Глава XXII Личное и общее обладание

 

 I.   Начало личного обладания в его крайних проявлениях               

 246. Развитие  частной  собственности.  Нормальное   положение   вещи.

      Производный фактор собственности                                 

 247. Оккупация.  Ее  виды.  Ее   основания.   Историческое   развитие.

      Запрещение  охоты.  Приобретение  клада.  Insula   nata,   alvens

      mutatus. Alluvio                                                 

 248. Столкновение   интересов   нескольких   собственников.   Avulsio.

      Inaedificatio   и   друг.   Scriptura   и   друг.   Specificatio.

      Приобретение плодов                                              

 249. Правомочия собственника                                          

 250. Залоговое  право.  Фидуция.  Pignus.   Invectaet   illata.   Int.

      Salvianum   и   a.   Serviana.   Гипотека.   История   правомочий

      залогодержателя. Гипотека - вещное право                         

 II.  Пределы личного обладания                                        

 251. Естественные  пределы.  Констатирование   юристами   естественных

      фактов. Юридическое определение невозможности. Влияние  знания  и

      незнания сторон.  Случай  частичного  истребления  вещи;  решение

      относительно куплипродажи сгоревшего дома                        

 252. Преследование неправомерных интересов                             

 253. Законные  ограничения  свободы  договора.  Sc.  Velleianum.   Sc.

      Maoedonianum. Lex Anastasiana и друг.                            

 III. Формы общего обладания                                           

 254. Права по соседству. Разбирательство  межевых  споров.  А.  fiuium

      regundorum. Int. do arboribus cedendis. Ind. de  glande  legenda.

      Другие постановления. Границы собственности вверх и вниз         

 255. Actio aquae  pluviae  arcendae.  Обязанность  принимать  дождевые

      стоки. Оно не есть право. Повод к применению иска                

 256. Сервитуты. Новые сельские сервитуты. Личные  сервитуты.  Гарантия

      собственности. Свободное развитие сервитутов                     

 257. Договор товарищества. Четыре его формы. А. pro socio. А.  communi

      dividundo. Юридическое определение отношений по товариществу     

 258. Вещи  вне  гражданского  оборота.  Res  sacrae.   Государственное

      достояние. Его вступление в  гражданское  право;  два  пути.  Res

      omnium, communes. Res in publicao usu. Res publicae. Города и  их

      имущество. Понятие юридического лица. Юридическое положение фиска

 259. Значение юридического лица.  Коллегии.  Societates  publicanorum.

      Corpus.  Коллегии  с  корпоративным,  устройством.   Sodalitates.

      Отношение к ним  правительства.  Погребальные  товарищества.  Res

      religiosae                                                       

 260. Строй  юридических  лиц.  -  Обладатели.  Организация.  Члены   и

      дестинатеры.      Обособление      имущества.      Олицетворение.

      Правоспособность. Исторические данные                            

 261. Долгосрочная  аренда-предмет  гражданско-правовой  регламентации.

      Новые образования  в  этой  области;  их  источник.  Суперфициес.

      Эмфитевзис. Колонат                                              

 

I. Начало личного обладания в его крайних проявлениях

 

246. Нетрудно понять, что прогрессивное развитие частной собственности было и ближайшей причиной, и непосредственным результатом того многостороннего движения, охватить которое мы пытались в длинном ряде предшествующих глав. Стремление к личному, частному обладанию стимулировало гражданский оборот, и каждый шаг как в смысле расширения этого оборота, так и в смысле его облегчения и обогащения новыми формами, в свою очередь, создавал новую пищу для сказанного стремления. Принцип, названный выше индивидуализмом (гл. XX), служил непосредственно этой цели; там, где он оказывался бессильным, - его роль переходила к формализму. Время империи было для Рима временем высшего развития частной собственности.

Оно сказалось, прежде всего, в том обстоятельстве, что наибольшая часть вещей, доступных для обладания, перешла именно в частную собственность отдельных лиц. Сообразно с этим у юристов образовалось то воззрение, что принадлежность вещи кому-либо на праве частной собственности есть ее наиболее нормальное положение. С этой точки зрения юрист делил все вещи на две категории; на состоящие в <нашей собственности> (res in nostro patrimonio) и нe состоящие в ней (res extra nostrum patrimoniuui), при чем вторая категория не имела своего общего положительного обозначения.*(929) Ko второй категории причислялись вещи, которые не находились в собственности единичных лиц; таковы были все вещи <божественного> права (res divini iuris): храмы с их принадлежностями (res sacrae), места погребений (res relogiosac) и различные предметы со священным значением: городские стены, пограничные знаки и т. п. (res sanctae); из вещей <человеческого> права (res humani iuris) юрист относил к той же категории вещи, так или иначе принадлежащие государству и общинам (res publicae). Обо всех этих вещах он говорил, что они суть <ничьи> вещи (res nullius), - обозначение неверное (потому что все они имели определенное назначение, которое защищалось правом), но характеризующее взгляд юриста на нормальное положение вещей, что не состояло в личной собственности, то представлялось ему <ничьим>.

Взгляду юриспруденции соответствовало настроение общества. Каждый институт права в продолжение своего векового существования воспитывает в членах общества соответствующие чувства и стремления, и потом самое существование института в значительной степени опирается уже на эти чувства и стремления. Так и право собственности воспитало, во-первых, стремление каждого вообще к личному приобретению, во-вторых, стремление каждого собственника к новым приобретениям на основании своего права, и в третьих, - стремление каждого собственника, в случае соприкосновения его вещи с чужими вещами, к удержанию своего за собою при возможно большем игнорировании интересов других лиц. Как относилась к этим стремлениям гражданско-правовая власть? В ряде случаев это отношение было благосклонное; ряд юридических норм вытекал непосредственно из этого источника.

 

247. От <ничьих> вещей в вышеприведенном смысле надо отличать действительно ничьи вещи (res nullitis), т. е. такие, которые не имеют никакого обладателя, никакого юридического назначения. С точки зрения господствовавшего воззрения на нормальное положения вещей, положение таких ничьих вещей казалось наименее нормальным; с другой стороны, господствовавшее в обществе стремление каждого к личному приобретению подсказывало желательный исход: первый, кто овладевал ею, объявлялся ее собственником, - способ приобретения, названный оккупацией (occupatio).*(930) Издавна уже могли приобретаться, таким образом, дикие звери, рыбы, птицы (omnia quae tena mari caelo capiimtur) хотя, что касается до юристов, они спорили о моменте, в который возникает право на пойманных диких зверей*(931); так же приобретались вещи, брошенные их прежним хозяином (res derclictae), и вещи неприятельские (res hostiies), o которых мы знаем, что в старину они обращались в собственность государственную или войсковую. <Общепринятое убеждение в важном значении, принадлежавшем будто бы оккупации в первые времена цивилизации, противоречит истине. Оккупация есть физический и сознательный захват владения; утверждение же, что подобный акт дает основание для права собственности на предметы, никому не принадлежащие, далеко не согласуется со строем первобытного общества и составляет по всей вероятности, произведение усовершенствовавшейся юриспруденции и развитого права. Когда право собственности было уже освящено продолжительным соблюдением его, и большая часть предметов пользования перешла в частную собственность, только тогда приписали простому овладению способность оставлять вещь, не имевшую еще собственника, за первым владельцем ее. Чувство, родившее этот взгляд, совершенно несовместимо с редкостью и необеспеченностью права собственности, в начале цивилизации. Кажется, что настоящее основание оккупации, как способа приобретения, заключается не в инстинктивном стремлении к установлению собственности, но в том предположении, обусловленном долгим существованием этого института, что каждый предмет должен иметь собственника. Когда дело касается владения ничьею вещью, т. е. вещью, которая не имеет или никогда не имела собственника, тогда владельцу ее дозволяется сделаться собственников, по тому, что предполагается, что каждый полезный предмет должен служить чьему-либо исключительному пользованию, а в данном случае не существует помимо владельца другого лица, которому могла бы быть отдана собственность. Резюмируя сказанное, первый владелец становится собственником ничьей вещи потому, что предполагают, что каждая вещь должна состоять в чьей-либо собственности, и не замечают никого, кто имел бы на присвоение вещи более оснований, чем владелец ее> (Мэн). Можно проследить постепенное развитие оккупации в течение самой империи. Если в общественной реке (flumen pnblicuin) возникал новый остров (irisula nata), то, по мнению Лабеона, он составлял общественное достояние*(932); но у позднейших юристов такой остров, равно как русло, оставленное рекою (alveus derelictus), предоставлялся в собственность первому завладевшему, именно тогда, когда прибрежные владения относились к разряду agri limitati*(933); так назывались участки земли, которые были отмежеваны из пространства, взятого у неприятеля.

В других случаях стремление каждого к личному приобретению сталкивалось со вторым, из числа намеченных выше стремлений: каждый, кто имел уже какую-нибудь собственность (особенно недвижимую), желал, во что бы то ни стало воспользоваться своим положением, как собственника, для новых приобретений. Он мог запретить охоту в пределах своего участка*(934) и в таком случае нарушитель его запрещения хотя и оккупировал свою добычу, но ответствовал, вероятно, по а. iniuriarum. Когда отыскивали клад (thensaurus)*(935), то, согласно с императорскими постановлениями II века, половина клада доставалась находчику, другая же отдавалась собственнику того участка, в пределах которого клад был найден; под кладом разумелось - сокровище (деньги и др.), спрятанное, в старое время и неизвестно кем, так что настоящий собственник его был неизвестен. Приобретение собственника распространялось на весь клад, если находчик, без его разрешения, предпринимал для отыскания клада особые розыски. Новый остров, который возник в общественной реке (irisuia иии flumine publico nata)*(936), равно русло, оставленное такою рекою (alveus derehctus, mutatus)*(937), предоставлялись собственникам прибрежных участков, - если эти последние не относились к числу agri limitati (стр. 618). Так собственник недвижимости, в силу одного своего положения, приобретал вещи, до него никому не принадлежавшие. Подобное же мы встречаем еще в одном случае. Если вода намывала постепенно землю к берегу, так что происходило медленное приращение прибрежного владения (alluvio)*(938), то, за исключением agri limilati, намытое принадлежало собственнику участка. Впрочем, помимо стремления собственника к приобретению, другие соображения могли еще оправдать этот способ. По Гаю, намыв происходит незаметно для глаз; стало быть, без особых мер невозможно было бы разграничивать каждый раз старое владение от намытого. Кроме того, положение участка близ берега составляет обыкновенно важное качество его в хозяйственном отношении; было бы несправедливо в каждом случае намыва лишать участок этого качества, отдавая намытое пространство постороннему лицу, не собственнику участка.

 

248. Стремление собственника к новым приобретениям встречало ограничения, как скоро становилось в разрез с чьим-либо интересом. В вышеприведенных случаях предметом приобретения служила новая вещь; но могло произойти, что собственник как недвижимости, так и движимости, поставлялся в близкое соприкосновение с другою вещью, уже принадлежавшею кому-нибудь. По вопросу о принадлежности обеих вещей легко возникала коллизия двух противоположных интересов; какое-нибудь новое, постороннее этим интересам, соображение справедливости призывалось для разрешения коллизии. Если река отрывала часть прибрежной земли, унося ее в другое место (т. н. avulsio)*(939), то оторванное пространство продолжало принадлежать своему прежнему собственнику; но если оторванный кусок приростал к чужому участку, то собственник этого последнего становился и его собственником. Очевидно, этот способ приобретения, по своим основаниям, имел много общего с приобретением намыва (alluvio): казалось несправедливым отодвигать от воды тот участок, к которому приросло принесенное водою пространство, а потерявшая сторона приглашалась подчиниться произволу случая. Собственнику недвижимости принадлежало все построенное (т. н. inaedifieatio)*(940), посаженное (т. н. plantatio)*(941) и посеянное (т. н. satio)*(942) на его земле, - без различия кто бы ни сделал это, сам ли собственник или другое лицо; впрочем, добросовестный владелец чужого имения вознаграждался за истраченное им на постройку, посадку и посев, так как это составляло полезные издержки (impensae utiles). Недвижимость представлялась важнее движимости и, за исключением случая давности ( 219 сл.), не давалось возможности присвоить чужую землю путем ее обработки; стремление собственника семен и т. д. воспользоваться плодами их отступало пред стремлением собственника земли сохранить над нею свое господство неограниченным. Вместо относительной важности вещей (недвижимостей и движимостей), при разрешении данной коллизии, конечно, можно было бы руководиться и другим критерием, приняв в соображение, напр., интересы труда (интересы того, кто построил, посеял и т. д.) и тогда все решение получило бы иное направление; но эти интересы не призывались в данном случае, так что, в конце концов, право удовлетворяло стремлению собственника вещи, наиболее важной, удержать, во что бы то ни стало, свою вещь за собою и сохранить на нее неограниченное господство. - Тот же исход встречается в некоторых других случаях. Если материя одного лица окрашена пурпуром другого, то собственнику пурпура отдается самая материя, потому что пурпур дороже материи*(943); если что-либо написано на чужом пергаменте или нарисовано на чужой доске, то собственник пергамента или доска приобретала и написанное, и нарисованное.*(944) Bo всех случаях приобретатель обязывался вознаградить другую сторону за потерянную материю, пергамент, доску; напротив труд писца и живописца не принимался во внимание может быть потому, что обыкновенно это был труд раба. - В известном взгляде сабинианцев на спецификацию (стр. 477) также выразилось стремление собственника удержать свою вещь, во что бы то ни стало; но во взгляде на тот же предмет прокулианцев мы вправе усмотреть уважение к интересам труда. Относительно картины, написанной на чужой доске, среди юристов империи существовала контроверза, подобная той, которая разделяла их по вопросу о спецификации; и Юстиниан постановил, что картина должна принадлежать писавшему ее.

Поучительны еще решения юристов по вопросу о принадлежности естественных произведений вещи (fructus: плоды с дерева, урожай с поля, приплод скота и т. п.).*(945) Понятно, что плод, который не отделился еще от производящей вещи, считался собственностью ее собственника, что по отделении своем от вещи (separatio), составляя новую вещь, он переходил в его же собственность или же тем или другим способом предоставлялся тому лицу, для которого предназначался по воле самого собственника (к нанимателю, узуфруктуарию и т. п.). Но кому отдать плод, когда производящая вещь состояла в чужом владении помимо воли собственника? Интерес вопроса состоял в том, что владелец легко мог передать (обыкновенно по купле-продаже) полученные плоды в третьи руки, и какой бы переполох произошел тогда, если бы собственник вещи вздумал виндировать из этих рук свои плоды! Отличая добросовестного владельца от недобросовестного, юристы признали, что первый из них, подобно самому собственнику, приобретает плоды с момента их отделения (spparatio). Такое правило могло выработаться уже в практике бонитарного обладания, которое вообще послужило прототипом для права добросовестного владения ( 228), и в значительной степени удовлетворило практическим нуждам оборота, так как добросовестность наибольшего числа владельцев должна была оставаться обыкновенно вне спора. Однако самое различие добросовестного и недобросовестного владения было в настоящем случае, как и во многих других, только уступкою эгоизму собственников. Юстиниан, говоря о приобретении плодов добросовестными владельцами, сослался на интерес труда*(946), но эта неосновательная ссылка ни мало не изменила существа дела. С точки зрения труда, положение всех владельцев было бы одинаково, и также не зачем было бы отличать от добросовестного владельца таких приобретателей, каковы наниматель и узуфруктуарий; между тем об этих последних лицах юристы полагали, что они, в отличие от добросовестного владельца (который приобретал плоды в момент их отделения), приобретают только с момента овладения плодами (perceptio). С точки зрения интересов гражданского оборота положение всех названных лиц тоже должно было бы казаться одинаковым. Напротив неодинаково было оно с точки зрения эгоизма собственника, стремившегося, во что бы то ни стало удержать за собою как самую вещь, так и ее произведения. Кто заведомо посягал на чужое имение (как недобросовестный владелец), тот был прямо враждебен принципу собственности и потому не приобретал ничего; кто заведомо (как наниматель, узуфруктуар) получал что-либо из чужого имения, тот достигал этого с большим трудом (через perceptio), чем тот, кто добросовестно принимал чужое имение за свое. Самое различение двух моментов приобретения: separatio и perceptio, не имело, как кажется, особенного практического значения, и на деле оба момента зачастую должны были совпадать вместе, - причина, почему сами юристы не были очень точны в своей терминологии и взамен одного термина употребляли другой. Различение обоих моментов было доктринального происхождения. Для узуфруктуария и нанимателя овладения плодами (perceptio) имело значение традиции, на которую собственник заранее изъявил свое согласие; приобретение же плодов владельцем вещи в момент их отделения (separatio) не подводилось ни под один из числа прочих способов.

249. Покровительство, которое гражданско-правовая власть оказывала стремлению к личному приобретению, в его трех, перечисленных выше ( 240) формах, сказалось, наконец, в самом понимании правомочий собственника. Разумеется, и для римского права не годится то безусловное определение, которое гласит, что право собственности есть неограниченное и полное юридическое господство лица над вещью; но справедливо сказать, что это право было менее ограниченное и более полное господство, чем какое-либо другое - в праве, и что в периоде развития и процветания собственности постоянно действовала тенденция сделать ее господством, возможно более неограниченным и полным. Постепенно росла свобода пользования и распоряжения своей вещью; свобода договора вообще и завещания была непосредственным проявлением свободы распоряжения, предоставленной собственнику. Важное условие развития этой свободы состояло в том, что с течением времени между областью права и нравами была проведена грань, гораздо более резкая, чем она была в начале, так что, в глазах юриста, по большей части только юридические ограничения получали обязательную силу. Бытовой контроль над юридическими действиями отдельных лиц ослабел до крайности, письменные и тайные сделки устранили всякую возможность его проявления, и индивидуализму был открыт полный простор при совершении сделок, благодаря устранению почти всех обязательных формальностей. Если обладатель вещи был правоспособен и дееспособен, если вещь не была изъята из гражданского оборота, то открывалось широкое поле для возможных юридических действий. Эгоизм получил формальное юридическое признание. <Кто пользуется своим правом, тот не обвиняется в злоумышлении (dolus), в нанесении вреда другому (damtmm), в насилии (vis)>, говорили юристы.*(947) <Согласно с самой природой (naturaliter) право дозволяет покупщику заботиться о том, чтобы купить подешевле то, что стоит дорого, и продавцу - продать подороже то, что стоит дешево, и таким образом прижимать друг друга; так же и в найме>.*(948)

 

250. Интерес собственника соблюдался по мере возможности и там, где другие интересы справедливо требовали ограничения его правомочий. Одну и ту же практическую цель, возможно, было достигнуть различными формами ограничений и форма, легчайшая для собственника, представлялось наиболее предпочтительной, - хотя не всегда такую форму юриспруденции удавалось найти сразу. Характеристичный пример тому представляет история залогового права. Сначала для залога была указана форма фидуции: должник обеспечивал перед кредитором свою исправность тем, что отдавал ему свою вещь во временную собственность; потом, по залоговому договору, кредитор приобретал только держание вещи, которое позднее получило, однако, характер юридического владения. Во втором случае положение должника было выгоднее, чем при фидуции, в том отношении, что в его власти оставалось самое право собственности на вещь. При найме сельских имуществ вошло в обычай, что наниматель (арендатор) закладывал помещику свой инвентарь finvecta et iliata) в обеспечение принятых на себя обязательств; в этом случае кредитор (помещик) становился в положение залогопринимателя без всякого фактического обладания вещами и только в случае неисправности своего должника (арендатора) получал против него иски: int. Salvianum*(949) - как провизорное, владельческое средство защиты (стр. 337; истец приглашался доказать, что вещь заложена ему владельцем ее), и а. Serviana*(950), как окончательное судебное средство (истец приглашался доказать, что вещь заложена ему собственником ее). Путем этих исков кредитор вытребовывал себе владение заложенным имуществом; выгода всей формы залога для собственника вещи (должника), очевидно, состояла в том, что до наступления момента судебной ответственности он сохранял за собою владение, а, стало быть, пользовался вещью. Авторитет греческого права поддержал эту новую, по порядку третью форму залога, и она, под именем гипотеки (иск: а. quasi - Serviana или а. hypothecaria), была распространена на все имущества, употребляясь в особенности при залоге недвижимостей. Свобода собственника гарантировалась в гипотеке наиболее, чем в других формах: он оставался и собственником и владельцем вещи; ему предоставлялось заложить одну и ту же вещь по частям и многим лицам; все продажное - вещи и права (ср. примеч. 273) - могло быть предметом залога. - Как же согласовался с этим постепенным расширением свободы собственника в залоге - интерес залогопринимателя? Вначале значение залогового права сводилось к тому, что, удерживая вещь у себя, кредитор понуждал этим своего должника к уплате; но по особому соглашению с ним кредитор мог выговорить себе право - продать заложенное и удовлетворить себя выручкой*(951) и такой порядок господствовал, по-видимому, еще в начале II стол. по Р. X. Практика гипотеки должна была изменить его; как скоро заложенная вещь не передавалась в руки кредитора, залог терял свое понудительное действие, и требовалось принятие каких-либо более решительных мер. Юристы признали, что право кредитора, в случае неисправности должника, продать заложенную вещь подразумевается само собою, если только стороны не договорились открыто о противном, и, наконец, сказанное право было предоставлено кредитору даже тогда, когда в договоре было постановлено иначе. Другими словами, в праве продажи заложенной вещи признали существенную часть сделки, не подлежавшую произвольной отмене; от кредитора требовалось лишь троекратное оповещение должника, когда он приступал к продаже вопреки договору.*(952) В 326 г. имп. Константин запретил договариваться о том, чтобы в случае неисправности должника заложенная вещь без продажи поступала в собственность кредитора (lex commissoria)*(953); другими словами, продажа вещи кредитором в случае неисправности должника превратилась в единственное средство удовлетворения, мера, очевидно, принятая в интересах должника - собственника. Так до конца законодатель не упускал из виду этих интересов. Иски: а. Serviana и а. quasi - Serviana или hypothecarid принадлежали к числу вещных исков, т. е. имели силу против каждого обладателя заложенной вещи; ипотека, подобно сервитутам, была правом в чужой вещи (ius in ге), но не простым отношением по обязательству, - а в этом обстоятельстве крылось главное обеспечение гипотекарного владельца, которое вполне примиряло его со всеми льготами, предоставленными в то же время должнику-собственнику. Но то же обстоятельство развязывало руки и собственнику. Право продажи и вещное действие гипотечного иска ограничивали правомочия собственника ровно настолько, насколько требовалось это интересами гипотечного владельца, оставляя должнику-собственнику значительную свободу действий, как относительно пользования, так и распоряжения вещью: пока кредитор не получит повода и не пожелает продать заложенную вещь, ею свободно пользуется и распоряжается должник; он мог свободно отчудить ее (продать, подарить и т. д.) и кредитор был обеспечен на этот случай вещным действием своего иска, который, как сказано, имел силу против каждого обладателя заложенной вещи.

 

II. Пределы личного обладания

 

1. Естественные пределы

 

251. <Противное законам природы не может быть установлено никаким предписанием>.*(954) Юридическое владычество не имеет места там, где не существует или потеряна физическая возможность господства. Так, <природа>, т. е. физическая недоступность предмета для личного обладания исключает его вовсе из области гражданского оборота*(955); таково море.*(956) Пользование и распоряжение вещью, которая состоит в личном обладании, не простираются за пределы возможности; физическое уничтожение вещи влечет за собою прекращение всех прав, так или иначе к ней относящихся*(957); возвращение на свободу (in naturalera libertatem) пойманного дикого зверя уничтожает право собственности того лица, которое оккупировало перед тем это животное*(958); вообще продолжение и прекращение права собственности на животных находится в той или другой зависимости от <природы> этих животных.*(959) Далее только возможное может быть предметом обязательства*(960); обязательство ничтожно, будет обещано невозможное*(961), напр., продана не существующая вещь.

Римские юристы придавали всем этим положениям значение юридических норм; вернее было бы признать в них простое констатирование естественного факта. Но в иных случаях этот факт подавал повод и к формулированию юридических норм; именно, на некоторые вопросы, которые соприкасались с ним, разрешение не указывалось само собою естественным порядком вещей, и требовалось их юридическое разрешение. Так именно было в области обязательств. Прежде всего, был интерес придать условное содержание самому понятию: невозможность. Когда должник не мог исполнить своего обязательства по личным недостаткам (напр., по неопытности) или по бедности, то, строго говоря, и здесь причиною неисполнения была невозможность; однако право оценивало такие случаи иначе и сохраняло в них ответственность лица. Только объективная невозможность признавалась таковою юридически; напротив субъективная невозможность не устраняла ответственности. Граница между тою и другою не была ясна одинаково во всех случаях и, чтобы провести ее, требовалось иной раз размышление.*(962) - Объективная невозможность наступала нередко по вине самого должника, напр., по его вине гибла вещь, и тогда выступало новое основание для ответственности: dolus, culpa ( 206, 208). - Или объективная невозможность наступала без всякой вины заинтересованных сторон; если дело касалось двустороннего обязательства, то спрашивалось, обели стороны или только одна из них освобождаются от своих обязанностей. Таков был вопрос о periculum при купле-продаже и найме. Некоторое затруднение возникало также тогда, когда право было установлено под условием, а самое условие было невозможное; мы видели, как юристы отнеслись к этому вопросу. Мнение сабинианцев обратилось со временем в господствующее.*(963)

Понятно, что обязательство оставалось невозможным независимо от того, знали или нет стороны о его невозможности, предвидели они или не предвидели ее. Но знание и незнание могли в этом случае повлечь к особым юридическим последствиям. Когда, напр., кто-либо продавал другому лицу вещь, которая на самом деле не существовала, и покупатель не знал об этом последнем обстоятельстве, то он мог потребовать себе удовлетворение от продавца; продавец должен был, во-первых, возвратить ему покупную плату, если она была уже уплачена и, во вторых, возместить те расходы, которые покупатель сделал в видах приобретения купленной вещи. Так именно разрешил юрист случай продажи наследства, на самом деле не существующего*(964), и отличил этот случай от другого, когда кто-либо продавал при тех же обстоятельствах наследство, существующее, но ему не принадлежащее. Во втором случае сделка считалась действительною и продавец обязывался вознаградить покупателя в полном размере потерянного интереса. Употребляя современную терминологию, мы должны сказать, что в первом из приведенных случаев юрист определил взыскание <отрицательного>, а во втором - взыскание <положительного> интереса.

От приведенных случаев надо отличать другой, когда сторонам неизвестно, что вещь, о которой они договариваются, на самом деле истреблена отчасти. Здесь вопрос о действительности сделки не разрешается сам собою и юрист принимает за мерило, во-первых, то обстоятельство, - в какой мере последовало истребление вещи, а, во-вторых, кто из сторон знал или не знал о происшедшем. Е покупает у V дом, который уже сгорел, но оба, и продавец и покупатель, не знают об этом обстоятельстве; если дом сгорел не более чем на половину, то сделка остается в силе, но покупная плата уменьшается соразмерно потере; если же сгорела большая часть дома, то сделка уничтожается и вся плата возвращается покупателю. Когда о пожаре знал. V, но не знал Е, то сделка действительна, если уцелела хоть какая-нибудь часть дома; покупатель же вознаграждается продавцом по оценке. Когда, наоборот, Е знал о пожаре, а V оставался в неизвестности, то сделка сохраняла вполне свою силу и покупатель не получал никакой сбавки. Когда, наконец, обе стороны знали о пожаре и действовали, скрывая это друг от друга, то такой обоюдный обман вел, во всяком случае, к недействительности сделки без права сторон требовать друг от друга вознаграждение.*(965)

 

2. Преследование неправомерных интересов

 

252. Право отделилось от нравственности в том смысле, что правовые действия людей подчинились исключительно контролю законодателя и суда; но самый суд, понимая конечное назначение права - служить нравственным целям общества, преследовал по мере возможности в каждом отдельном случае такие отношения, которые были основаны на интересе безнравственном или неправомерном; это была критика, которую суд вносил в практику личного обладания с точки зрения конечных целей права. Практика римских юристов была богата примерами этого рода.*(966)

 

3. Законные ограничения свободы договора и проч.

 

253. Имп. Август запретил замужним женщинам принимать поручительство по долгам своих мужей; в 46 г. вышел сенатусконсульт (sc. Velleianum)*(967), который запретил всем женщинам поручаться по каким- либо сделкам под страхом недействительности поручительства. Около 70 г. по Р. X. другой сенатусконсульт (sc. Macedonianum)*(968) безусловной недействительности займов, которые совершались лицами, состоящими под отеческою властью (filii farailias). Оба названные сенатусконеульта сделались под пером юристов предметом обширного комментария, при чем юристы допускали те или другие исключения из общего правила. Оба они представляют нам примеры ограничений свободы договора, - ограничений, которые законодатель сделал во внимание к особенностям положения двух классов лиц: женщин и подвластных детей.

Другие законные ограничения той же свободы установлялись во внимание к особенностям особого рода сделок. Именно некоторые сделки служили вообще средством обширных злоупотреблений и потому ограничивались или вовсе запрещались. Сюда относятся: меры против ростовщичества ( 93), мера имп. Диоклетиана относительно купли-продажи, запрещение торговли ядами*(969); op. 10. 2 Ir. 4 1.>, закон имп. Анастасия (lех Anastasiana) 306 г.*(970), который постановил, что купивший у кого-либо кредиторское право может взыскивать с должника не более того, за что такое право куплено им, и друг.

Наибольшую важность имели те ограничения, которые относились к дарению и посмертному распоряжению имуществом; история их изложена выше ( 170 - 175).

В истории семейственного права ограничения личной власти имели то значение, что, в конце концов, изъяли самые семейственные отношения из области гражданского права и сообщили им государственный характер ( 170 -179).

 

III. Формы общего обладания

 

1. Права по соседству

 

254. В силу своих естественных свойств и в интересах общежития недвижимости не могли состоять в исключительном личном обладании; составляя главный объект частной собственности, недвижимости были в то же время объектом некоторого общего обладания со стороны соседей- собственников. Это - права по соседству. Мы знакомы с их древнейшими формами ( 57 и 103) и теперь проследим их позднейшую историю.

Правило XII таблиц о разбирательстве межевых споров через посредников из землемеров практиковалось вплоть до империи. Об этом предмете в 515 году u. c. был издан особый закон (1. Blamilia), о котором нам известно только то, что взамен трех посредников он указал назначать одного. По сочинениям землемеров мы знаем о некоторых подробностях производства, установившагося потом в межевых спорах. Различался спор собственно о меже (controversia de fine) и спор о смежном участке (сопtrorersia de loco). В первом случае решателем являлся землемер, который и восстановлял межу в первоначальном ее виде, не стесняясь давностью. Во втором случае спор разрешался судом, и направление межи изменялось сравнительно с первоначальным, если давность изменила первоначальные размеры владений. От юристов классического времени мы узнаем подробности относительно иска (а. finium regnndormn)*(971), который имел место в таких случаях. Это - а. duplex, т. е. обе стороны могли одновременно выступать со взаимными требованиями. Судье принадлежали особые полномочия. Открыв настоящую границу владений, судья мог найти ее восстановление почему-либо неудобным; тогда он видоизменял ее своею властью, назначая потерявшей стороне соответствующее вознаграждение на счет выигравшей. Таким образом, он присуждал одной стороне то, чего она не имела (adiudicatio), и осуждал ее на уплату известной суммы денег в пользу другой стороны (conderanatio). Если не было возможности найти истинную границу, то спорный участок признавался общим и разделялся между спорящими. Императоры IV века по Р. X. в своих постановлениях коснулись межевых споров и между прочим вопроса о давности по отношению к межам; но сказанное ими по этому предмету осталось неясным.*(972)

Постановление XII таблиц о срубке ветвей, перекинувшихся за межу, было повторено в преторском эдикте. Сюда относится интердикт de arboribus caedendis.*(973) Если хозяин дерева не обрезал ветвей по приглашению соседа, то сосед мог сделать это сам. В городах же, по преторскому эдикту, сосед имел право требовать от хозяина дерева полной срубки его, если оно перекидывалось чрез строение на чужой участок. При не исполнении этого требования сосед получал право срубить чужое дерево и употребить его в свою пользу. Вышеназванный интердикт служил в таких случаях к тому, чтобы удержать хозяина дерева от противодействия срубке, предпринятой соседом. Точно так же преторский эдикт повторил правило о праве собственника собирать плоды, упавшие с его деревьев на землю соседа. Для этой цели претор установил интердикт de glande legenda.*(974) Его действие определялось тремя днями.

В памятниках императорского времени мы находим еще права по соседству, вовсе не упомянутые в законах XII таблиц. Сюда относится правило, по которому собственник должен был терпеть, если сосед выдвинул на небольшое пространство свою постройку за межу (например, на полфута)*(975), далее - правило, по которому собственник должен был воздерживаться от произведения необыкновенного дыма, пыли и т. п., могущих перейти в атмосферу соседних участков (в особенности лежащих вверху).*(976) Точно так же он не должен был устраивать каменоломен так, чтобы обломки камней падали вниз на чужие участки.*(977) В императорском постановлении начала II века, предписывавшем предоставлять соседу к его гробнице дорогу, если таковой не было, мы встречаемся, очевидно, только с законодательным подтверждением стародавнего обычая.*(978) Император Юстиниан предписал (531 г.) воздерживаться от построек, которые прекратили бы течение воздуха, необходимое соседу для вейки хлеба на току.*(979) В императорское же время (382 г.) вышло постановление, которым дозволялось вести рудники в земле соседа, уплачивая ему 1/10 добываемого.*(980) Если мы сопоставим это постановление с вышеприведенным (XII табл.), по которому ветви выше 15 футов от земли могли выдаваться в район соседнего участка*(981), то увидим, что, по понятиям римских юристов, право собственности продолжалось вверх и вниз настолько, насколько это было нужно в виду хозяйственных соображений. Ошибочно было бы думать, что это право имело вверх и вниз безграничное продолжение.

 

255. Юристы империи и между ними особенно Лабеон разработали со вниманием правила касательно регулирования дождевых стоков (стр. 132 сл.). Споры по этому предмету разбирались по иску, который назывался а. aquae pluviae arcendae.*(982) Bсe отношение представляется нам в следующем виде. Обладатель участка ниже лежащего самою природою обязывается принимать на свою землю дождевые стоки с участков, лежащих выше его участка. Поэтому он не имеет права протестовать, когда сосед разрушает какое-либо искусственное сооружение, до тех пор удерживавшее воду, и через то направляет ее к нему, открывая, таким образом, поток, еще не существовавший. Эта невыгода, утешает Лабеон, вознаграждается тем, что вода, спущенная в наши владения, приносит нам плодородный смыв с чужой земли. Злу противостояли обыкновенно посредством частных соглашений, по которым обладатель нижнего участка получал право устраивать, для задержки воды, рвы или плотины у соседа на верху. Если же такие рвы и плотины образовались естественным путем, либо, будучи искусственными, существовали с незапамятного времени, то заинтересованная сторона, по закону, имела право заботиться своими средствами об их поддержке. В таком случае верхний владелец должен был терпеть на своей земле застой воды из дождевых стоков. - С другой стороны, обязанность принимать стоки с чужой земли не была в то же время и правом. Обладатель нижнего участка, пользовавшийся водой сверху, не мог воспретить соседу лишить его притока воды чрез изменение каким-либо образом ее направления. Иск (а. aquae pluviae arcendae) не давался против соседа, отнимавшего какую-либо выгоду. Назначение иска состояло только в том, чтобы противодействовать соседу, причинявшему прямой вред: нижний сосед предъявлял иск к верхнему, когда от действий этого последнего поток становился больше, быстрее, сильнее, грязнее. Верхний имел иск против нижнего, если благодаря нижнему соседу поток запруживался и разливался. Иск касался только дождевых потоков, т. е. таких, которые существовали благодаря дождям, или в которых от дождей вода прибывала. Изменение в окраске воды могло служить признаком такой прибыли. Разлив стоячего водохранилища, приключившийся от дождя, мог тоже повести к иску. Поводом к иску служило какое-либо сооружение (opus) или действие соседа, изменявшее течение воды сравнительно с нормальным. За нормальное течение принималось то, какое было установлено естественными свойствами почвы или искусственными рвами и плотинами, существовавшими с незапамятного времени. Существующие сервитуты и иные обстоятельства юридического свойства (leges agrorum) принимались во внимание при определении нормального течения дождевой воды. Напротив искусственные сооружения не принимались при этом в расчет. Если, например, искусственное сооружение на земле верхнего владельца задерживало дождевой ток, то, в случае его разрушения, нижний владелец не получал иска. Действия, необходимые при культуре земли, также не допускали протеста; так должно было терпеть, если поток изменялся вследствие изменения в направлении борозд при пашне поля, или превращения поля в луг и т. п. Но иск давался, напр., против соседа, который мешал мне прочищать с моей стороны пограничный ров; против нижнего соседа, когда он не поправлял рва, вырытого с незапамятного времени; против верхнего соседа, когда у него прорвало искусственную плотину, существующую с незапамятного времени. Из последнего примера видно, что иногда иск давался также в тех случаях, когда нормальное положение токов было нарушено естественными событиями. - Во всяком случае, иск предъявлялся против хозяина того участка, на котором произошло изменение, но не против виновника этого изменения, если таковым не был сам хозяин. Не надо было, для вчинания иска, дожидаться того, чтобы грозящий вред наступил: иск был у места уже тогда, когда сооружение, сделанное соседом, грозило вредом. Во всяком случае, иск был у места только тогда, когда поток вредил полевой земле; если же вред причинялся зданию, то юристы указывали на другое средство (а. negatoria).

 

2. Сервитуты

 

256. Поземельные или предиальные сервитуты, по своему происхождению и назначению, суть не что иное, как добровольное распространение той общности обладания, которая обязательно для всех установлена уже правами по соседству. К четырем древнейшим формам сельских сервитутов с течением времени прибавились новые формы. Юристы императорского времени упоминают еще многие другие права в числе сельских сервитутов. Дорожные сервитуты пополнились правом переплывать через чужое озеро (s. navieandi), водяные - правом спускать воду на соседний участок (s. aquae educeudae seu immittendae) и правом, которое обязывало соседа не рыть колодезей и т. п. у себя, дабы не уменьшить приток воды на землю управомоченного. Сервитут спуска воды изменял общие правила соседского права относительно спуска воды и парализовал действие а. aquae pluviae arcendae ( 255). Скотоводство, которое развилось на латифундиях в форму обширного промысла, породило право пасти скот на чужой земле (ius pascendi) и право поить скот из чужого водопоя (pecoris ad aquam oppulsus). С этими правами связывалось право иметь шалаши для загона скота во время ненастья. Кроме того, приводится ряд других сервитутов, каковы п. брать в чужом лесу подпорки для виноградников, п. рыть на чужой земле песок, мел и камень, жечь известку, или при каменоломне сбрасывать щебень на землю соседа, п. хранить призведения своего поля в чужом строении. Как можно заключить из частых ссылок классических юристов на Mерация*(983), который жил около 100 л. по Р. X., только ему принадлежало юридическое признание многих из названных форм. С формами городских сервитутов мы уже знакомы; вместе с сельскими сервитутами они составили группу сервитутов поземельных или предиальных. В практике завещаний образовались сервитуты личные; главный случай этого рода представлял узуфрукт, предоставление кому-либо вещи в пожизненное пользование с правом потребления плодов. Пожизненность составляла отличительное свойство личных сервитутов; но очевидно, что, с точки зрения своего назначения; они имели лишь отдаленное сходство с предиальными сервитутами. Императорское право выдержало до конца тот принцип, который должен был гарантировать собственников от излишнего обременения: сервитут не мог состоять в действиях самого собственника; что же касается отдельных видов сервитутного права, то следует остеречься от заблуждения - видеть в римской системе сервитутов нечто строго-законченное; сами римские юристы так на нее не смотрели. Если бы они полагали, что в каждом отдельном случае сервитут может быть установлен сторонами только в одной из форм, уже признанных правом, то, конечно, в таком порядке заключалась бы своего рода новая гарантия свободы собственности. На самом деле этого не было. Сервитутное право находилось в постоянном развитии, и юристы всегда были готовы, в случае нужды, пополнить список сервитутов. У Нерация, напр., их перечень настолько дробен, что похож скорее на примерный, нежели на систематический. Довольно охотно допустили юристы также разновидности узуфрукта: usus (п. пользования без потребления плодов), habitatio (п. пользования строением), operae servorum et animalium (п. пользования рабами и животными), тогда как две последние формы завещатели практиковали в видах обхода закона, для того чтобы даровать сервитутное право лицам, лишенным гражданской правоспособности (сар. deraiuutio). Заметим также, что, так как поземельные сервитуты тоже содержали в себе различные виды пользования чужою вещью, то практика не провела строгой грани между сервитутами личными и поземельными, и нередко первые назначались в чью-либо пользу в терминах, которые относились ко вторым.*(984)

 

3. Товарищества*(985)

 

257. С развитием индивидуализма в последние века республики возникли добровольные соединения отдельных лиц с целями общего приобретения и обладания. Сюда принадлежит договор товарищества: историю его, к сожалению, надо считать утраченной. Это был кон сенсуальный договор, в силу которого лица соединяли свои имущества или труд, или то и другое вместе, ради достижения известной цели, обыкновенно имущественного свойства: ради наивыгоднейшего совершения какой-нибудь сделки (soc. mriiis rei) напр., собственники лошадей соединяли их вместе в видах наивыгоднейшей продажи, обладатели капиталов покупали в складчину имение и потом разделяли его между собою и т. п.; ради совместного ведения промышленного предприятия (soc. negotiationis), напр., два торговца заводили общую торговлю, два педагога - общую школу и т. п. Одна из речей Цицерона (pro Roscio commaedo) относилась к процессу, который возник именно между товарищами этого рода. Некто имел раба, замечательного комика и потому вступил в товарищество с антрепренером Росцием. Он внес в товарищество своего раба, Росций же обязался обучить его драматическому искусству, с тем, чтобы потом делить между собою прибыль от сценической практики этого актера; но вскоре сказанный раб был убит третьим лицом, и из расчетов по поводу дележа удовлетворения, полученного от убийцы, возник между бывшими товарищами процесс, юридическое значение которого доселе остается неясным. Может быть, в той или другой связи с отношениями вольноотпущенников между собою и к патрону возникли две формы более полного товарищества: товарищи соединялись с тем, чтобы делить между собою все приобретенное деятельностью каждого (soc. lucri), или же они вступали в безусловное общение всем своим имуществом (soc. oranium bonorum), так что доставшееся каждому из них по наследству или по завещанию поступало также в общий раздел. - Два иска возникли в связи с договором товарищества. Посредством одного из них (а. pro socio) каждый их участников требовал от своих товарищей исполнения их обязательств, отчета в их действиях, дележа сделанных приобретений и привлекал их к участию в понесенных ущербах и расходах. Предъявление другого иска (а. communi dividundo)*(986) означало прекращение товарищества и клонилось к разделу общего имущества. Этот иск принадлежал к числу раздельных исков.

Общность обладания, которая крылась в товариществе, не получила впрочем никакого юридического определения. Взаимные отношения товарищей определялись всецело началами договорного права; право не знало <товарищества> как объединенного целого, имело дело с отдельными товарищами в их взаимных отношениях. Товарищество устанавливалось и прекращалось по взаимному соглашению его членов; взаимным обязательствам их приписывался строго личный характер, и потому они не передавались по наследству, так что со смертью одного из членов уничтожалось все товарищество. Кроме того, каждому их них предоставлялось при жизни выйти из его состава (reiumtiatio) и тем прекратить самое его существование, но, разумеется, такой выход не был вполне произволен и допускался лишь при соблюдении известных условий (renuntiatio не должна клониться к прямому ущербу прочих членов, должна быть заявлена своевременно, не в отсутствии товарищей). Все в товариществе предпринималось по единогласному решению товарищей, при чем отдельный товарищ не мог уклониться от признания того, что хотя и не было договорено открыто, но соответствовало цели товарищества. Имущество товарищей рассматривалось как общее их достояние, состоящее в их собственности (condominium) или в общем пользовании; все прибыли и убытки делились между товарищами по разным или иным долям, как было условленно в договоре. Одним словом, юридически товарищество представлялось просто как комбинация известного рода индивидуальных прав и обязанностей из области личного обладания, и, по-видимому, юридическое творчество не могло идти далее, пока оно ограничивалось такими формами имущественного общения, которые порождались исключительно личными интересами. Интересы совершенно иного рода побудили юриспруденцию внести в гражданское право новое понятие, в котором общее обладание получило открытое признание как гражданская форма. Это было понятие фиктивного или юридического лица; оно, как увидим, возникло в судебной практике городских общин ( 258 i. f. ) и развилось в практике коллегий (корпораций, 259).

 

4. Вещи вне гражданского оборота; образование юридического лица

 

258. После того как уничтожилось древнее разделение вещей на манципационные и неманципационные, гражданское право, личное обладание и гражданский оборот совпадали в своих границах. Гражданский иск защищал только личное обладание; вещи, которые не подлежали частному освоению, не состояли также в гражданском обороте. Эти вещи составляли предмет общего обладания, которое относилось к публичному праву (ius publicum); их юридическое положение определялось и изменялось не гражданскими сделками, но актами публичного права. Гражданские сделки (купля, залог, стипуляция и др.) относительно таких вещей были безусловно недействительны*(987); юридическая защита их неприкосновенности принадлежала органам государственной власти. В свое время это положение занимали все части общественного (государственного) достояния. В позднейшем праве его сохранили лишь <священные> вещи (res sacrae).*(988) Храмы с их принадлежностями составляли особую часть общественного достояния, которую светская власть определила, и жрецы посвятили для божественного культа. Обязанность юридической охраны этого имущества лежала на представителях храма (интердикт nе quid in loco sacro fiat).*(989)

Иначе определилось с течением времени юридическое положение других частей общественного (государственного) достояния. По мере развития гражданского права, гражданские формы становились незаметно господствующим критерием во всей имущественно правовой области; гражданский иск казался удобным средством для защиты неприкосновенности всякого имущества, гражданская сделка - одинаково применимой для передачи всякого имущества из одних рук в другие. Отсюда начался замечательный исторический процесс, результат которого состоял в том, что вещи, которые состояли в общем обладании, продолжая оставаться в нем, были введены в строй гражданского права. Это произошло двумя путями:

та часть общественного достояния, которая была предназначена для постоянного общего пользования (напр., дороги, реки), получила гражданскую защиту, но не была включена в гражданский оборот. Как скоро произошло это, гражданское право стало шире личного обладания, а это последнее по-прежнему совпадало с гражданским оборотом;

та часть общественного достояния, которая предназначалась для постоянной траты на общественные нужды и потому изменяла свой фактический состав (государственная казна), получила не только гражданскую защиту, но была включена в гражданский оборот, т. е. к ней применили гражданские сделки. Это произошло в связи с образованием нового понятия - фиктивного или юридического лица. После такого преобразования границы гражданского оборота стали шире границ личного обладания.

Вот некоторые подробности:

1. Ряд вещей состоял в общем пользовании без раздела в личное обладание и без включения в гражданский оборот. Римские юристы группировали эти вещи в две различные категории. Одни из них не могли состоять в личном обладании по естественным причинам: море и его берег.*(990) Свобода пользования охранялась здесь за неимением особых средств посредством общего гражданского иска - а. iaiuriarum (прим. 94); частным лицам дозволялось застраивать морской берег с тем условием, чтобы постройки не стесняли общего пользования, и по снесении их пространство, бывшее под строением, вновь поступало в общее пользование.*(991) - Другую категорию представляли res publicае publico usui destinatae; таковы дороги и улицы, озера и большие реки, мосты, площади, театры. Будучи особой формой общего обладания, пользование этими вещами охранялось рядом исков*(992), предъявление которых принадлежало всем гражданам (а. popularis)*(993), государство же, не принимая на себя непосредственной заботы о юридической неприкосновенности общего пользования, извлекало из вещей, которые состояли в этом последнем, выгоды, каковые можно было извлечь без нарушения общих интересов; напр., оно присвоило себе половину клада найденного в общественной земле, и тем как бы притязало на положение ее собственника. В городских общинах надзор за исправным содержанием улиц, площадей и т. д. лежал также на представителях этих общин, которые действовали по собственной инициативе.*(994) Таким образом, гражданская защита перемешивалась здесь с публичною защитою и все отношение носило смешанный характер, что представлялось и наиболее разумным.

2.*(995) Имущество, предназначенное непосредственно на государственные нужды (res publicae), или государственная казна (aerarinm publicum) состояло до конца республики вне гражданского права и гражданского оборота. Особые акты публичного права осуществляли здесь переход вещей из частных рук в казну и обратно; особым административным путем разрешались споры между казною и частными лицами. С развитием муниципального устройства многочисленные города представили собою как бы обособления части государства, которые, принадлежа к целому, практиковали в данной территории общегосударственные функции, перенесенные на них волею римского народа или императора (lех civitatis, 1. municipalis). Городское устройство и управление было как бы сколком с государственного устройства и управления, и после того как государство перешло от республики к империи, подобное же преобразование произошло в городах. Подобно государству, города обладали своим имуществом и, подобно государственному, оно рассматривалось как противоположность частному имуществу. Городское имущество было как бы <ничье>; переход вещей из личного обладания в городскую казну и обратно, разные сделки городских властей с частными лицами (аренда, откуп доходов) совершались в формах, отличных от сделок гражданского права. Так же, как и государственные, городские имущества исключались из гражданского права и оборота. Но такой порядок не мог продолжаться долго. Административная компетенция городских властей, ограниченная пределами, территориальными и иными, не ограждала имущественных интересов городской общины во всех случаях, и городские власти искали покровительства у римского суда. Юристам пришлось задуматься над положением городского имущества. С одной стороны, оно, очевидно, было отделено от государственной казны, с другой - неправильно было бы смешать его и с личною собственностью горожан. И вот городские общины, как таковые, были признаны <как бы> особыми лицами*(996), которые наравне с другими, живыми лицами могут (чрез представителей) действовать на <суде и совершать юридические сделки обыкновенным гражданским путем. Это новое понятие, по современной терминологии, <юридического> лица не касалось внутренних распорядков общины, но значительно упростило ее имущественные отношения к посторонним лицам. Постепенно все территориальные общины, городские и сельские были признаны юридическими лицами. Такое признание, хотя и содержало в себе некоторое отвлечение, согласовалось однако с обыденным воззрением на предмет, которое не могло не усматривать в городе, в городской общине нечто отличное от горожан и так или иначе различало, напр., собственность общины от общей собственности (condominium) многих лиц. Однако в иных случаях обыденное воззрение не достигало той последовательности и тонкости, которых требовало право, и мы видим, что императорам и юристам <не раз приходилось разъяснять простым смертным, напр., раб города может свидетельствовать на суде против отдельных горожан, ибо не они, но город, - его собственник*(997); что отпущенник города может беспрепятственно призывать в суд отдельных граждан, ибо не они, но город - его патрон.*(998) - Между тем и с государственною казною произошло немаловажное изменение. Рядом с нею стал фиск или казна императора; составляя сначала личную собственность его, фиск фигурировал в гражданском обороте наравне со всяким частным имуществом. Это свое гражданское положение он сохранил и потом, когда, приобретя государственный характер, отделился от личной собственности императора и поглотил собою первоначальную государственную казну. Таким образом, казна, под именем фиска, оказалась всецело в области гражданского права; она стала лицом среди других лиц, хотя юристы и не называли ее этим именем и не включали в общий ряд лиц физических или <юридических>, трактуя о ней как о чем-то особенном. По-видимому, до самого конца они были склонны заменить искусственное олицетворение тем предположением, что императорская казна есть, казна императора, и сами императоры еще во II в. называли ее <своею>.*(999) На самом же деле фиск представлял собою олицетворение всей совокупности имущественных отношений государства к третьим лицам.

 

5. Корпорации*(1000)

 

259. Из вышеизложенного видно, что искусственное олицетворение или юридическое лицо не было непосредственным. произведением гражданского права. Оно было формой, которая предназначалась для того, чтобы ввести в гражданский оборот имущественные отношения общин; в этом состоял главный интерес нового понятия для публичного права. Для гражданского права его интерес состоял в другом. Юридическое лицо заключало в себе юридическое признание общего обладания, как формы, особой от личного обладания, но с ним равноправной. Каждый из названных двух интересов сыграл свою роль в дальнейшей истории нового института.

1.Помимо городских и сельских общин в области публичных отношений существовали многочисленные коллегии, на обязанности которых и лежало выполнение той или другой функции государственного свойства. Так, еще в древности жрецы были поделены по коллегиям; так же разделялись и ремесленники (стр. 54). И позднее, по не многочисленности чиновного персонала и по несовершенству административного механизма, правительство при выполнении своих задач прибегало к содействию коллегий, составленных из частных лиц. В конце республики сбор государственных налогов, общественные постройки, мощение улиц, заведование на месте разработкою рудников, сдавались на откуп особым компаниям <публиканов> из всадников (equites), класса, который, как известно, держал в своих руках капиталы. Эти компании организовались на началах товарищества ( 257), каждый из товарищей имел свой пай (pars) в компанейском имуществе. От обыкновенных товариществ, компании публиканов отличались тем, что отношения членов не носили такого личного характера, как там, и приближались более к общему типу обязательств: член компании не мог по произволу взять свой пай обратно; в случае смерти одного из членов паи переходили по наследству, при чем прочие определяли степень личного участия наследника в делах компании.*(1001) Но некоторые черты придавали компании своеобразный характер, чуждый товариществу. Государство, которое вступало с компанией в договор, и все посторонние лица, которые приходили в какое-либо соприкосновение с нею, имели дело с немногими е± представителями: учредителями (mancipes), управителями (magis. ter, promagistri); из них последние могли и не принадлежать к самому товариществу; эти лица действовали за всю компанию. Отсюда вытекала и другая особенность: не было нужды поддерживать в компании один и тот же личный состав; дозволялась передача паев от одного лица другому, и они ходили на рынке, подобно нашим акциям повышаясь и понижаясь в курсе. Римские юристы называли такое устройство <corpus>: компания составляла как бы единое, организованное тело, но не простую совокупность отдельных членов, - как это было в простом товариществе ( 257). В гражданском обороте corpus было самостоятельным (юридическим) лицом, - Ряд коллегий был организован правительством для различных целей; для споспешествования общественным постройкам в 8 г. до Р. X. была учреждена коллегия плотников; для снабжения Рима хлебом существовали в начале империи коллегии корабельщиков и хлебопеков, а во II и III в. по Р. X. возникли для той же цели коллегии лодочников, барочников, приемщиков. Все эти коллегии получили корпоративное устройство (corpus) и, стало быть, были юридическими лицами. Начиная с IV века, последовало закрепощение членов коллегий; положение члена коллегии было объявлено наследственным. Еще раньше, с % III в. началось общее и обязательное распределение всех ремесленников по коллегиям (цехам) и все они считались за согpus. Государственные чиновники и солдаты тоже распределялись по коллегиям с корпоративным устройством (согpus). Главное назначение всех перечисленных коллегий состояло в том, чтобы служить органом государственной власти; но к нему легко присоединялось другое - взаимное вспомоществование членов. Так, солдаты платили взносы в свои коллегии и взамен того получали вспомоществование при отпуске (на дорогу) или во время нужды и болезни, также пенсии и т. п. Наконец олицетворение не минуло и жреческих коллегий, и было приложено даже к некоторым храмам, по-видимому, исключительно в тех видах, чтобы они могли назначаться наследниками в завещаниях частных лиц.

2. Корпоративное устройство отделяло юридически общее имущество от личного, деятельность общества от деятельности его членов. <Corpus> представляло удобную форму, благодаря которой добровольные соединения граждан могли придать юридический характер своему имущественному общению и вместе с тем упростить свои отношения к окружающим. По-видимому, это было понято довольно рано и римское общество конца республики было переполнено многочисленными коллегиями религиозно-политичекого характера (sodalitates), которые в той или другой степени претендовали на корпоративное устройство. Но здесь обнаружилась новая сторона юридического олицетворения. Облегчая коллегии ее движение в гражданском обороте, олицетворение придает ей особую силу, особое влияние на общественную и государственную жизнь, которых она не имела бы без олицетворения. У правительства возникло стремление регулировать факт олицетворения и когда, с одной стороны, коллегии втянулись как деятельные участники, во все политические смуты, а, с другой - деспотизм пошел вперед решительными шагами, их столкновение окончилось крайнею мерою. Императорские постановления и сенатусконсульты запретили вовсе самовольное образование коллегий с корпоративным устройством. Отныне учреждение коллегии с корпоративным устройством и юридическою личностью могло произойти только в силу особого повеления императора или сенатусконсульта; коллегии, которые образовались самовольно, распускались, и их имущество разделялось между членами, как личное; отказ по завещанию в пользу недозволенной коллегии признавался недействительным; виновные в устройстве незаконных коллегий подвергались уголовному наказанию, как за оскорбление Величества.*(1002)

Исключение из общего запрещения было сделано только в пользу похоронных коллегий. В былое время кладбища составляли родовую собственность, и на обязанности родов лежала забота о погребении и поминовении. С падением родового строя богатые люди заботились каждый о себе на случай смерти. Они приобретали за городом места для погребения своего и своих близких; как скоро труп был внесен в это место, оно исключалось из гражданского оборота и объявлялось <религиозным> (res religiosae).*(1003) Право пользования им оставалось за его собственником и переходило по наследству.*(1004) Так образовались семейные гробницы. Но бедные люди не могли подражать богатым. Они вступали в товарищества или коллегии (soc. tenuiorum), которые принимали на себя заботу об устройстве общих гробниц (колумбарии), похорон и поминовений. Закон признавал за такими коллегиями право на корпоративное устройство, и, между прочим, христианские общины с их катакомбами находили некоторую гарантию против преследований, принимая формально образ похоронных коллегий. Неприкосновенность гробниц охранялась юридически иском, предъявление которого принадлежало всем гражданам: а. de sepulcro violato.*(1005) Стало быть, юридическое положение гробниц походило на положение одной из частей общественного достояния; они состояли в гражданском праве, но не в гражданском обороте.

 

260. Фиск, городские и сельские общины, компании публиканов и коллегии с корпоративным устройством составляют юридические формы одного и того же класса; к нему же принадлежат возникшие потом под влиянием христианства церковные общины и разнообразные благочестивые и благотворительные учреждения (монастыри, богадельни и т. д.). Все это суть формы общего обладания, которые признаны таковыми в гражданском праве, включены в его состав и введены в гражданский оборот. Их юридический строй сводится к следующему:

1. Обладателями в общем обладании, так же как и в личном, являются отдельные живые лица, которые вообще только и могут быть обладателями прав; но в личном они обладают каждый отдельно от других, в общем - сообща, личное обладание служит личным интересам каждого, общее - общим интересам. В конце концов, каждое общее обладание разрешается в ряд имущественных или иных выгод, которые достаются его обладателям; так, фиск служит к удовлетворению разнообразнейших потребностей граждан государства, общинное имущество - к удовлетворению разнообразнейших потребностей обитателей данной местности и т. д. Отсюда - тенденция организовать возможно совершеннее юридическое обеспечение сказанных выгод, и одним из средств к тому служат гражданские иски, которые принадлежат самим обладателям; императорский период, при подозрительном отношении правительства ко всякой личной инициативе, особенно в деле свободных человеческих союзов (стр. 649) не был благоприятным временем для образования таких исков, однако сохранил то, что досталось ему от республики (а. iniuriarum, а. popularis).

2. Процесс приобретения и распределения выгод, которые общее имущество предназначено приносить своим обладателям, должен быть поставлен вне зависимости от личных интересов. Роль каждого участника в сказанном процессе определяется не пропорционально его личному вкладу в общее имущество и не размером его личных требований и ожиданий от общего дела, но соответственно его способности служить той общей цели, для которой предназначено самое имущество. Потому деятельность по управлению этим имуществом принадлежит особой организации (corpns), которая, преследуя, в конце концов, интересы отдельных обладателей, существует от них независимо. Отсюда существование организации не зависит юридически от личного состава самих обладателей, который подлежит свободному изменению, - даже и в том случае, если бы число членов корпорации снизошло до одного.*(1006) Характером обладателей и родом выгод (целей), к которым они стремятся, определяется в каждом данном случае их отношение к сказанной организации. Когда форма общего обладания складывается в интересах таких лиц, состав которых подлежит более или менее точному обозрению чрез указание того или другого признака (напр., обитатели такой- то местности) или даже путем простого перечисления личностей, когда эти лица обладают достаточною способностью к самодеятельности и когда, наконец, тому не противится правительственная власть, тогда обладатели выступают в качестве членов организации. За исключением фиска, такова была господствующая форма в римском праве. В каждом отдельном случае рядом с членами мог существовать другой класс лиц, - заинтересованные в общем обладании, но устраненные от участия в организации: таковы, напр., бедные, больные, малолетние, в пользу которых в церковной или иной общине устраивается то или другое заведение. Воспользуемся для их обозначения термином дестинатеров. Двойственный состав обладателей, из членов и дестинатеров, был обычным явлением римских форм общего обладания в христианское время; но уже в городских общинах, с падением республиканского устройства их, только привилегированный класс являлся членами городской корпорации, остальным же горожанам надо приписать положение дестинатеров. Потому ли, что личный состав известного разряда лиц не подлежит точному обозрению (напр., <больные>, <бедные> и т. п.), или потому, что он не обладает достаточною самодеятельностью, или, наконец, потому, что в виды правительства не входит поощрять в нем это качество, - ему предоставляется в общем обладании место дестинатеров. В той организации, которая называется теперь, в противоположность корпорация, учреждением, нет вовсе членов и обладателями являются одни дестинатеры. Но римское право не знало такой формы в е± чистом виде; корпорация была господствующих типом, причем церковная община служила опорою при юридической квалификации <учреждений>, вызванных побуждениями благочестия и благотворительности (Гирке). Противоположение членов и дестинатеров ведет еще к следующему различию: так как члены входят в организацию корпорации, то наличность данного состава членов есть условие возникновения корпорации; напротив, для возникновения учреждения достаточно, чтобы вообще существовала достаточная вероятность того, что рано или поздно появятся дестинатеры. Для возникновения учреждения достаточно, чтобы известное имущество было отдельно для общего обладания, и чтобы составлена была надлежащая организация.

3. Из того обстоятельства, что личная организация общего обладания не сливается с совокупностью обладателей, следует, что и самое общее имущество обособляется юридически от личного имущества его обладателей. Смотря по целям общения, в одних случаях между обладателями распределяются непосредственные, имущественные выгоды из общего обладания (дивидент, как в товариществах публиканов), в других эти выгоды промениваются пред их распределением на идеальные блага; но во всяком случае самое имущество считается принадлежностью организации, как таковой: собственность корпорации разделяется от собственности ее членов, обязательства ее - от их обязательств и т. д.*(1007); потому между корпорацией, как таковой, и ее членами, как посторонними лицами, могут возникать гражданские отношения: обязательства*(1008), процессы.*(1009)

4. Отделение общего имущества от частного не ведет непременно к его исключению из области гражданского права и оборота. Напротив, споры о нем разрешаются в порядке гражданского судопроизводства и, стало быть, оно остается в гражданском праве; имущественные отношения к посторонним лицам устанавливаются посредством гражданских актов и, стало быть, общее имущество состоит в гражданском обороте. Организация (корпорация) признается за личность (юридическое лицо) и все гражданские акты совершаются от е± имени, или личным составом организации в его совокупности (что было не всегда удобно и не всегда осуществимо юридически, потому что единогласие всех действующих составляло по сложившимся понятиям необходимое условие многих гражданских актов*(1010), как это и практиковалось в товариществе, или особым заместителем, каковым являлся или особый постоянный орган или временный уполномоченный. Заместитель юридического лица действовал от имени всей организации и его положение определялось подобно положению прочих гражданских заместителей; отношения юридического лица к его заместителю определялись по типу отношений мандата и опеки. Правоспособность юридического лица постепенно вместила в себя почти всю имущественную правоспособность физического лица; так, юридическое лицо могло приобретать для себя право собственности и владение, залоговое право и сервитуты, стать в положение кредитора и должника по обязательству, получать по завещанию отказы и, в качестве патрона, в законном порядке наследовать своим вольноотпущенникам и наконец принимать по завещанию также наследство (liereditas). Эта правоспособность была плодом постепенного исторического развития, следы которого сохранились в источниках. Уже Варрону (III ст. и. с. ) были известны отпущенники муниципий*(1011) и, может быть, еще в республиканское время города Италии получили право отпускать своих рабов на волю с полным гражданством*(1012); авторитетом юриста Нервы младшего (ок. 60г. ) было установлено за городскими общинами право на владение вещами (стр. 565)*(1013); имп. Нерва (ок. 97 г.) разрешил городам принимать отказы по завещанию*(1014) в связи с этою мерою возник, вероятно, в практике вопрос о том, могут ли общины приобретать узуфрукт и был разрешен юристами в том смысле, что узуфрукт, предоставленный общине, продолжается сто лет, высший предел человеческой жизни*(1015); имп. Адриан (117 - 138) пополнил закон Нервы об отказах*(1016);, сенатусконсульт 129 г. распространил на провинциальные города выше помянутое право отпущения рабов с полным гражданством*(1017); имп. Марк Аврелий (ок. 170 г.) сообщил то же право всем коллегиям*(1018); он же разрешил принимать отказы сельским общинам*(1019) и коллегиям*(1020); признание корпораций в роли наследника (heres) встречало особое затруднение, потому что они, в виду неизвестности их личного состава, представлялись как personae incertae и к тому же не могли совершать акт вступления в права наследства*(1021); однако два сенатусконсульта, упоминаемые Ульпианом, установили наследование городов после их вольноотпущенников как в порядке законном, так и завещательном*(1022); потом предоставили городам право на приобретение, по универсальному фидеикомиссу (sc. Apronianum)*(1023), коллегиям же право наследования предоставлялось еще в конце III в. только как особая привилегия.*(1024) Решительное влияние по этому вопросу оказало христианство, когда при Константине В. церкви и церковным учреждениям была предоставлена полная свобода приобретения по завещаниям*(1025); в конце V века право наследования было дано наконец городским общинам.*(1026) Эти разрозненные данные не дают материала для полной истории правоспособности юридических лиц; но из них следует вывести то заключение, что расширение этой последней стояло в значительной зависимости от успехов, которые делали в истории права, во-первых, организация представительства корпораций, во- вторых, понимание корпорации как отвлеченного целого, независимого от ее личного состава. Недостатком организации представительства объясняются, напр., мнения, что корпорация не может приобретать владения или вступать в права наследования; недостаточно отвлеченным пониманием предмета было обусловлено то суждение, что корпорации суть personae iocertae.*(1027)

 

261. Относительно правоспособности городских общин (а также фиска) необходимо еще одно указание. Войдя в область гражданского права, эти юридические лица привели с собою некоторые отношения, которые прежде того гражданскому праву не были известны. Сюда принадлежали разные виды продолжительной и наследственной аренды земли. Государственные и городские земли издавна отдавались в такую аренду частным лицам под застройку или для обработки; в первом случае отношение называлось суперфицием (superficies), во втором мы имеем дело с ager vectigalis. С признанием гражданской личности у государства (фиска) и городов эти отношения рассматривались с точки зрения найма, но получили особую гражданскую защиту (int de loco publico fruendo*(1028), vectigalis actio in rem).*(1029) Впрочем, они не представляли бы особого исторического интереса, если бы с течением времени не стали бы прототипом новых образований. Происхождение этих последних состояло в непосредственной связи с ненормальным направлением, которое получило распределение недвижимой собственности в римском обществе. Распределение собственности в обществе не происходит сообразно труду каждого н вообще, как известно, справедливое отношение к труду играет лишь второстепенную роль в истории собственности; однако, с другой стороны, способ распределения ее не должен препятствовать обществу проявлять его трудовые силы в том количестве, как это необходимо в виду существующих экономических потребностей. Распределение, которое служит подобным препятствием, наносит удар самому институту собственности. Так именно случилось в Риме. Сосредоточение земель в немногих руках, - образование крупных землевладений, отдалило собственников от непосредственного пользования их собственностью; хозяйство самого собственника или краткосрочного арендатора, по договору найма, заменилось на частных землевладениях долгосрочною или даже вечною арендою. Собственнику оставалось от его права главным образом только получение известной арендной платы; экономически его место занимал арендатор, который становился фактическим собственником, осуществляя на практике все правомочия этого последнего. Это положение должно было отразиться в праве. Было признано, напр., что арендатор установляет новые сервитуты на время своей аренды, приобретает плоды в момент отделения их (separatio) и самое отношение по аренде приобрело вещный характер, стало вещным правом. Ранее это произошло относительно аренды под выстройку или суперфиция (superficies).*(1030) Преторский эдикт императорского времени даровал арендаторам-суперфициарам для защиты их владения особый интердикт (int. de superficiebus) и для защиты их права особый вещный иск на подобие исков, которыми защищалось право собственности. Таким образом, суперфиций отделился от найма, как консенсуального контракта, и сделался подобно сервитутам правом в чужой вещи (ius in re aliena). Это право вследствие своей долгосрочности было право наследственное и отчуждаемое; его содержание определается как полное право пользования чужим зданием (потому что здание, возведенное на чужой земле, принадлежит собственнику земли) и сервитутами, принадлежащими этому зданию. Арендная плата (solarium), которую платил суперфициарий собственнику земли, могла в начале не отличаться от государственных поземельных податей, тяжесть которых лежала также на суперфициаре. Здесь мы касаемся государственной стороны изложенного института. Интересы самого государства требовали возможно большей гарантии прав долгосрочного арендатора, потому что он представлялся лучшим плателыциком податей, нежели собственник. Отсюда - защита арендных прав вещным иском. В конце IV в. по Р. X. имп. Зенон распространил эту защиту на эмфитевзис*(1031) или долгосрочную аренду сельских имений. Правительство покровительствовало эмфитевзису, видя в н±м средство поднять земледелие, которое пришло в крайний упадок. Юридическое положение эмфитевтера было вообще подобно юридическому положению суперфициара; фактически он замещал собою помещика-собственника; арендная плата его представляла собою <не что иное, как облегченный и фиксированный налог>. Постепенно постановления об эмфитевзисе были распространены на ager vecligalis, так что оба института слились в одно. Но правительственное покровительство, проявленное в интересе податном, есть благо обоюдоострое; обеспечивая арендатора, правительство, с другой стороны, стремилось к прикреплению его к земле, к. закрепощению. Эта тенденция сказалась со всею силою по отношению к мелким сельским арендаторам. С развитием латифундий на счет мелкой собственности - масса мелких поземельных собственников превратилась в долгосрочных арендаторов (колонов, стр. 288). Колоны обзаводились прочным хозяйством, сидели на землях в течение целых поколений и фактически приростали к земле; их число росло по мере того, как крупное хозяйство, через посредство рабов, отступало пред выгодами, которые представляла система мелких хозяйств колонов. Прикрепление к земле принизило личность колона и поставило его в зависимость от помещика; уже в решениях юристов III в. по Р. X. эта сторона колоната нашла себе некоторое юридическое выражение*(1032); с IY века законодательство регламентировало колонат, как особый институт, и в конце концов колоны явились, как <крестьяне, прикрепленные к земле, за пользование которой они платят известный оброк или арендную плату землевладельцу. По своему личному положению, это люди полусвободные; ими нельзя располагать, как рабами, но и они не могут располагать собою, как свободные люди. Колон прикреплен к своей земле навсегда со всем потомством и входит как бы частью или органом в высшее живое неделимое - в хозяйство земельного участка; самим господам запрещается переводить колонов с одного участка на другой, если при этом уменьшается аграрное п, посредственно, фискальное значение первого участка. Помещикам был поручен сбор податей с колонов и наблюдение за тем, чтобы отбывались натуральные повинности, а также известная дисциплинарная власть>. Впрочем, личное и имущественное положение не всех колонов было одинаково.