи субъектом стал признаваться даже раб, совершивший преступление по указанию своего господина. От второсте­пенных субъектов преступления (соучастников) закон отли­чал лиц, только причастных к совершению преступления:

пособников (создававших условия для совершения преступ­ления), попустителей (обязанных предотвратить преступле­ние и не сделавших этого), недоносителей (не сообщивших о подготовке и совершении преступления), укрывателей (скрывших преступника и следы преступления).

Субъективная сторона преступления обусловливалась сте­пенью вины: Уложение знает деление преступлений на умыш­ленные, неосторожные и случайные. Характерно, что за не-

1

 

83

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

 

 

 

осторожные действия совершивший их наказывается так же, как за умышленные преступные действия. Здесь сохраняется архаический (и репрессивный) принцип объективного вме­нения: наказание следует не за мотив преступления, а за его результат. В признаках объективной стороны преступления закон выделяет смягчающие и отягчающие обстоятельства. К первым относятся состояние опьянения, неконтролируе­мость действий, вызванная оскорблением или угрозой (аф­фект), ко вторым — повторность преступления, размеры вреда, особый статус объекта и предмета преступления, сово­купность нескольких преступлений.

Закон выделяет отдельные стадии преступного деяния:

умысел (который сам по себе уже может быть наказуемым), покушение на преступление и совершение преступления. Закон знает понятия рецидива (совпадающее в Уложении с понятием «лихой человек») и крайней необходимости, кото­рая является ненаказуемой только при соблюдении соразмер­ности ее реальной опасности со стороны преступника. Нару­шение соразмерности означало превышение пределов необ­ходимой обороны и наказывалось.                 ^

Объектами преступления Соборное Уложение считало церковь, государство, семью, личность, имущество и нравст­венность. Впервые в истории русского законодательства в светскую кодификацию были включены преступления про­тив религии, ранее находившиеся в юрисдикции церкви. В системе преступлений они были поставлены на первое место. Подобный пересмотр системы имел двоякое значение: с одной стороны, церковь как основная идеологическая сила и ценность занимала в ней особое место, что свидетельствова­ло о росте ее влияния, с другой — принятие церкви под защиту государственных институтов и законов указывало на их при­оритет в политической системе, развивающейся по пути к абсолютной монархии.

Система преступлений по Соборному Уложению выглзде-ла следующим образом:

а) преступления против церкви: богохульство, совраще­ние православного в иную веру, прерывание хода литургии в храме;

б) государственные преступления: любые действия (и даже умысел), направленные против личности государя или

 

82

 

 

 

устанавливает эту меру со второго случая, а Судебник 1589 г. закрепляет смертную казнь даже в отношении лица, не при­знавшего своей вины.

К квалифицированным видам кражи Псковская судная грамота относила кражу в Кремле, судебники дополняют со­став церковной кражей, а Стоглав и Уложение связывают эту последнюю со святотатством. В ситуации с «головной тяж­бой» Соборное Уложение в качестве отягчающего обстоя­тельства упоминает убийство, которым сопровождается тать-ба. Хищение имущества во время стихийных бедствий рас­сматривалось как грабеж. В общем тяжесть наказания за хи­щение зависела не от размеров похищенного, а от факта ре­цидива.

Порча и уничтожение чужого имущества упоминаются еще в Русской Правде: порча межевых знаков прослеживает- | ся как особый состав преступления в судебниках и Уложении (здесь уже регламентируется порядок разрешения межевых споров). Наиболее тяжким преступлением в этой группе оста­вался^ поджог.                                        !

В области уголовного права Соборное Уложение уточняет понятие «лихое дело», разработанное еще в судебниках. Субъ­ектами преступления могли быть как отдельные лица, так и группа лиц. Закон разделяет их на главных и второстепен­ных, понимая под последними соучастников. В свою очередь, соучастие может быть как физическим (содействие, практи­ческая помощь, совершение тех же действий, что совершал главный субъект преступления), так и интеллектуальным (на­пример, подстрекательство к убийству — гл.ХХП) В этой связи субъектом стал признаваться даже раб, совершивший преступление по указанию своего господина. От второсте­пенных субъектов преступления (соучастников) закон отли­чал лиц, только причастных к совершению преступления:

пособников (создававших условия для совершения преступ­ления), попустителей (обязанных предотвратить преступле­ние и не сделавших этого), недоносителей (не сообщивших о подготовке и совершении преступления), укрывателей (скрывших преступника и следы преступления).

Субъективная сторона преступления обусловливалась сте­пенью вины: Уложение знает деление преступлений на умыш­ленные, неосторожные и случайные. Характерно, что за не­

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

осторожные действия совершивший их наказывается так же, как за умышленные преступные действия. Здесь сохраняется архаический (и репрессивный) принцип объективного вме­нения: наказание следует не за мотив преступления, а за его результат. В признаках объективной стороны преступления закон выделяет смягчающие и отягчающие обстоятельства. К первым относятся состояние опьянения, неконтролируе­мость действий, вызванная оскорблением или угрозой (аф­фект), ко вторым — повторность преступления, размеры вреда, особый статус объекта и предмета преступления, сово­купность нескольких преступлений.

Закон выделяет отдельные стадии преступного деяния:

умысел (который сам по себе уже может быть наказуемым), покушение на преступление и совершение преступления. Закон знает понятия рецидива (совпадающее в Уложении с понятием «лихой человек») и крайней необходимости, кото­рая является ненаказуемой только при соблюдении соразмер­ности ее реальной опасности со стороны преступника. Нару­шение соразмерности означало превышение пределов необ­ходимой обороны и наказывалось.                 ^

Объектами преступления Соборное Уложение считало церковь, государство, семью, личность, имущество и нравст­венность. Впервые в истории русского законодательства в светскую кодификацию были включены преступления про­тив религии, ранее находившиеся в юрисдикции церкви. В системе преступлений они были поставлены на первое место. Подобный пересмотр системы имел двоякое значение: с одной стороны, церковь как основная идеологическая сила и ценность занимала в ней особое место, что свидетельствова­ло о росте ее влияния, с другой — принятие церкви под защиту государственных институтов и законов указывало на их при­оритет в политической системе, развивающейся по пути к абсолютной монархии.

Система преступлений по Соборному Уложению выгляде­ла следующим образом:

а) преступления против церкви; богохульство, совраще­ние православного в иную веру, прерывание хода литургии в храме;

б) государственные преступления: любые действия (и даже умысел), направленные против личности государя или

 

84

IV.

 

 

 

его семьи, бунт, заговор, измена (по этим преступлениям от­ветственность несли не только лица, их совершившие, но и их родственники и близкие);

в) преступления против порядка управления: злостная не­явка ответчика в суд и сопротивление приставу, изготовление фальшивых грамот, актов и печатей, самовольный выезд за границу, фальшивомонетничество, содержание без имеюще­гося разрешения питейных заведений и самогоноварение, принесение в суде ложной присяги, дача ложных свидетель­ских показаний, «ябедничество» или ложное обвинение (в последнем случае к «ябеде» применялось то наказание, кото­рое было бы применено к человеку, ложно им обвиненному, — здесь явно действовал древний принцип талиона «око за око, зуб за зуб», т. е. модификация кровной мести);

г) преступления против благочиния: содержание прито­нов, укрывательство беглых, незаконная продажа имущества (краденого, чужого, неоформленного должным образом), не­дозволенная запись в заклад (к боярину, в монастырь, к поме­щику), обложение пошлинами освобожденных от них лиц;

д) должностные преступления: лихоимство (взяточниче­ство, неправомерные поборы, вымогательство), неправосу­дие (заведомо несправедливое решение дела, обусловленное корыстью или личной неприязнью), подлоги по службе (фальсификация документов, сведений, искажения в денеж­ных бумагах и пр.), воинские преступления (нанесение ущер­ба частным лицам, мародерство, побег из части);

е) преступления против личности: убийство, разделяв­шееся на простое и квалифицированное (убийство родите­лей детьми, убийство господина рабом), нанесение увечья (тяжелого телесного повреждения), побои, оскорбление чести (в виде обиды или клеветы, распространение пороча­щих слухов); не наказывалось убийство изменника или вора, пойманного на месте преступления.

ж) имущественные преступления: татьба простая и квали­фицированная (церковная, на службе, конокрадство, совер­шенная в государевом дворе, кража овощей из огорода и рыбы из садка), разбой (совершаемый в виде промысла) и грабеж обыкновенный или квалифицированный (совершен­ный служилыми людьми или детьми в отношении родите­лей), мошенничество (хищение, связанное с обманом, но без

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

насилия), поджог (пойманного поджигателя бросали в огонь), насильственное завладение чужим имуществом (зем­лей, животными), порча чужого имущества;

з) преступления против нравственности: непочитание детьми родителей (отказ содержать престарелых родите­лей), сводничество, «блуд» жены (но не мужа), половая связь господина с рабой.

Самыми распространенными видами наказаний были смертная казнь, телесные наказания, тюремное заключение, ссылка, конфискация имущества, отстранение от должности, штрафы.

По Псковской судной грамоте смертная казнь (без указа­ния вида) назначалась за пять составов преступлений, по су­дебникам — в двенадцати случаях, по Уложению — в тридцати шести (но за счет расширения «жестоких и нещадных» нака­заний — фактически в шестидесяти случаях). «Лихие люди» подвергались этому наказанию независимо от состава совер­шенного ими преступления.

Наиболее распространенными видами смертной казни были повешение и отсечение головы. В документах XV в. упоминается утопление в реке. К квалифицированным видам смертной казни относились: четвертование, сожжение в срубе, железной клетке или открытом костре, копчение на медленном огне. Законодательно сожжение было закреплено Соборным Уложением и практиковалось до конца XVIII в. (по делам религиозным и к поджигателям).

Уже в первой половине XVI в. в приговорах судов упомина­ется о таком виде казни, как залитие горла расплавленным металлом (фальшивомонетчикам).

Уложение устанавливает для женщин-мужеубийц особый вид казни — закапывание живой по горло в землю (обычно смерть наступала через два-три дня). С XVI в. широко приме­нялось посажение на кол, заимствованное из польско-литов­ского уголовного законодательства.

Членовредительные наказания (часто основанные на принципе талиона) включали отсечение руки (за кражу, долж­ностной подлог, покушение на господина), клеймение, уреза­ние ушей, ноздрей и носов (за повторную татьбу, продажу табака), языка (за ложную присягу). Виновных в убийстве родителей разрывали клещами.

 

86     IV.

Болезненные наказания включали битье кнутом и батога­ми публично у приказа, на торгу. Это наказание начинает практиковаться с XV в.; в Судебнике 1550 г. оно применяется в шестнадцати статьях, в Удожении — в ста сорока случаях. Торговая казнь, как правило, соединялась с другими наказа­ниями—тюремным заключением, высылкой, штрафом, иног­да предваряя смертную казнь.

Битье кнутом могло длиться до трех дней, число ударов оставалось на усмотрение судьи. Этот вид наказания сохра­нялся до середины XIX в. На практике обычно наносили тридцать— пятьдесят ударов, часто это наказание приводило к смерти. Иногда в приговоре прямо предписывалось: «за­бить до смерти».

Битье батогами (тонким гибким прутом) также бывало простым или нещадным («вместо кнута»). Эта процедура на­зывалась «правеж» и первоначально являлась средством при­нуждения к исполнению судебного решения по имуществен­ным искам. Длительность «правежа» зависела от искомой суммы долга (обычно за 100 рублей на «правеж» стояли месяц). На правеж ставился ответчик, либо его поручитель, либо зависимые от ответчика люди (крестьяне и холопы).

Тюремное заключение упоминается еще в XI—XII вв., когда в темницы заключались еретики. Вначале тюремное заключение применялось лишь как предварительная мера, но с XVI в. (Судебник 1550 г.) становится самостоятельным нака­занием. В Уложении этот вид наказания упоминается более сорока раз и как мера предварительная, и как основное нака­зание. Срок наказания колебался от трех дней до пожизнен­ного заключения. Тюрьмы были земляные, деревянные и ка­менные, монастырские и опальные (для политических заклю­ченных). В монастырских тюрьмах, как и в других, осущест­влялись охрана заключенных и их использование на тюрем­ных работах, в политических тюрьмах полностью исключа­лись любые контакты с заключенными.

Тюремные сидельцы кормились либо за счет родственни­ков, либо на подаяние, получаемое ими во время прохода под стражей по городу. Собранное подаяние делилось между всеми заключенными.

Ссылка упоминается еще в Русской Правде («поток»), в XIII в. известны эпизоды ссылки в монастыри, отдаленные

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 87

районы Руси и за границу. Политическая ссылка (впервые примененная в конце XVI в. по делу царевича Дмитрия) пред­полагалась пожизненной. Отбывших тюремный срок и «гуля­щих» людей ссылали в пограничные отдаленные города.

Разновидностью ссылки, применяемой к представителям аристократической верхушки, была опала: в начале XVI в. несколько сотен знатных родов подверглись опале по указу великого князя. Об опале упоминают Судебник 1550 г. и Со­борное Уложение.

В Соборном Уложении впервые появляются бесчестящие наказания, начиная с самых мягких (выговор в присутствии понятых) и кончая «выдачей головой». Сюда входило «отня­тие чести», т.е. лишение званий или понижение в чине (на­пример, перевод из бояр в дворяне). Исполняемое наказание регистрировалось в Разрядной книге.

Судебник 1550 г. специально определил такой вид наказа­ния, как отрешение от должности и запрет занимать такую должность в будущем, а Стоглав и Соборное Уложение расши­рили сферу применения этого наказания (помимо судейских чинов, к поместникам и волостелям).

Штрафы разных размеров и видов применялись Русской Правдой. Там они были компенсационной (за ущерб) мерой, а с XIV в. становятся средством для искупления вины. Убытки истца возмещались из имущества преступника (татя, разбой­ника и их соучастников). Характерно, что сумма иска опреде­лялась самими разбойниками на пытке, как минимум она со­ставляла четверть предъявленного иска.

Русская Правда говорит о «продаже», как о штрафе за пре­ступление, поступившем в казну или суд. Размер «продажи» определялся судом. Судебник 1550 г. вводил в качестве штраф­ной санкции «пеню», взыскиваемую с должностных лиц за лихоимство, за понесение бесчестья. Вместе с тем виновный уплачивал еще вознаграждение потерпевшему; судебники эту санкцию применяли по многим видам преступлений. Уложе­ние ограничивает ее применение (в восьми случаях) только в преступлениях, посягавших на имущество, честь и здоровье частного лица.

Размеры платы за бесчестье были дифференцированы:

было бесчестье простое, двойное и тройное. К этому добавля­лась сложная шкала штрафных санкций за каждый вид телес-

 

88

IV.

 

 

 

ного повреждения. При невозможности расплатиться с ис­тцом ответчик либо выдавался ему «головой на продажу», т.е. холопство до отработки долга (Судебник 1497 г.), либо под­вергался «правежу» (Соборное Уложение).

Наиболее тяжелым имущественным наказанием была кон­фискация имущества («разграбление» по Русской Правде). В XIV в. эта мера стала применяться к имуществу «отъехавших» от великого князя бояр, в XVI в. она стала называться «вели­ким разорением». Судебники вводят конфискацию в качестве дополнительного наказания для «лихих людей», за злоупот­ребления по должности. Порядок конфискации регламенти­рован в Соборном Уложении: конфискации подвергалось как движимое, так и недвижимое имущество, имущество жены политического преступника и его взрослого сына. Все посту­пало в государственную казну (судебники предусматривали передачу части конфискованного имущества судьям).

Соборное Уложение предусматривало конфискацию в от­ношении обвиненных в разбое, в укрывательстве разбойни­ков, в нарушении правил продажи табака, в дезертирстве со службы.

Целями наказания по Соборному Уложению были устра­шение и возмездие; изоляция преступника от общества со^ ставляла дополнительную и второстепенную цель.

Для системы наказаний были характерны следующие при­знаки:

1. Индивидуализация наказания. Жена и дети преступни­ка не отвечали за совершенное им деяние. Однако пережитки архаической системы наказаний были еще живы и вырази­лись в сохранении института ответственности третьих лиц:

помещик, убивший чужого крестьянина, должен был пере­дать понесшему ущерб помещику другого крестьянина; сохра­нялась процедура «правежа», в значительной мере поручи­тельство походило на ответственность поручителя за дейст­вия правонарушителя (за которого он поручился).

2. Сословный характер наказания. Он выражался в том, что за одни и те же преступления разные субъекты несли разную ответственность (так, за аналогичное деяние боярин наказывался лишением чести, а простолюдин — кнутом, гл. X).

3. Неопределенность в установлении наказания. Этот при-

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 89

знак был связан с целью наказания — устрашением. В приго­воре мог быть указан не сам вид наказания и использовались такие формулировки: «как государь укажет», «по вине» или «наказать жестоко». Если даже вид наказания был определен, неясным оставался способ его исполнения («наказать смер­тью») или мера (срок) наказания (бросить «в тюрьму до госу­дарева указа»). Принцип неопределенности дополнялся принципом множественности наказаний. За одно и то же пре­ступление могло быть установлено сразу несколько наказа­ний — битье кнутом, урезание языка, ссылка, конфискация имущества. За кражу наказания устанавливались по нарастаю­щей: за первую кражу — битье кнутом, урезание уха, два года тюрьмы и ссылка; за вторую — битье кнутом, урезание уха, четыре года тюрьмы; за третью — смертная казнь. Неопреде­ленность в установлении наказания создавала дополнитель­ное психологическое воздействие на преступника. Целям уст­рашения служила особая символика наказаний: преступнику заливали горло расплавленным металлом, к нему применяли то наказание, которое он желал бы для оклеветанного им человека («ябедничество»), т.е. применяли архаический принцип талиона, «эквивалентного возмездия». Публич­ность казней имела социально-психологическое назначение:

многие наказания (сожжение, утопление, колесование) слу­жили как бы аналогами адских мук.

В Соборном Уложении применение смертной казни пред­усматривалось почти в 60 случаях (даже курение табака нака­зывалось смертью). Смертная казнь делилась на квалифици­рованную (колесование, четвертование, сожжение, залитие горла металлом, закапывание живьем в землю) и простую (отсечение головы, повешение).

Членовредительные наказания включали отсечение руки, ноги, урезание носа, уха, губы, вырывание глаза, ноздрей. Эти наказания могли применяться как дополнительные или как основные. Увечащие наказания, кроме устрашения, вы­полняли функцию означивания преступника, выделения его из окружающей массы людей.

К болезненным наказаниям относилось сечение кнутом или батогами в публичном месте (на торгу).

Тюремное заключение как специальный вид наказания могло устанавливаться сроком от трех дней до четырех лет или на неопределенный срок. Как дополнительный вид нака-

 

90

зания (иногда как основной) назначалась ссылка (в отдален­ные монастыри, остроги, крепости или боярские имения).

К представителям привилегированных сословий приме­нялся такой вид наказания, как лишение чести и прав, варьи­рующийся от полной выдачи головой (т. е. превращение в холопа) до объявления «опалы» (изоляция, остракизм, госу­дарева немилость). Обвиненного могли лишить чина, права заседать в Думе или приказе, лишить права обращаться с иском в суд (условно говоря, это напоминало частичное объ­явление вне закона).

Широко применялись имущественные санкции (гл.Х Уло­жения в семидесяти четырех случаях устанавливала града­цию штрафов «за бесчестье» в зависимости от социального положения потерпевшего). Высшей санкцией этого вида была полная конфискация имущества преступника.

Наконец, в систему санкций входили церковные наказа­ния: покаяние, епитимья, отлучение от церкви, ссылка в мо­настырь, заточение в одиночную келью и др.

Вещное, обязательственное и наследственное право. Сфера гражданско-правовых отношений, регулируемых спе­циальными нормами, может быть выделена в системе Собор­ного Уложения г достаточной определенностью. К этому за­конодателя побуждали вполне реальные социально-экономи­ческие обстоятельства: развитие товарно-денежных отноше­ний, формирование новых типов и форм собственности, рост гражданско-правовых сделок. Однако внутри системы Уложения нормы, регулирующие гражданско-правовые отно­шения, тесно соприкасались со смежными. Так, положения о правомочиях собственников (вотчинников, помещиков) близко соприкасаются с нормами государственного и адми­нистративного права (о службе), нормы обязательственного права смыкаются с уголовно-правовыми санкциями (выдача головой, постановка на правеж).

Недифференцированность гражданско-правовых норм проявлялась в самом языке права: один и тот же правовой источник мог давать несколько не только альтернативных, но и взаимоисключающих решений по одному и тому же во­просу. Так, установленный законом срок приобретательной давности, доказывающий право собственности на недвижи­мость, оказывался только дополнительным условием, а закон-

 

русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

ность владения устанавливалась из других источников. Не­четкость определения той или иной категории часто создава­ла ситуацию, в которой происходило смешение разнородных норм и обязательств: на практике нередко договор купли-про­дажи, когда он осуществлялся не посредством денег, а других эквивалентов, сливался с меной, договор займа — с договором ссуды и т. п.

Субъектами гражданско-правовых отношений являлись как частные (физические), так и коллективные лица. В XVII в. определенно отмечался процесс постепенного расши­рения юридических прав частного лица за счет уступок со стороны прав лица коллективного. Высвобождаясь из-под жесткого контроля родовых и семейных союзов, частное лицо в то же время подпадает под сильное влияние других коллективных субъектов, прежде всего государства (особен­но в сфере вещного и наследственного права).

Для правового мышления данной эпохи было характер­ным рассмотрение устанавливаемых отношений как отноше­ний вечных. В частности, с этим были связаны трудности перехода от фактически установленных имущественных от­ношений (признаки которых—давность, реальное обладание ими, обычай) к отношениям, юридически оформленным, когда их законность не могла быть установлена только на основании документа, но нуждалась в подтверждении фактом (в том числе свидетельскими показаниями, присягой).

В юридической интерпретации переход к абстрактным нормам проявился в своеобразном их толковании. На пер­вый план выдвигалось не представление об ихустановленнос-ти, а идея о вечном существовании этих норм. Задачей зако­нодателя являлось их адекватное прочтение. Такой подход поднимал ценность обычая, традиции и камуфлировал под традицию даже совсем новые установления.

Для правоотношений, возникавших на основе норм, рег­ламентирующих сферу имущественных отношений, харак­терной стала неустойчивость статуса самого субъекта прав и обязанностей. Прежде всего это выражалось в расчленении нескольких правомочий, связанных с одним субъектом и одним правом. Так, условное землевладение придавало субъ­екту права владения и пользования, но не распоряжения предметом (последнее правомочие осуществлялось только

 

92     IV.

через систему внешних и полуфиктивных мер: запись на служ­бу несовершеннолетних сыновей, выдача дочери замуж за человека, принимающего служебные обязанности ее отца). Кроме того, «расщепленный» характер феодальной собст­венности делал затруднительным и ответ на вопрос, кто был ее полноправным субъектом. Перенесение ответственности по обязательствам с одного субъекта (отца, помещика) на другого (детей, крестьян) также усложняло ситуацию и осо­знание субъектом права своего статуса.

Субъекты гражданского права должны были удовлетво­рять определенным требованиям, таким, как пол, возраст, социальное и имущественное положение. Возрастной ценз определялся в пятнадцать-двадцать лет: с пятнадцатилетнего возраста дети служилых людей могли наделяться поместья­ми, с этого же возраста у субъекта возникало право самостоя­тельного принятия на себя кабальных обязательств. За роди­телями сохранялось право записывать своих детей при дости­жении пятнадцатилетнего возраста в кабальное холопство. Двадцатилетний возраст требовался для приобретения права принимать крестное целование (присягу) на суде (гл. XIV Со­борного Уложения).

Вместе с тем такие нормы, как брачный возраст, законода­тель оставлял практике и обычаю. Вообще, факт достижения определенного срока (будь то возраст или давность) не рас­сматривался им как решающий для правового состояния субъекта. Известно, что даже по достижении совершенноле­тия дети не выходили полностью из-под власти отца, а истек­ший срок давности в обязательстве еще не был его финаль­ным моментом. В сфере уголовных санкций, применявшихся иногда за гражданские правонарушения, неопределенность сроков воспринималась как вполне обычное явление.

Что касается полового ценза, то в XVII в. наблюдалось существенное возрастание правоспособности женщины по сравнению с предыдущим периодом. Так, вдова наделяется по закону комплексом правомочий, процессуальными и обяза­тельственными правами. Нужно отметить и существенные изменения в сфере и порядке наследования женщинами не­движимых имуществ.

Взаимодействие различных субъектов гражданских отно­шений в одной сфере (особенно в области вещных прав) не­

 

русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 93

избежно порождало взаимное ограничение субъективных прав. При разделе родового имущества род как коллективный субъект передавал свои права коллективным субъектам, со­хранял за собой право распоряжаться имуществом. Это иму­щество могло быть отчуждено только с согласия всех членов рода. Род же сохранял право выкупа проданного родового имущества в течение установленного законом срока.

Пожалование земли в поместье (акт передачи имущества государством помещику) принципиально не меняло субъекта собственности — им оставалось государство. За помещиком закреплялось только право пожизненного владения. Однако если земля попадала (при выполнении дополнительных дей­ствий) в наследственное владение и пользование, то земле­владение по своему статусу приближалось уже к вотчинному, т. е. принимало форму полной собственности. Это приобре­тало особую значимость в случае превращения поместья в вотчину (при обмене или передаче по наследству). Разделе­ние правомочий собственника и владельца отмечалось и при выделении земельного надела отдельной крестьянской семье, пользующейся им, из земель крестьянской общины, которой принадлежало право собственности на данный надел.

Дробление правомочий способствовало значительному усложнению той сети связей, которые складывались между различными субъектами. Превращение одного правомочия в другое, вызванное волевым актом (пожалование, завещание) или фактом (смерть, поступление на службу), расшатывало границы правового статуса лица или вещи, обеспечивало внутренний динамизм гражданского оборота, одновременно приучая оперировать более четкими категориями, ранее ему неизвестными, т. е. совершенствовать юридическую технику.

Вещи по русскому праву XII в. были предметом ряда право­мочий отношений и обязательств. Основными способами приобретения вещных прав считались: захват (оккупация), давность, находка и пожалование. Наиболее сложными были вещные имущественные права, связанные с приобретением и передачей недвижимой собственности. Впервые точное по­нятие об отвлеченном праве собственности, связанном с оп­ределенным субъектом, встречается уже в жалованных грамо­тах московских князей. В более поздний период в порядке

 

94     IV.

юридического закрепления субъективных имущественных прав отмечается постепенный переход от фактических форм завладения землей (основанных на захвате) к формально очерченному порядку, закрепляемому жалованными грамота­ми, зафиксированному межевыми знаками и пр. В высокой степени формализованный порядок установления вещных прав был знаком уже Псковской судной грамоте, откуда он постепенно проникает в московское законодательство XVI— XVII вв.

Пожалование земли представляло собой сложный ком­плекс юридических действий, включавший выдачу жалован­ной грамоты, составление справки, т. е. запись в приказной книге определенных сведений о наделяемом лице, на кото­рых основывается его право на землю: обыск, проводимый по просьбе наделяемого землей и заключающийся в установле­нии факта действительной незанятости передаваемой земли (как фактического основания для просьбы на ее получение), ввод во владение, заключавшийся в публичном отмере земли, проводимом в присутствии местных жителей и сторонних людей. Раздачу земли в рассматриваемый период наряду с Поместным приказом осуществляли и другие органы — Раз­рядный приказ, Приказ Большого дворца, Малороссийский, Новгородский, Сибирский и другие приказы.

В акте пожалования субъективное волеизъявление вызы­вало объективные последствия — появление нового субъекта и объекта собственности, для точной корректировки кото­рых требовались дополнительные, достаточно формализо­ванные действия (регистрация, обоснование нового право­мочия, ритуализированные действия по фактическому наде­лению землей), с помощью которых новое право «вписыва­лось» в систему уже существующих отношений.

Права на пожалованные земли впервые были сформули­рованы в Указе 1566 г. и сводились к праву менять земли, сдавать их внаем и передавать в приданое.

Давность (приобретательная) становится юридическим основанием для обладания правом собственности, в частнос­ти, на землю при условии, что данное имущество находилось в законном владении в течение срока, установленного зако­ном: пятнадцать лет (по закону, принятому при сыне Дмит­рия Донского великом князе Василии, начало XV в.), двад-

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 96

цать, тридцать или сорок лет (по церковным законам). Впе­рвые законодательно срок давности владения недвижимостя-ми был определен в Псковской грамоте (четыре и пять лет). Судебники установили трехлетний срок давности в отноше­ниях между частными лицами и шестилетний в отношениях частных лиц с государством. Соборное Уложение не опреде­ляет общего срока давности и специально оговаривает сроки для выкупа родовых имуществ.

Как и справка при пожаловании, давность владения игра­ла вспомогательную роль при установлении законных осно­ваний для права собственности. Например, Судебник 1497 г. назначал трех-четырехлетнюю давность по искам, связанным с земельной собственностью, тогда как в судебной практике учитывались более длительные давностные сроки — двадцать-тридцать лет. Законодатель постепенно уступал требованиям практики: в Судебнике 1550 г. при сохранении трех-четырех-летней давности по некоторым делам устанавливался сорока­летний срок для выкупа имений, а Соборное Уложение рас­пространило этот срок и на другие земельные сделки и отно­шения. Если в постановлениях начала XVII в. срок приобрета-тельной давности формулировался достаточно неопределен­но («многие лета»), то по Соборному Уложению он уже фик­сируется как сорокалетний.

Законодательная тенденция XVII в., связанная с установ­лением фиксированных сроков давности, совпадала с други­ми важными тенденциями в сфере регулирования поземель­ных отношений, а именно с оттеснением на второй план в спорах по этим делам свидетельских показаний (как доказа­тельств права собственности) и выдвижением на первый план документальной обоснованности права землевладения.

Поскольку факт существования того или иного имущест­венного отношения стал терять свою правоустановительную силу (если он не был подтвержден соответствующими фор­мальными актами), постольку давность меняла свой традици­онный характер (давность как длительность, обычность, факт, «пошлость») на черты формализма, установленное™, искусственного введения.

Наконец, нужно заметить, что категория давности была заимствована русским правом XVII в. из различных по харак­теру и времени возникновения правовых источников. Если в

 

96

ге

 

 

 

юго-западной Руси этот институт возникает из польских обы­чаев, западноевропейского законодательства и римского права, то в Москве и Пскове прежде всего из русского обыч­ного права. Различия в источниках возникновения сказались и на сфере применения института: если в юго-западной Руси давность владения распространялась на движимое и недви­жимое имущество и не только по сделкам купли-продажи, но и по долговым обязательствам и наследованию, то в северо­восточной и северо-западной Руси она применялась, прежде всего, к сделкам, предметом которых была возделанная земля.

Само качество предмета правоотношения определяло его формальные аспекты, в том числе пределы давности. В срав­нении с пожалованием как правоустановительным актом, всегда идущим «извне» и нуждающимся поэтому в формаль­ных подтверждениях, давность всегда шла «изнутри» право­отношения, от нормы, а внешние факторы (власть) только варьировали ее признаки (длительность, круг объектов).

Договор в XVII в. оставался основным способом приобре­тения прав собственности на имущество, и в частности на землю, он появился в таком качестве ранее института пожа­лования. Развитие этой формы проходило на фоне постепен­ной замены комплекса сопутствующих ей формализованных действий (участие свидетелей при заключении договора) письменными актами («рукоприкладством» свидетелей без их личного участия в процедуре сделки). Замена проходила несколько этапов: вначале договорные грамоты подписыва­лись покупателями и послухами, затем все чаще в них стали встречаться подписи продавцов, наконец, грамоту стали под­писывать одновременно и продавец, и покупатель. Само «ру­коприкладство» чаще всего выражалось в том, что вместо подписей стороны ставили различные знаки и символы. Одновременно теряли значение ритуальные атрибуты дого­вора, связанные с произнесением определенных формул, присутствием послухов-поручителей и т. п. «Рукоприкладст­во» утрачивало символический характер и превращалось в простое свидетельство о соглашении сторон в договоре.

Договорная грамота, составленная заинтересованными лицами, приобретала законную силу только после ее завере­ния в официальной инстанции, что выражалось в постанов-

 

русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 97

лении на грамоте печати. Контроль государства за этой про­цедурой значительно усилился после введения писцовых книг. Первым законом, в котором закреплялись обязательная явка и запись договора в регистрационную книгу, был Указ 1558 г., изданный в дополнение к Судебнику 1550 г. В XVII в. практиковалось составление договорных грамот площадны­ми подьячими, чаще всего получавшими свою должность «на откуп» или «на поруку». Написанные ими грамоты заверялись печатями в приказной палате.

Но даже утвержденная договорная грамота создавала новое правоотношение только при условии его фактической законности. Иногда для обеспечения законности требова­лись дополнительные юридические действия, непосредст­венно не связанные с содержанием основного обязательства. К ним относилась, например, передаточная запись на догово­ре, «кабале», переводящая обязательство на третье лицо, со­ставление справки и пр. Так, Соборное Уложение предусмат­ривало выдачу в дополнение к договорным грамотам, закреп­ляющим право на землю, также отказных грамот, которые направлялись в местности, где расположены земли, переда­ваемые по утвержденному договору. Процедура, связанная с выдачей «справки», была дополнительной гарантией при ус­тановлении факта законного перехода земли от отчуждателя к приобретателю. На «справку» законодатель смотрел как на административную меру (обеспечивающую службу владельца земли) и гарантию финансовых интересов государства, а также как на технический прием, необходимый для перерас­пределения государственного имущества (неправильно оформленное землевладение могло быть передано государст­вом другому служилому человеку).

Способы приобретения вещей, известные русскому праву XVI—XVII вв., указывают на то, что правовое мышление эпохи разграничивало в самом составе вещей фактическую, природную, хозяйственно-потребительскую стороны и при­знаки юридической, условной природы. Простой факт владе­ния вещью, господства над нею противопоставлялся более формализованному, условно очерченному праву собственнос­ти. Захват как способ приобретения соседствовал с пожало­ванием и договором, потребительская функция вещей в зна­чительной мере воздействовала на их юридическую сущность и юридическую судьбу.

4-607

 

98     IV.

Представление о юридической судьбе вещей допускало как бесконечно длящуюся принадлежность вещи определен­ному субъекту (даже при переходе вещи к другому лицу пред­полагалась возможность ее возврата бывшему владельцу в пределах всевозрастающего срока выкупа), так и ее принад­лежность сразу нескольким лицам (в рамках одного рода, семьи либо в системе феодальной иерархии как «расщеплен­ная» собственность). Таким образом, представление об окон­чательном решении юридической судьбы вещей не было до­статочно четким и как бы отодвигалось в будущее. В значи­тельной мере даже акты и действия, подтверждающие сам переход вещи (послухи, присяга, судебный поединок), имели ритуально-символический характер, который придавался и более формализованным актам-доказательствам («рукопри­кладство», пометка договора символом). Только государст­венное вмешательство в действия, связанные с решением юридической судьбы вещей (сделки), выразившиеся в реги­страции и заверении договоров, как и в действиях, связанных с пожалованием, делало эти договоры более определенными и придавало им характер окончательности.

Факт регистрации в данном случае расценивается более высоко, чем субъективное право одной из сторон, нарушен­ное неправомерными действиями другой стороны. С подоб­ными представлениями связывались такие качества, как ин­тенсивность правового регулирования тех или иных отноше­ний и объектов и детальность регламентации отдельных пра­вомочий, принадлежащих частным и коллективным лицам.

Правовую регламентацию отдельных правомочий собст­венника (пользования, владения, распоряжения) в русском праве XVII в. все еще нельзя признать предельно выдержан­ной (как видно из примера с поместными владениями, пере­даваемыми по наследству и обмениваемыми на вотчину, что противоречило самому существу этой формы условного зем­левладения). Не случайно законодатель устанавливал опреде­ленный способ наделения правами собственника, предусмат­ривая различные дополнительные способы утверждения дан­ного права. Например, при захвате (как первоначальном спо­собе приобретения права собственности) пожалование игра­ло роль дополнительного средства, хотя и само по себе могло быть первичным источником установления права собствен­ности.

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

При передаче земли одним лицом другому (через сделку), т. е. при вполне частном отношении, пожалование станови­лось закрепляющим сделку актом, свидетельствующим о не­полном объеме права распоряжения землей, принадлежаще­го отчуждателю и приобретателю. Сложный дифференциро­ванный характер правомочий становится еще более ясным из анализа личных прав на различные объекты земельной соб­ственности, такие, как родовые, выслуженные, купленные вотчины и поместья.

Вотчины по праву XVI—XVII вв. делились на несколько видов в соответствии с характером субъекта и способом их приобретения: дворцовые, государственные, церковные и частновладельческие. Специфика этой формы землевладе­ния (связанная, главным образом, с правом на наследствен­ную передачу) дает основание полагать, что практически все категории свободного населения Руси владели вотчинами или черными землями на праве, максимально приближенном по характеру к вотчинному. И только в Московском государ­стве обладание вотчинами становится привилегией ограни­ченного класса служилых людей.

Особенности юридического взгляда на обладание вещами (в первую очередь недвижимостью), характерные для данной эпохи с присущим ему предпочтением фактического облада­ния над «теоретической» правоспособностью, длящегося от­ношения над предполагаемым, постоянного над срочным, действительно делали вотчинное землевладение своеобраз­ной моделью, образцом для иных, близких ему форм. Прису­щие ему атрибуты (наследственный характер, сложный поря­док отчуждения, особый режим эксплуатации) в ходе эконо­мической и правовой эволюции различных форм землевладе­ния (в том числе поместных) чувствительно воздействовали на правовой статус и режим этих смежных форм. Некоторые из них, возникнув как условные, постепенно приобретали черты наследственных и постоянных форм, составлявших стабильную хозяйственно-правовую основу феодальных от­ношений XVI—XVII вв. Об этом свидетельствует судьба гакой формы, как поместное землевладение, которое в XVII в. по­степенно становится объектом наследственных притязаний.

Дворцовые вотчины формировались из еще не освоенных никем земель или из частных земельных фондов князей. Пос­ледние складывались чаще всего из приобретений, осущест-

 

100

ге

 

 

 

влявшихся в ходе и результате различных сделок: купли, по­лучения в дар или по завещанию (исключение здесь составля­ло законодательство Новгорода, запрещавшее князьям при­обретать земли в частную собственность в пределах новго­родских территорий). При этом законодатель и практика раз­личали правовой статус частновладельческих земель князя и земель государственных («казны»). Такое разделение сохра­нялось достаточно долго, пока в лице верховного субъекта собственности не слились государство и князь (как персона). Тогда на смену старому разделению пришло новое: государст­венные «черные» земли и дворцовые земли.

Коллизия публично-правового (государственные, «чер­ные», дворцовые земли) и частноправового (частновладель­ческие земли) элементов, прослеживаемая на всем протяже­нии XVI—XVII вв., была внутренне присуща всей системе фе­одальной иерархии с ее «расщепленной» собственностью, с привязанностью имущественного объекта одновременно к нескольким собственникам, запутанностью правомочий, от­ношениям». сюзеренитета-вассалитета. Она усложнялась вме­шательством корпоративных начал (семейного, родового, профессионально-корпоративного, общинного), вступавших в конфликт с частным началом и правовым индивидуализ­мом, наряду с публичными элементами.

Правовой статус церковных вотчин был, естественно, обусловлен особым характером субъекта собственности. Субъект здесь не был достаточно консолидирован, так как церковными имуществами (в том числе землей) в XVI—XVII вв. пользовались и распоряжались отдельные церковные уч­реждения: монастыри, епископаты, приходские церкви.

К числу источников, порождавших церковное землевладе­ние, кроме пожалований и захвата пустошей, относились да­рение и завещание со стороны частных лиц, игравшие важ­ную роль как в процессе формирования церковного землевла­дения, так и в ходе идеологической борьбы, развернувшейся в XVI—XVII вв. по вопросу о принципиальной допустимости институтов церковной собственности. Специфическим спо­собом передачи земли от частных лиц церкви были обяза­тельные вклады в монастырские владения при поступлении самих бывших собственников в монахи.

Размеры церковного землевладения возрастали достаточ­но быстро, и этот факт не мог не сказаться на отношении к

 

Жусское (Московское) государство в XV—XVII вв.                101

столь энергичному субъекту со стороны государства. Если го­сударственные земельные владения подвергались постоянно­му дроблению в ходе земельных раздач (прежде всего, в по­местья), то церковь, не имевшая права отчуждать свои земли, только концентрировала их в своих руках, приобретая из различных источников — из пожалований государства («чер­ные», публичные земли) и частных лиц (частновладельчес­кие земли).

Уже с XVI в. государство приняло меры, направленные на сокращение церковного землевладения. На Стоглавом собо­ре был сформулирован принцип, согласно которому все зе­мельные приобретения церкви (прежде всего, монастыр­ские) нуждаются в обязательном санкционировании со сто­роны государства. На Соборе 1572 г. было запрещено богатым монастырям приобретать землю по дарственным от частных лиц. Собор 1580 г. запретил также приобретения по завеща­ниям, купчим и закладным грамотам. Собор 1584 г., подыто­жив все это, сформулировал общий вывод, согласно которо­му церковь приобретала характер юридического субъекта, по своим качествам мало отличающегося от частного лица и прямо поставленного в зависимость от волеизъявления госу­дарства. Законодатель также стремился создать условия, при которых затруднялся переход земельных имуществ из частно­владельческого сектора в церковно-монастырский. Соборное Уложение вполне определенно запретило «увод» земель ли­цами, уходящими в монастырь.

Процесс концентрации земель в руках церкви был нару­шен мерами административно-правового вмешательства: с одной стороны, прямо запрещались определенные способы приобретения недвижимости, вполне допустимые для других субъектов, с другой — государство брало на себя право контро­лировать сформированный имущественный фонд церкви, мотивируя это своим сюзеренным правом.

Следующим этапом в процессе ограничения церковного землевладения стали прямые попытки секуляризации цер­ковных земель, проводимые Иваном IV и Лжедмитрием I. Они основывались на концепции, рассматривавшей в качест­ве субъектов монастырской собственности не персонал мо­настырей, а сами учреждения, институты. Такая идеологичес­кая установка отражала реальный процесс усиления государ-

 

IV.

ственного контроля над церковными имуществами, оконча­тельно завершившийся в начале XVIII в.

Вместе с тем различного рода ограничения церковной собственности идеологически связывались с принципом не­отчуждаемости церковных имуществ, т. е. их неотделимости от той или иной структурной единицы церкви, который фор­мулировался обеими сторонами (государством и церковью) в правовых терминах, мало похожих на гражданско-правовой язык. Государство, чтобы не признавать церковное имущест­во частновладельческим, должно было рассматривать его в качестве корпоративного (групповая собственность). В гла­зах государства принцип неотчуждаемости казался достаточ­ной гарантией для сдерживания роста церковного землевла­дения. В трактовке же церкви тот же принцип служил оборо­нительным средством против политики секуляризации: ут­верждалось, что поскольку церковные земли неотчуждаемы, то к ним нельзя подходить с общими мерками как к частно­владельческому имуществу и вообще рассматривать церковь в качестве ординарного субъекта имущественных правоотно­шений.

На практике принцип неотчуждаемости церковного иму­щества не проводился столь же последовательно, как в цер­ковных декларациях: церковные земли раздавались на правах жалованных вотчин или поместного владения людям, выпол­нявшим служилые функции для церкви; на церковных землях располагались крестьянские общины, наделявшиеся такими же землевладельческими правами, как и общины, обосновав­шиеся на «черных» государственных землях. В пределах цер­ковного землевладения складывалась целая система различ­ных условных прав, принадлежавших иным субъектам.

Общинные земли как объект вещных прав находились во владении, пользовании и распоряжении коллективного субъ­екта — волости или посада (городской общины). То, что об­щина пользовалась не только правом владения, но и распоря­жения землей, доказывалось фактом раздачи земли новым поселенцам. Однако чаще всего реализация общинных прав распоряжения землей носила внутренний (для общины) ха­рактер, проявляясь вовне преимущественно в сделках мены. Наиболее распространенной формой внутриобщинной реа­лизации прав распоряжения землей были земельные пере­делы.

 

103

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

 

 

 

На право распоряжения общины своими землями указы­вало также наличие широких правомочий в исковой области и в сфере приобретения сторонних земель для самой общи­ны. В городах такие права реализовывались в процессе об­щинного выкупа земель у «белолистцев», т. е. лиц, купивших общинною землю, но не вступивших в члены общины. Зако­нодатель же постоянно в XVI — первой половине XVII в. стре­мился создать правовой порядок, в котором община состояла бы исключительно из владельцев — местных жителей и не смешивалась с соседними общинами. В частности, на это было направлено и положение о предельном (трехлетнем) сроке пользования земельным наделом на территории чужой общины.

Практика пошла по пути дальнейшего расширения прав индивидов в сфере пользования и распоряжения общинны­ми земельными наделами и вовлечения лично их в имущест­венный гражданский оборот. Возникшая на этой почве кол­лизия выразилась, прежде всего, в столкновении общинных, корпорашвных начал и начал индивидуальных, носителями которых стали, однако, не члены данной общины, а чужаки, сторонние члены других общин. В середине XVII в. конфликт разрешился поглощением частных начал корпоративными:

внедрение чужаков в общину компенсировалось переложени­ем на них части тягла, ранее выполняемого выбывшими чле­нами, а выход за пределы общины ее имущества (проданного на сторону) предупреждался установлением права общинно­го выкупа этого имущества. Преимущества обезличенного «овеществленного» подхода со стороны общины к решению данных вопросов сказывались в ее пользу.

Аналогичная картина наблюдалась и в городах, где коллек­тивными земельными собственниками были сами посады (в уездах) и сотни (в Москве). Процесс разрушения коммуналь­ных структур в городе, проходивший под напором частной хозяйс! венной инициативы, вызвал в начале XVII в. острую борьбу между общинными и внеобщинными (внетягловыми) элементами посада. Последние как представители служило­го, или «белого», сословия не несли государственного тягла и вместе с тем стремились к распоряжению общинным иму­ществом, которое через различные формы отчуждения пере­ходило к ним от посадских тяглецов.

Чтобы ослабить натиск частного элемента на общинные

 

104   IV.

права и имущество, законодатель установил порядок общин­ного выкупа отчужденного белолистцами городского имуще­ства. Так как члены городских общин имели право распоря­жаться только принадлежавшими им строениями в городах, то они могли отчуждать их по своему усмотрению. Однако вместе со строениями к белолистцам отходили и земельные участки, на которых были возведены постройки. Поэтому, чтобы сохранить за собой земли, городские общины были вынуждены выкупать такие участки у белолистцев. В 1627 г. была сделана законодательная попытка вывести землевладе­ние белолистцев за черту посада, а в 1634 г. в развитие этого положения законодатель ввел для членов городской общины уголовные наказания за отчуждение городских имуществ бе­лолистцам. Вместе с тем посадские общинники лишались права распоряжаться по своему усмотрению городскими по­стройками. Тем самым за частными лицами сохранялось только право пользования городскими дворами. Принадле­жавшие тяглым людям дворы в случае наложения на них взыс­кания по долговым обязательствам могли продаваться с пуб­личных торгов лишь членам городской общины. Наконец, Соборное Уложение прямо предписывало белолистцам высе­ляться с территории, принадлежавшей городской общине (гл. XIX).

Борьба между коллективами (общинами) и частными соб­ственниками возобновилась в конце XVII в., когда законода­тель сделал ряд уступок частным лицам, вернув членам город­ской общины полное право собственности на строения и снова разрешив отчуждать посадские дворы белолистцам (правда, при условии принятия ими на себя тягла). В самом же начале XVIII в. этот вопрос был снят: законодатель предо­ставил право свободного отчуждения городских имуществ бе­лолистцам и иным посторонним (для общины) лицам. С включением по Соборному Уложению «белых слобод» в тягло началась унификация правового статуса городских иму­ществ, которая, однако, несколько позднее уступила место новой имущественной дифференциации, основанной уже на иных, сословных, началах.

По способам приобретения вотчинные земли делились на родовые, выслуженные и купленные.

В отношении родовых вотчин права рода в древнейшие времена включали общие для всех его членов правомочия по

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 105

владению, пользованию и распоряжению. В XVI—XVII вв. единый комплекс родового имущества постепенно распадает­ся на составные части, по отношению к которым отдельные представители рода наделяются только правом пользования и владения, а право распоряжения остается за родом. На это указывало, например, такое ограничение личных прав, как обязательность согласия всех родичей при отчуждении родо­вого имущества отдельным членам рода.

Проданное имущество могло быть выкуплено членами рода, причем в качестве покупателей они имели явное пре­имущество перед другими лицами. Тем не менее в праве и на практике наметилась определенная дифференциация част­ных прав в рамках правового комплекса, которым регламен­тировались права всего рода. Так, приобретенное отдельным членом рода имущество становилось частной, а не родовой собственностью.

Права, связанные с родовыми вотчинами, составляли наи­более стабильную часть в комплексе имущественных прав их владельцев. Специально созданный затрудненный порядок распоряжения родовыми вотчинами (ст. 85 Судебника 1550 г.) являлся таковым только для отдельных членов рода, но не для рода в целом. Как отчуждение, так и приобретение (также вторичное приобретение или родовой выкуп) этих имуществ осуществлялось с учетом согласия всего рода. Однако кон­кретные лица могли быть устранены от сделки, когда она совершалась с частью родового имущества, находящегося во владении их семей (устранялись нисходящие при выкупе вот­чины, проданной их отцом или дедом). Такой порядок указы­вал на несомненно солидарный характер собственности в от­ношении родовых имуществ.

Уже к XVI в. родовые права на имущества ограничивались, главным образом, правом родового выкупа и правом родово­го наследования. Право родового выкупа впервые было офи­циально закреплено в Судебнике 1550 г. (ст. 85), а затем под­тверждено Соборным Уложением 1649 г. (гл. XVII) и перво­начально распространялось только на имущество, отчужден­ное посредством возмездных сделок: купли-продажи, залога, мены. Только во второй половине XVII в. оно было распро­странено на безвозмездные сделки.

Родовой выкуп технически осуществлялся одним лицом, но от имени рода в целом, а не выкупившего его лица. Цена

 

166

IV.

 

 

 

выкупной сделки обычно совпадала с ценой продажи, на что прямо указывалось в Соборном Уложении (гл. XVI). Особое внимание законодатель уделял регламентации круга лиц, ко­торые допускались к выкупу проданной или заложенной вот­чины: отстранялись от выкупа нисходящие родственники продавца, а также боковые, принимавшие участие в сделке.

Еще Судебник 1550 г. формулировал условия, обеспечи­вающие покупателю вотчины определенные гарантии его имущественного интереса перед лицами, прегендующими на выкуп у него вотчины (предполагался «полюбовный» выкуп, по цене, определенной владельцем). Выкупленная родичами вотчина подпадала под особый режим распоряжения. От­дельный член рода не мог распорядиться ею по своему про­изволу. Закон связывал это землевладение рядом ограниче­ний и условностей: родовая вотчина не могла быть выкуплена для третьего лица и на его деньги (в этом случае она возврат щалась владельцу безвозмездно), заложена без соблюдения определенных условий и т. п.

Субъектом права собственности на купленные вотчины была семья (муж и жена), этот вид вогчины приобретался супругами совместно на их общие средства. Следствием тако­го предположения был переход вотчины после смерти одно­го из супругов к пережившему его. Вместе с тем после смерти владевшей купленной вотчиной вдовы право на вотчину переходило не в род умершей, а в род мужа, что указывало на принадлежность этой формы землевладения не отдельному супругу, а именно супружеской паре.

Купленные вотчины, перешедшие по смерти приобрет­ших их лиц родичам, получали статус родовых. Тем самым индивидуальная сделка частных лиц превращалась в один из способов формирования родового имущественного комплек­са. Но при жизни супругов отчуждение таких вотчин не пред­ставляло особых сложностей и было ограничено лишь соли­дарной волей супругов.

Право родового выкупа не распространялось на куплен­ные вотчины, отчужденные при жизни их владельца. Здесь индивидуальная воля получала определенное преимущество:

«А до купель дела нет: кто куплю продас г, и детям и братьям и племянникам тое купли не выкупати» (ст.85 Судебника 1550г.).

Статус жалованной вотчины зависел от ряда конкретных

 

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв. 107

фактов и не был однородным для разных видов этой формы землевладения. Чаще всего круг правомочий вотчинника прямо определялся в самой жалованной грамоте. Последняя являлась и формальным подтверждением законных прав вот­чинника на его имущество. В случае отсутствия грамоты вот­чина могла быть изъята у наследников государством. В целом же пожалованные вотчины приравнивались практикой к куп­ленным, а в начале XVII в. законодатель прямо уравнял пра­вовое положение жалованных вотчин с родовыми, со всеми проистекающими отсюда последствиями.

Наделение люда выслуженной (жалованной) вотчиной рассматривалось как средство поощрения вполне конкрет­ных индивидов. В таком качестве она по своему статусу при­ближалась к поместному землевладению и отделялась от ро­довой вотчины. Связанные с этой формой юридические труд­ности распоряжения исходили уже не от рода, а от пожалова-теля, т. е. государства. Индивидуальный характер данной формы землевладения был, однако, преодолен солидариз-мом рода в процессе уравнивания статуса вотчины и помес­тья, при сближении правомочий на выслуженные и родовые вотчины.

Поместное землевладение складывалось в качестве осо­бой, но в правовом отношении недостаточно определившей­ся формы землевладения уже в XVI—XVII вв. В тот период поместные выделы осуществлялись из княжеских (дворцо­вых) земель в пользу непосредственно связанных с княжес­ким двором лиц. Условность владения поместьем связыва­лась в правовом мышлении эпохи, прежде всего, с первона­чальным моментом его образования: за службу давалась земля. Однако по отношению к уже полученному поместью складывалась иная презумпция: наделенный землей относил­ся к ней как к своей собственности, с чем связывались и его ориентации в сферах эксплуатации и распоряжения помес­тьем. В системе хозяйственных отношений поместье ничем не выделялось из ряда других хозяйственно-правовых форм (например, вотчин), что вызывало сначала подспудно, а позд­нее уже открыто тенденцию к их сближению. Определенно такое сближение наметилось в XVII в., выразившись, в пер­вую очередь, в разрешении обменивать вотчины на поместья и приобретать (с особого дозволения) поместья в вотчину.

 

108   IV.

Соответственно закон (ст. 9 гл. XVII Соборного Уложения) разрешил продавать поместья.

Поместья давались за самые различные виды государст­венной службы, поэтому необходимо было ввести определен­ные эквиваленты для оценки соответствующих заслуг. Ниве­лирующее влияние, которое оказала выработка практикой достаточно рутинного и стандартного порядка, связанного с регламентацией размеров и объектов, включенных в него, уже в XVI в. усиливается дополнительными факторами. Воен­ная реформа середины века, уравнявшая порядок верстания военнослужащих с вотчины и поместья (независимо от вида землевладения, а в зависимости от его размеров), была суще­ственным шагом в этом направлении.

Подошла очередь для правовой интерпретации статуса самого субъекта поместного землевладения, т. е. для опреде­ления, является ли таковым только лицо, получившее за свою службу поместье, или поместные права распространяются и на его близких. Большей четкости требовали регламентация всего комплекса прав по владению поместьем и решение во­проса о приобщении членов семьи помещика к этим правам. Для нужд экономической стабилизации поместного земле­владения наиболее приемлемой оказалась линия хозяйствен­ной преемственности в рамках одной семьи, а не частые пере­ходы поместья из одних рук в другие.

Первоначальным обязательным условием пользования поместьем была реальная служба, начинавшаяся для дворян с пятнадцати лет. По достижении этого возраста поступивший на службу сын помещика «припускался» к пользованию по­местьем. Ушедший в отставку помещик получал поместье на оброк вплоть до достижения сыновьями совершеннолетия, с середины XVI в. поместье на тот же срок оставалось в его пользовании. К наследованию поместьем стали привлекаться боковые родственники, женщины получали с него «на прожи­ток». Пенсионные выдачи женщинам (вдовам помещиков и их дочерям) производились до момента нового замужества (вдовы) или до совершеннолетия (дочери), а с начала XVII в. — уже вплоть до смерти вдовы и детей. Такие выдачи рассмат­ривались законом не как наследование, а лишь как пожалова­ние. Поэтому распоряжение этим имуществом было связано с рядом специальных ограничений. Например, вплоть до Со-

 

109

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

 

 

 

борного Уложения разрешался только обмен поместья на по­местье, а с 1649 г. был допущен обмен поместий на вотчины (при соблюдении необходимых обменных эквивалентов), но только с санкции государства (ст.2—7 гл. XVII). К концу XVII в. устанавливается практика обмена поместий на денежные оклады («кормовые деньги»), что в скрытой форме означало уже фактическую куплю-продажу поместий. Официальная продажа поместий (за долги) была допущена в XVII в., тогда как сдача поместий в аренду за деньги разрешалась (ст. 12 гл. XVI Соборного Уложения).

Сближение правового статуса вотчины и поместья, завер­шившееся к середине XVII в., указывало на консолидацию имущественных прав, принадлежавших различным группам господствующего класса. Одним из признаков этого стало право обмена вотчины на поместье с соответствующей пере­дачей прав и обязанностей, лежавших на обмениваемом объ­екте. Но не менее важным симптомом сближения данных форм землевладения стал трансформированный порядок передачи поместий по наследству, в сущности, мало отлич­ный от вотчинного наследования. Расширение круга наслед­ников, отмеченное для обоих случаев (для вотчин и помес­тий), указывало на те же тенденции.

Обязательственное право XVII в. продолжало развиваться по линии постепенной замены личностной ответственности по договорам имущественной ответственностью должника. Вырабатываются еще более широкие пределы для переноса взысканий по обязательствам — сначала на дворы и скот, затем на вотчины и поместья, на дворы и лавки посадских людей. Процесс эмансипации личности должника совпадал с общей тенденцией к возрастанию индивидуальности субъек­тивных прав, вытекающих из сферы как вещных, так и обяза­тельственных отношений. Вместе с тем перенос ответствен­ности на имущество должника способствовал более интен­сивному и широкому развитию оборота, параллельно усили­вая чисто гражданско-правовые аспекты обязательственных отношений, отграничивая их от иных областей права (уго­ловного, «административного»).

Переход обязательств на имущество оказался связанным с их переходом по наследству. Соборное Уложение допускало такой переход в случае наследования по закону, оговаривая при этом, что отказ от наследства снимает и обязательства по

 

1И>

IV.

 

 

 

долгам (гл. X, ст.245). Переход обязательства вместе с частя­ми наследственной массы не только гарантировал имущест­венный интерес кредитора, но и сохранял в силе само обяза­тельство (или его часть, учтенную в определенных эквивален­тах и пропорциональную наследственной доле). Такой поря­док явно способствовал стабилизации системы обязательст­венных отношений. Он открывал путь свободному волеи­зъявлению нового субъекта обязательства (наследника) в во­просе о принятии или отказе от обязанности (в случае насле­дования по завещанию).

Закон и практика знали случаи принудительного и добро­вольного принятия обязательства третьим лицом. Переход права по обязательству к другому лицу (например, смена должника, произведенная со свободного согласия кредито­ра) означал, фактически, «обезличивание» обязательства и обеспечивал его сохранение. Для должника ситуация была иной: его личность должна была быть одобрена кредитором, т. е. персонифицирована. Кроме того, возможность регресс-ного иска создавала как бы своеобразную «солидарную» от­вете гвецность с первым должником (с которого переходило обязательство).

Одним из важнейших условий при заключении договора была свобода волеизъявления договоривающихся сторон. Однако это условие часто не выдерживалось ни в законе, ни на практике. В Соборном Уложении (гл. X, ст.190) делается намек па то, что хозяева квартир, где размещаются военные при исполнении своих обязанностей, становятся хранителя­ми вещей этих военных при выступлении последних в поход. Вообще, условия о свободе воли часто нарушались на практи­ке актами насилия одной из сторон, хотя закон и предостав­лял другой стороне возможность оспорить такую сделку в течение недели (гл. X, ст.251). В качестве гарантий против насилия и обмана законодатель предусматривал введение специальных процедурных моментов, таких, как присутствие свидс гелей при заключении сделки, ее письменная или «кре­постная» (нотариальная) форма. Обязательной «крепост­ная» форма сделки была для договоров о передаче недвижи­мое! и. Впервые об этом говорится в указе 1558 г., при этом законодатель ссылается в самом тексте на установившийся в юридической практике обычай. Для вступления договора в законную силу договорный акт, составленный площадным

 

111

Русское (Московское) государство в XV—XVII вв.

 

 

 

подъячим, скреплялся рукоприкладством свидетелей (до шести человек), а затем регистрировался в Приказной избе (ст. 39 гл. XVII Соборного Уложения).

Впервые в Соборном Уложении регламентировался ин­ститут сервитутов (юридическое ограничение права собст­венности одного субъекта в интересах права пользования другого или других). Законодатель знал личные сервитуты (ограничение в пользу определенных лиц, специально огово­ренных в законе), например, потрава лугов ратниками, нахо­дящимися на службе, право на их въезд в лесные угодья, при­надлежащие частному лицу (гл.УП). Вещные сервитуты (огра­ничение права собственности в интересах неопределенного числа субъектов) включали: право владельца мельницы в про­изводственных целях заливать нижележащий луг, принадле­жавший другому лицу; возможность возводить печь у стены соседского дома или строить дом на меже чужого участка (гл.Х).

Развитие сервитутного права свидетельствовало о форми­ровании четких представлений о праве частной собс I вс-шюс-ти, возникновении большого числа индивидуальны\- собст­венников и, как следствие этого, о столкновении их спГ.г тпен-нических интересов.

Наряду с этим право собственности ограничивало!, ь чибо прямыми предписаниями закона (например, вдовам '^проща­лось закладывать выслуженные вотчины, служащим — прини­мать залог от иноземцев), либо установлением праноного ре­жима, который не гарантировал «вечной» собственности (со­хранение срока в сорок лет для выкупа родовой общины). Таким образом, право частной собственности продолжало подвергаться ограничениям.

Ограничения и регламентация переходили и в сферу на­следственного права. Степень свободы в распоряжении иму­ществом была различной в случае наследования по закону или по завещанию (во втором случае она была большей). Прежде всего, воля завещателя ограничивалась сословными принципами: завещательные распоряжения касались лишь купленных вотчин, родовые и выслуженные вотчины перехо­дили к наследникам по закону.

Родовые вотчины наследовали сыновья, при отсутствии сыновей — дочери. Вдова могла наследовать только часть вы­служенной вотчины «на прожиток», т. е. в пожизненное поль-

 

112

IV.

 

 

 

зование. Родовые и жалованные вотчины могли наследовать­ся только членами рода, к которому принадлежал завещатель.

Купленные вотчины могла наследовать вдова завещателя, которая, кроме того, получала четверть движимого имущест­ва и собственное приданое, внесенное ею в семейный бюд­жет при вступлении в брак.

Поместье переходило по наследству к сыновьям, каждый из которых получал из него «по окладу». Определенные доли выделялись «на прожиток» вдовам и дочерям, до 1684 г. в наследовании поместья участвовали боковые родственники.

В области семейного права продолжали действовать принципы домостроя — главенство мужа над женой и детьми, фактическая общность имущества и т. п. Они раскрывались и в законодательных положениях.

Юридически значимым признавался только церковный брак. Закон допускал заключение одним лицом не более трех брачных союзов в течение жизни.

Юридический статус мужа, как и во времена Русской Прав­ды, определял юридический статус жены: вышедшая замуж за дворянина становилась дворянкой, вышедшая за холопа — холопкой. Закон обязывал жену следовать за мужем — на по­селение, в изгнание, при переезде.

В отношении детей отец сохранял права главы: он мог, когда ребенок достигал пятнадцатилетнего возраста, отдать его «в люди», « в услужение» или на работу. Отец мог наказы­вать детей, но не чрезмерно. За убийство ребенка грозило тюремное заключение (но не смертная казнь, как за убийство постороннего человека).

Закон знает понятие «незаконнорожденный», лица этой категории не могли усыновляться, а следовательно, прини­мать участие в наследовании недвижимого имущества.

Развод допускался в ограниченном числе случаев: при уходе одного из супругов в монастырь, при обвинении супру­га в антигосударственной деятельности («лихом деле»), при неспособности жены к деторождению.

 

V. Государство и право Российской империи в период абсолютизма