7.2. Отношения собственности
Значение формальных прав собственности в последние три года достаточно быстро увеличивается. В отличие от первой половины 90-х гг., сейчас почти отсутствуют случаи силового оттеснения ИБГ владельца контрольного пакета от власти на предприятии. (В качестве одного из крайне редких контрпримеров можно указать на изгнание группы МИКОМ с Новокузнецкого алюминиевого завода в результате конфликта с областной администрацией и РАО ЕЭС России. Юридически этот процесс завершился в начале 2000 г., однако фактически основные события произошли еще в 1999 г.) Напротив, достаточно частым явлением стали случаи недружественного захвата ИБГ контрольных пакетов крупных промышленных предприятий и банков и изгнания менеджеров, нелояльных новым собственникам. В противоположность широко распространенному мнению о полной незащищенности прав собственности в России мы утверждаем что к настоящему времени обладание крупным пакетом акций уже является достаточным основанием для претензий на контроль и получение дохода. Беззастенчиво игнорируются права лишь миноритарных акционеров.
Тем не менее, сами по себе права собственности еще не являются достаточным основанием для получения интегрированной бизнес-группой контроля над предприятием (безразлично, заводом или банком) и тем более дохода от него. Для этого ИБГ-собственник должна непосредственно им управлять, оказывать ему те или иные услуги или обеспечивать льготы и привилегии. В противном случае вполне вероятно, что ИБГ-собственник будет вынуждена либо продать свой пакет другому акционеру (как, например, ОНЭКСИМбанк пакет Балтийского завода), либо этот пакет уменьшится в результате дополнительных эмиссий (как, например, это произошло с TWG на СаАЗе).
Помимо формальных собственников для любого российского предприятия существуют еще, как минимум, две категории обладателей фактических прав собственности. Это инсайдеры (под которыми мы здесь понимаем не только внутренний менеджмент, но и иные влиятельные локальные группировки) и исполнительная власть (в зависимости от размера предприятия городская, региональная или федеральная). Только устойчивое равновесие в этом треугольнике сил (или многоугольнике, если существуют еще и другие влиятельные субъекты) обеспечивает ИБГ-собственнику действительно прочный и эффективный контроль над предприятием, а самому предприятию возможности для развития. В случае конфликта любая из сторон в настоящее время, как правило, проигрывает коалиции двух других.
Важнейшей чертой большинства крупных российских ИБГ является непрозрачность формальных отношений собственности или, иначе говоря, капитальных связей между их участниками. Большинство российских ученых, экспертов, чиновников всегда характеризовали (в научных публикациях и в СМИ) это явление как явно негативное для российской экономики, препятствующее формированию в ней цивилизованного рынка. Некоторые из них даже полагают, что именно непрозрачность отношений собственности стала одним из главных факторов краха после августа 1998 г. банков, входивших в состав ИБГ. Однако, на наш взгляд, ситуация здесь гораздо сложнее.
Непрозрачность отношений собственности является для экономики безусловным злом только при двух условиях. Во-первых, если налоговое бремя не слишком тяжелое, т. е. когда после полной своевременной уплаты всех налогов у большинства экономических агентов остаются ресурсы для нормального функционирования и развития. Во-вторых, если имеются достаточно крупные и многочисленные институциональные инвесторы (внутренние или внешние), готовые к долго- или среднесрочным портфельным инвестициям в частный сектор. Отсутствие в России первого условия очевидно, но, на наш взгляд, столь же очевидным было (по крайней мере, до самых последних лет) и отсутствие второго. Инвесторы, работавшие до августа 1998 г. на отечественном фондовом рынке, это, в подавляющем большинстве случаев, либо краткосрочные спекулянты, либо стервятники, наиболее яркий образец которых К. Дарт. (Примеры успешной и взаимовыгодной иностранной экспансии в сырьевые отрасли, а также в пищевую или фармацевтическую промышленность отнюдь не противоречат сказанному. В этих случаях мы имеем дело не с портфельным, а со стратегическим инвестором, который изначально ориентирован на реальное участие в конкретных предприятиях или проектах. При этом его экономическая мощь и характер отношений с российским партнером позволяют ему, вообще говоря, не обращать внимания на юридические тонкости.)
В подобной ситуации именно непрозрачность отношений собственности была необходимым условием рождения крупного российского бизнеса. Обеспечивая возможность оптимизации налогообложения и концентрации ресурсов на стратегических направлениях, она способствовала появлению многоотраслевых рыночных хозяйственных структур, контролируемых отечественным капиталом. Связанные с этим потери в доходах государственного бюджета и в экономической эффективности (по сравнению с некоторой идеальной моделью), равно как и деформацию деловой этики (коррупция, олигархические связи и т. д.) можно считать неизбежными и допустимыми издержками этого процесса.
В самый острый период экономического кризиса 1998 г. непрозрачность отношений собственности в крупнейших ИБГ также сыграла, скорее, не отрицательную, а положительную роль, хотя именно она во многом привела и к сознательным невозвратам кредитов банкам со стороны их партнеров по ИБГ, и к попыткам проведения налоговых платежей через уже умершие банки. Но едва ли роль этих некорректных приемов в финансовых потрясениях была больше, чем роль обесценения рубля и дефолта государства по своим обязательствам. С другой стороны, если бы на тот момент капитальные связи между участниками ИБП были прозрачны и соответствовали реальным отношениям власти и контроля, то в собственность нерезидентов (причем, скорее всего, спекулянтов, а отнюдь не стратегических инвесторов) за долги Менатепа вполне мог перейти ЮКОС, СБС-Агро Сибнефть, ОНЭКСИМбанка Норильский никель и т. д. И в этом, пожалуй, не было бы ничего хорошего.
Однако со второй половины 1998 г. появился целый ряд новых факторов. Во-первых, это частая смена правительств (и связанная с этим неопределенность относительно основных векторов экономической политики государства), приводящая к тому, что у части российского бизнеса стали доминировать чисто эгоистические и, по большей части, сугубо краткосрочные мотивации. Во-вторых, долговременная потеря репутации российских банков в мире. В-третьих, все более широкое распространение не идеологизированных, а более или менее адекватных оценок возможностей роста российской экономики и инвестиционной привлекательности ее реального сектора. И, наконец, снижение возможности российских ИБГ как механизма межотраслевого и межсекторального перелива капитала. Равнодействующая этих факторов (вообще говоря, разнонаправленных и разнопорядковых) приводит к тому, что непрозрачность отношений собственности в российских ИБГ постепенно обращается, скорее, во зло, нежели во благо.