Заключение

Рассмотрение на широком фоне военно-политических проблем кануна Великой Отечественной войны с учетом новейшей историографии и ставших доступными для исследователей документов показывает, что созданная еще в советский период концепция событий 1939—1941 гг. нуждается в существенной модернизации. Прежде всего следует отрешиться от навеянной советской пропагандой совершенно фантастической идеи о некоем патологическом миролюбии СССР. Возникшие еще в 70—80-е гг. по этому поводу шутливые афоризмы типа: "Кто над нашим миролюбием насмеется, тот кровавыми слезами обольется" и "Нам нужен мир, желательно весь!" показывают, что население уже в то время относилось к этой идее довольно иронично. Конечно, в историографии никаких вольностей не допускалось, и в результате сложилась довольно оригинальная картина. Если все прочие государства в своей международной политике руководствовались собственными интересами, то Советский Союз занимался лишь тем, что демонстрировал свое миролюбие и боролся за мир. В принципе, конечно, признавалось, что у СССР также есть собственные интересы, но обычно о них говорилось столь невнятно, что понять побудительные мотивы советской внешней политики было практически невозможно.

Однако отказ от такого идеологизированного подхода делает советскую внешнюю политику столь же понятной, как и политику любой другой страны. Рассмотрение международной ситуации в рамках историко-политологического анализа развития систем международных отношений показывает, что советское руководство в начале 20-х гг. столкнулось со сложной, но довольно традиционной проблемой. В годы революции и Гражданской войны Советский Союз утратил завоеванные Российской империей позиции на международной арене и территории в Восточной Европе. По уровню своего влияния в Европе страна оказалась отброшенной на 200 лет в прошлое. В этих условиях советское руководство могло либо согласиться с региональным статусом СССР, либо вновь начать борьбу за возвращение в клуб великих держав. Сделав выбор в пользу второй альтернативы, советское руководство взяло на вооружение концепцию "мировой революции", совмещавшую новую идеологию и традиционные задачи внешней политики по усилению влияния страны в мире. Стратегической целью внешней политики страны стало глобальное переустройство системы международных отношений, что делало основными противниками Англию, Францию и их союзников. [491]

В 20-е гг. Советскому Союзу удалось добиться дипломатического признания, но попытки усилить свои позиции в Европе и на Дальнем Востоке не дали заметных результатов. Кроме того, события конца 20-х гг. высветили целый ряд внутренних проблем СССР, ограничивавших внешнеполитическую активность страны. Поэтому период мирового экономического кризиса был в целом удачно использован советским руководством для начала радикальной экономической модернизации с опорой на новейшие технологические достижения Запада.

В 30-е гг. международная ситуация существенно изменилась в связи с началом открытой борьбы ряда великих держав за пересмотр Версальско-Вашингтонской системы. Сделав ставку на неизбежность возникновения нового межимпериалистического конфликта, СССР стремился не допустить консолидации остальных великих держав, справедливо воспринимая это как главную угрозу своим интересам. Советское руководство умело использовало официальные дипломатические каналы, нелегальные возможности Коминтерна, социальную пропаганду, пацифистские идеи, антифашизм, помощь некоторым жертвам агрессоров для создания имиджа главного борца за мир и социальный прогресс. Борьба за "коллективную безопасность" стала внешнеполитической тактикой Москвы, направленной на усиление веса СССР в международных делах и на недопущение консолидации остальных великих держав без своего участия. Однако события 1938 г. наглядно показали, что СССР не только все еще далек от того, чтобы стать равноправным субъектом европейской политики, но и продолжает рассматриваться европейскими великими державами как объект их политики. В этих условиях только новое обострение кризиса в Европе позволяло СССР вернуться в большую политику в качестве великой державы.

В ходе политического кризиса 1939 г. в Европе сложилось два военно-политических блока: англо-французский и германо-итальянский, каждый из которых был заинтересован в соглашении с СССР. Со своей стороны Москва получила возможность выбирать, с кем и на каких условиях ей договариваться, и максимально ее использовала, балансируя между различными военно-политическими блоками. Международные отношения весны-лета 1939г. в Европе представляли собой запутанный клубок дипломатической деятельности великих держав, каждая из которых стремилась к достижению собственных целей. События параллельно развивались по нескольким направлениям: шли тайные и явные англо-франко-советские, англо-германские и советско-германские переговоры; происходило оформление англо-франко-польской и германо-итальянской коалиций. Москва в своих расчетах исходила из того, что возникновение войны в Европе как при участии СССР в одной из противостоящих группировок, так и при сохранении им нейтралитета открывало новые [492] перспективы для усиления советского влияния на континенте. Союз с одной из группировок делал бы Москву равноправным партнёром со всеми вытекающими из этого последствиями, а сохранение Советским Союзом нейтралитета в условиях ослабления обеих воюющих сторон позволяло ему занять позицию своеобразного арбитра, от которого зависит исход войны. Исходя из подобных расчётов, был определён советский внешнеполитический курс.

Ход англо-франко-совестких переговоров показал, что Англия и Франция не готовы к равноправному партнёрству с СССР. В этих условиях предложения Германии оказались более привлекательными, и 23 августа 1939 г. в Москве был подписан советско-германский договор о ненападении, ставший значительной удачей советской дипломатии. СССР удалось остаться вне европейской войны, получив при этом значительную свободу рук в Восточной Европе, более широкое пространство для маневра между воюющими группировками в собственных интересах, и при этом свалить вину за срыв англо-франко-советских переговоров на Лондон и Париж. В 1939 г. Европа оказалась расколотой на три военно-политических лагеря: англо-французский, германо-итальянский и советский, каждый из которых стремился к достижению собственных целей, что не могло не привести к войне. В этих условиях пакт о ненападении обеспечил не только интересы Советского Союза, но и тыл германии, облегчив ей войну в Европе.

Начало европейской войны позволило СССР приступить к ревизии своих западных границ, навязанных ему в 1920-1922 гг. Тем самым Москва получила возможность вернуть контроль над территориями, большая часть которых ранее входила в состав Российской империи. 17 сентября 1939 г. Красная Армия вторглась в Польшу, что означало фактическое вступление СССР во Вторую мировую войну в качестве самостоятельной военно-политической силы, пока более лояльной в отношении Германии. Советское военно-политическое проникновение в Прибалтийские государства прошло в два этапа. На первом из них этим странам были навязаны договоры о взаимопомощи и советские военные базы, а на втором — летом 1940 г. Прибалтика была оккупирована и аннексирована СССР. Военно-дипломатические успехи СССР по установлению советского контроля над сферой интересов в Восточной Европе оказались прерванными Финляндией, которая ценой войны с СССР в условиях угрозы вмешательства Англии и Франции сумела сохранить независимость, хотя и уступила некоторые территории. Во второй половине июня 1940 г. была довольно быстро решена Бессарабская проблема. Таким образом, к середине 1940 г. Советский Союз в результате Польской, Финской, Прибалтийской и Бессарабской кампаний смог оккупировать и аннексировать большую часть территории [493] Восточной Европы, которая была отнесена к его сфере интересов согласно советско-германским договоренностям 1939г., что значительно улучшило его стратегические позиции и укрепило обороноспособность.

Советско-английские и советско-французские отношения осенью 1939 г. ухудшились, так как Англия и Франция были недовольны тем, что им не удалось использовать СССР в своих интересах, и русские осмелились предпочесть какие-то свои собственные интересы "общему делу" защиты западных демократий. В Лондоне и Париже были склонны рассматривать Москву в качестве невоюющего союзника Берлина, нанесение ущерба которому было формой косвенного давления на Германию. Противодействуя этим настроениям, советское руководство вело осторожный внешнеполитический курс, всячески демонстрируя свой нейтралитет в европейской войне. Однако советско-финская война и обострение борьбы за Скандинавию зимой 1939—1940 гг. поставило СССР перед реальной угрозой возникновения войны с Англией и Францией. Советское руководство попыталось избежать возможного конфликта, предприняв в то же время ряд военных мер, которые позволили бы дать адекватный ответ на англо-французское нападение. В этих условиях в Москве с облегчением узнали о вторжении Германии в Скандинавию, а позднее и во Францию, что полностью устранило угрозу столкновения СССР с западными союзниками. Вместе с тем советское руководство, хотя и заняло более твердую позицию на переговорах с Англией, не собиралось окончательно портить отношения с ней. Москва продолжала лавировать между Берлином и Лондоном, который стремился любыми способами ухудшить советско-германские отношения, чтобы отвлечь Германию на Восток. Со своей стороны Кремль рассматривал Германию в качестве силы, способной подорвать позиции Англии, расшатать "капиталистическую систему". Затем в подходящий момент Красная Армия разгромит Германию и освободит Европу и от фашизма, и от "загнивающего капитализма".

Советско-германские отношения в 1939—1941 гг. развивались довольно неоднозначно. В них было и военно-экономическое сотрудничество, при котором стороны твердо отстаивали свои интересы, но все же находили компромисс. Случались и затяжные споры по целому ряду проблем. Конечно, ни одна из сторон не забывала о вероятности военного столкновения между ними и внимательно следила за действиями партнера-соперника. Взаимная подозрительность сторон явно стала нарастать с лета 1940 г., когда после неожиданно быстрого разгрома Франции Германия стала гегемоном Западной Европы и освободилась от сухопутного фронта, хотя продолжение войны с Англией сковывало ее военно-морские и военно-воздушные силы. Правда, хотя победы вермахта в Западной Европе и произвели сильное впечатление на [494] мировое общественное мнение, они не решили главную задачу Германии — вывести из войны Англию. Уже летом 1940г. стало окончательно ясно, что война приняла затяжной характер, а положение Германии остается сложным. В этих условиях германское руководство, поставленное перед необходимостью ведения затяжной войны с Англией, попыталось создать континентальный антибританский блок с участием СССР. В Москве, видимо, были заинтересованы в ослаблении руками Германии английского влияния в континентальной Европе, но вовсе не собирались отдавать ее в безраздельное господство Берлину. Наоборот, советское руководство намеревалось получить от Германии новые территориально-политические уступки в Скандинавии, на Балканах и Ближнем Востоке, но советско-германские переговоры в ноябре 1940г. показали, что Берлин рассматривает Европу как сферу своего безраздельного влияния, и новый компромисс оказался невозможным.

В последние годы в некоторых, особенно публицистических работах можно встретить утверждение, что создание полноценного союза между Германией и СССР, к которому могли примкнуть Италия и Япония, позволило бы выиграть войну и полностью перестроить систему международных отношений в собственных интересах, поскольку Англия и США ничего не смогли бы противопоставить Евро-Азиатскому блоку. В принципе, такой вывод справедлив, однако он слишком умозрителен. Как правило, совершенно не учитывается, что интересы Москвы и Берлина были противоположны. Обе стороны стремились к мировому господству, следовательно, партнеру заранее отводилась подчиненная роль. Понятно, что ни Гитлер, ни Сталин не могли пойти на подобную уступку. В результате такого союза СССР должен был бы оказать военную помощь Германии, то есть воевать за ее интересы, усиливая своего старшего партнера. Как известно, даже гораздо более реальный франко-русский союз 1807—1812 гг. окончился войной между Францией и Россией. Что уж говорить о советско-германских отношениях 1939—1941 гг., никогда не выходивших за ограниченные рамки внешней нормализации, которая для обеих сторон была лишь временным маневром.

Кроме того, СССР должен был бы отказаться от любых попыток проникновения в Европу, которая полностью передавалась бы под контроль Германии и Италии. Поскольку этот континент в течение нескольких последних веков считался политическим центром мира, главным очагом технического прогресса, отказ от борьбы за Европу отодвигал Москву на обочину мирового развития, вынуждал бы получать любые технические новинки из рук Германии. То есть второсортный статус СССР только закреплялся. Даже если бы советское руководство и согласилось стать второстепенным партнером Германии, это вовсе не гарантировало бы от новых разногласий, недовольства, обид и т.п., что [495] в итоге вело бы к новой схватке за передел мира, но в менее благоприятных для СССР условиях. Если же учесть, что все вышесказанное не учитывает идеологических разногласий между СССР и Германией, субъективных оценок, господствовавших в Кремле и рейхсканцелярии, то вполне очевидно, что советско-германский союз в конкретных исторических условиях 1940г. не мог быть реализован.

С ноября 1940 г. стало ясно, что именно Берлин является основным препятствием для советского проникновения в Европу, и советско-германские отношения вступили в новую фазу-фазу непосредственной подготовки к войне, которая была порождена борьбой Германии и СССР за господство в Европе, ускорили же ее столкновения советских и германских интересов по конкретным политическим вопросам. Формально Москва и Берлин сохраняли нормальные отношения, но вели нарастающую дипломатическую борьбу, особенно на Балканах. Советское руководство, не доводя дело до открытого конфликта, твердо отстаивало свои интересы в Болгарии и Югославии. Результатом советско-германской дипломатической борьбы за влияние на невоюющие малые страны Северной и Юго-Восточной Европы стало их сближение с Германией, поскольку их правящие элиты видели в ней единственную защиту от "красной опасности". Военные действия на Балканах в апреле-мае 1941 г. были в целом на руку Москве, поскольку подтверждали невозможность Германо-английского компромисса. Соответственно советское руководство всячески демонстрировало Берлину свое понимание действий Германии в Восточном Средиземноморье{1542}, так как расширение боевых действий на Ближнем Востоке могло отвлечь наиболее боеспособные части вермахта из Восточной Европы. В этих условиях Советский Союз мог спокойно и последовательно проводить подготовку к войне с Германией.

Это требовало от советского руководства определенных дипломатических шагов в отношении Англии и США для того, чтобы предстать в качестве их союзника и затруднить возможность прекращения англо-германской войны. О позиции Лондона в Москве было известно, что там заинтересованы во вступлении СССР в войну, поскольку надеялись на облегчение собственного положения. Никакой реальной поддержки Советскому Союзу в войне с Германией в Лондоне оказывать не собирались, рассматривая любую войну на востоке Европы как передышку. Вашингтон тоже был заинтересован в столкновении Германии и Советского Союза, что значительно снизило бы германскую угрозу для США. Конечно, Москву больше интересовала позиция Англии, но и с США обострять отношения не собирались. Исходя из собственных расчетов, Лондон, Вашингтон и Москва в июне 1941 г. стали в большей степени учитывать вероятность необходимости налаживания определенного взаимодействия в войне с Германией{1543}. [496]

В апреле 1941 г. началась нормализация советско-французских отношений, прерванная в середине июня французской стороной в связи с усилившимися слухами о возможной войне Германии с СССР{1544}.

Кроме того, советское руководство стало налаживать контакты с восточноевропейскими странами, оккупированными Германией. Со второй половины 1940 г. начались контакты с польским эмигрантским правительством в Лондоне на предмет взаимодействия в войне с Германией, велась заброска агентов в оккупированную Польшу для антифашистской работы, согласно решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 4 июня 1941 г. началось укомплектование поляками и лицами, знающими польский язык, 238-й стрелковой дивизии, которое должно было завершиться к 1 июля{1545}. Одновременно налаживались тайные контакты с чехословацким эмигрантским правительством Э. Бенеша. Вплоть до нападения Германии велись глубоко законспирированные как от немцев, так и от англичан переговоры о сотрудничестве советской и чешской разведок на случай войны СССР с Германией. В Протекторате Богемия и Моравия все шире распространялись просоветские и прорусские настроения, ширилась деятельность КПЧ, которая с осени 1940г. по настоянию Москвы начинает отходить от пропаганды социальных перемен, выдвигая на первый план лозунг национального освобождения. Чехословацкая компартия заговорила даже о сотрудничестве с Э. Бенешем, хотя ранее отвергала любое взаимодействие с буржуазными кругами{1546}.

В преддверии войны с Германией советское руководство пыталось отколоть от нее восточноевропейских союзников, но эти попытки не дали результатов, потому что и в Финляндии, и в Румынии слишком хорошо помнили советскую "дружбу" 1939— 1940 гг. Подготовка к войне в Европе требовала обезопасить советские дальневосточные границы. Зная о подготовке Японии к войне с Англией и США и ее заинтересованности в нейтралитете СССР на период войны на Тихом океане, советское руководство, стремившееся отвлечь внимание Англии и США от европейских проблем и обеспечить нейтралитет Японии на период разгрома Германии и "освобождения" Европы от капитализма, 13 апреля 1941 г. пошло на заключение советско-японского договора о нейтралитете{1547}. С середины июня 1941 г. советская сторона стала усиленно предлагать новые советско-германские переговоры, используя намеки Берлина на возможность таковых{1548}. Осуществление этого предложения позволило бы СССР прозондировать намерения Германии, завершить последние военные приготовления, а срыв этих переговоров дал бы Москве хороший повод для начала военных действий.

В предвоенные годы советские вооруженные силы получили определенную практику боевых действий, мобилизации, сосредоточения и развертывания на театре военных действий (ТВД), [497] на основе которой проходил процесс их организационного совершенствования и технического перевооружения. С учетом опыта кампаний 1939—1940гг. советские войска с лета 1940 г. обучались ведению маневренных наступательных операций в условиях, приближенных к боевым, развернулась напряженная работа по инженерному оборудованию Западного ТВД, подготовка исходных районов для наступления, накопление материальных запасов. С начала 1941 г. в западных приграничных округах проводились меры по повышению боеготовности войск, большая часть которых должна была завершиться к 1 июля 1941 г.

Развитие Красной Армии в 1939—1941 гг. было фактически скрытым мобилизационным развертыванием, поскольку по принятой летом 1939г. системе мобилизационного развертывания количество частей и соединений еще в мирное время доводилось до уровня военного времени, что упрощало процесс мобилизации, сокращало его сроки и должно было способствовать более высокой степени боеспособности отмобилизованных войск. Большая часть войск, развертывание которых было предусмотрено мобилизационным планом, уже была сформирована или заканчивала формирование, и к лету 1941 г. Красная Армия была крупнейшей армией мира, имевшей на вооружении целый ряд уникальных систем военной техники. Проанализировав более 30 показателей материального обеспечения мобилизационного развертывания вооруженных сил СССР, Г.И. Герасимов пришел к выводу, что "никогда еще наша армия не была так хорошо укомплектована, обеспечена материальными средствами, как .в предвоенный период. Конечно, не обошлось и без недостатков, но по основным видам техники, боеприпасов и запасов материальных средств РККА была обеспечена не хуже, чем в период проведения своих победоносных операций во второй половине войны. Имевшиеся материальные запасы и система мобилизации обеспечивали развертывание армии, значительно превосходящей армию фашистской Германии по количеству вооружения и боевой техники, в основном обеспеченной другими материальными средствами в количестве, позволяющем эффективно вести боевые действия в начальный период войны. Поражения начального периода объясняются тем, что армию не успели развернуть"{1549}.

Введенные в последние годы в научный оборот советские дипломатические и военные документы 1939—1941 гг. показывают, что никакие внешнеполитические зигзаги не мешали советскому руководству рассматривать Германию в качестве вероятного противника и тщательно готовиться к войне. С октября 1939 г. Генштаб Красной Армии начал разработку плана на случай войны с Германией. Особую интенсивность этот процесс приобрел со второй половины марта 1940 г., и в 1940—1941 гг. было разработано минимум четыре варианта оперативного плана Красной Армии, содержание которых свидетельствует о подготовке лишь [498] наступательных действий советских войск. Основная идея советского военного планирования заключалась в том, что Красная Армия под прикрытием развернутых на границе войск западных приграничных округов завершит сосредоточение на ТВД сил, предназначенных для войны, и перейдет во внезапное решительное наступление. Отсутствие каких-либо упоминаний о возможных оборонительных операциях Красной Армии показывает, что речь идет не о подготовке "ответного удара", а о нападении на Германию и ее союзников. Особенно четко эта идея выражена в документе от 15 мая 1941 г., которым Красная Армия должна была руководствоваться в начале войны.

В течение полугода советский Генштаб занимался решением вопроса о наиболее выгодном направлении сосредоточения основных усилий войск в войне с Германией. В результате был сделан вывод, что нанесение главного удара на Юго-Западном направлении при одновременном сковывании противника путем частных операций на Северо-Западном направлении и в Румынии позволит решить несколько ключевых стратегических задач и обеспечит наиболее эффективные действия Красной Армии. Первое полугодие 1941 г. было посвящено тщательной отработке этого удара, а в мае-июне 1941 г. подготовка советского нападения на Германию вступила в заключительную стадию, когда начался полномасштабный процесс сосредоточения на будущем ТВД 81,5% наличных сил Красной Армии, обусловленный "стремлением упредить своих противников в развертывании вооруженных сил для нанесения первых ударов более крупными силами и захвата стратегической инициативы с самого начала военных действий". Всего для войны с Германией из имевшихся в Красной Армии 303 дивизий было выделено 247, которые после мобилизации насчитывали бы свыше 6 млн человек, 62 тыс. орудий и минометов, 14,2 тыс. танков и 9,9 тыс. самолетов.

Определенную трансформацию в 1939—1941 гг. претерпела и советская пропаганда, которая не была некой застывшей догмой, а чутко реагировала на изменения международной ситуации. Во второй половине 30-х гг. в советском общественном мнении был сформирован устойчивый антифашистский стереотип образа врага. Однако политика СССР в условиях начала войны в Европе осенью 1939г. требовала изменений в пропаганде, и вместо Германии советская пропаганда обрушилась на Англию и Францию, которые были выдвинуты на роль "поджигателей войны". Вместе с тем продолжалось использование тезиса о враждебном "капиталистическом окружении", что в определенной степени компенсировало свертывание антифашистской пропаганды. Со второй половины 1940 г. началась новая трансформация советской пропаганды, когда в коминтерновской пропаганде вновь проявилась антифашистская составляющая. Завуалированная критика Германии постепенно усиливалась и во внутрисоюзной [499] пропаганде, а с зимы 1940—1941 гг. советские пропагандистские структуры занялись подготовкой обеспечения войны с Германией. После выступления И.В. Сталина 5 мая 1941 г. началась явная перестройка пропаганды с задачей осторожно подготовить советское общественное мнение к "неизбежности столкновения Советского Союза с капиталистическим миром и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление".

Содержание советских оперативных планов, директивных идеологических документов ЦК ВКП(б) и военной пропаганды наряду с данными о непосредственных военных приготовлениях Красной Армии к наступлению недвусмысленно свидетельствует о намерении советского руководства совершить летом 1941 г. нападение на Германию. Поскольку стратегическое сосредоточение и развертывание войск является заключительной стадией подготовки к войне, особый интерес представляет вопрос об определении возможного срока советского нападения на Германию. Первоначально нападение на Германию было запланировано на 12 июня 1941 г. Однако, как известно, этого не произошло. Однозначно ответить на вопрос о причинах переноса этого срока в силу состояния источниковой базы не представляется возможным. Можно лишь высказать предположение, что, узнав 12 мая 1941 г. о полете Р. Гесса в Англию и опасаясь возможного прекращения англо-германской войньь в Кремле сочли необходимым повременить с нападением на Германию. Лишь получив сведения о провале миссии Гесса и убедившись в продолжении англо-германских военных действий в Восточном Средиземноморье, в Москве, видимо, решили больше не откладывать осуществление намеченных планов. Скорее всего, вопрос о новом сроке завершения военных приготовлений был решен 24 мая 1941 г. на секретном совещании военно-политического руководства в Кремле. Доступные ныне источники показывают, что полное сосредоточение и развертывание Красной Армии на Западном ТВД должно было завершиться к 15 июля 1941 г., поэтому эта дата может служить нижней границей в поисках точного ответа на вопрос о сроке готовившегося советского нападения на Германию. Вместе с тем окончательное выяснение вопроса о запланированной дате советского нападения на Германию требует дальнейших исследований с привлечением нового документального материала.

Темп сосредоточения Красной Армии на западных границах нарастал. Наряду с переброской 77 дивизий второго стратегического эшелона, 12—16 июня 1941 г. началась передислокация войск второго эшелона армий и резервов западных приграничных военных округов (всего 114 дивизий), которые должны были занять к 1 июля районы сосредоточения в 20—80 км от границы. Все эти передвижения войск проводились в условиях чрезвычайной секретности и сопровождались всеохватывающей дезинформационной [500] кампанией в отношении будущего противника. Вместе с тем командование Красной Армии опасалось, что полностью скрыть процесс сосредоточения и развертывания войск на Западном ТВД не удастся. Тем самым возникала опасность того, что германское руководство в силу более развитых путей сообщения и меньшей территориальной емкости ТВД успеет отреагировать на эти действия СССР и нанесет упреждающий удар в условиях незавершенности развертывания Красной Армии. Поэтому военные настаивали на введении в действие планов прикрытия в полном объеме. Однако Сталин был вынужден учитывать не только чисто военную целесообразность этого решения, но и общую политическую обстановку. Будучи уверен, что Германия не станет воевать с СССР до вывода из войны Англии, он опасался, что развертывание войск прикрытия на границе привлечет внимание Берлина и спровоцирует войну до того, как советские войска завершат все приготовления к ней. Тем более что Москва стремилась к переговорам с Берлином, срыв которых дал бы прекрасный повод для удара по Германии. Поэтому военным в ночь на 22 июня удалось добиться согласия Сталина лишь на проведение ряда мер по повышению боеготовности войск приграничных округов, но не на ввод в действие планов прикрытия{1550}.

Со своей стороны германское руководство, разгромив Францию, освободившись от сухопутных фронтов в Европе и надеясь на скорое прекращение войны с Англией, решило приступить к разработке плана войны с СССР. Однако быстро выяснилось, что Англия продолжает войну, а Германия не располагает необходимыми силами для ее разгрома. В результате Германия оказалась в зависимости от позиции Англии и СССР{1551}, и германское руководство стало рассматривать будущий "Восточный поход" как реальный шанс выиграть войну на Западе. Считалось, что быстрый разгром СССР позволит захватить Ближний Восток и даст Германии необходимые ресурсы для победы в затяжной войне с Англией и США. Совершенно не представляя реальный военно-экономический потенциал СССР и крайне переоценивая силу вермахта, в Берлине были уверены, что "Восточный поход" будет очередной молниеносной победой. Эти стратегические расчеты тесно смыкались с антикоммунистической, антисоветской и расистской составляющей нацистской идеологии, что было дополнительным обоснованием необходимости войны с СССР{1552}.

18 декабря 1940 г. Гитлер своей директивой № 21 утвердил окончательный вариант плана войны на Востоке, согласно которому намечалось 16 мая 1941 г. внезапно напасть на Советский Союз и разгромить его в ходе молниеносной кампании. В начале 1941 г. в этот замысел вносились отдельные изменения относительно задач войск и срока нападения, перенесенного, как известно, из-за войны на Балканах на 22 июня. Для осуществления плана "Барбаросса" были созданы три группы армий для наступления по [501] трем стратегическим направлениям (Ленинград, Москва, Киев), главным из которых было центральное. Хотя Германия выделила для войны с СССР 73,5% своих сухопутных войск— практически все наиболее боеспособные части — и привлекла к участию в Восточном походе Финляндию, Румынию и Венгрию, их общие силы уступали по численности советским войскам в западных военных округах. Учитывая военно-мобилизационные и экономические возможности сторон, следует сделать вывод, что Германия и ее союзники не располагали силами, способными нанести гарантированное поражение Красной Армии. Ограниченность ресурсов Германии, крайняя переоценка боеспособности вермахта и недооценка военно-экономической мощи СССР привели к тому, что план "Барбаросса" стал планом войны без резервов, без больших материальных запасов, планом одноактной кампании. Все было подчинено идее сильного первоначального удара, который, по расчетам Берлина, должен был решить исход войны самое позднее к началу осени 1941 г.{1553} С февраля 1941 г. началось сосредоточение и развертывание вермахта у границ СССР, которое завершилось вечером 21 июня.

Сосредоточивая у советских границ столь крупную группировку войск, германское командование вело массированную дезинформационную кампанию для маскировки своих намерений. Это позволяло добиться внезапности нападения и, усыпив бдительность советского руководства, не дать ему возможности предпринять упреждающие действия. В Берлине хорошо понимали опасность для развертываемых войск в случае перехода Красной Армии в наступление. Еще 7 апреля 1941 г. начальник генштаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Ф. Гальдер отметил в своем дневнике, что группировка русских войск "вполне допускает быстрый переход в наступление, которое было бы для нас крайне неприятным"{1554}. Несколько позднее схожие опасения доверил своему дневнику и германский министр пропаганды И. Геббельс, записавший 14 июня: "Восточная Пруссия так насыщена войсками, что русские своими превентивными авиационными налетами могли бы причинить нам тяжелейший урон. Но они этого не сделают. На это у них не хватит смелости!"{1555}. В своих планах германское командование также исходило из того, что советское руководство не успеет верно оценить опасность нападения.

В связи со всем вышесказанным возникает вопрос, не было ли германское нападение на СССР в таком случае "превентивной войной", как об этом заявляла германская пропаганда. Поскольку превентивная война — это "военные действия, предпринимаемые для упреждения действий противника, готового к нападению или уже начавшего таковое, путем собственного наступления"{1556}, она возможна только в случае, когда осуществляющая их сторона знает о намерениях противника. Однако [502] германские документы свидетельствуют, что в Берлине воспринимали СССР лишь как абстрактную потенциальную угрозу, а подготовка "Восточного похода" совершенно не была связана с ощущением "непосредственной опасности, исходящей от Красной Армии"{1557}. Германское командование знало о переброске дополнительных сил в западные округа СССР, но расценивало эти действия как оборонительную реакцию на обнаруженное развертывание вермахта. Группировка Красной Армии оценивалась как оборонительная, и никаких серьезных наступательных действий со стороны Советского Союза летом 1941 г. не предполагалось{1558}. Поэтому сторонники тезиса о "превентивной войне" Германии против СССР попадают в глупое положение, пытаясь доказать, что Гитлер решил сорвать советское нападение, о подготовке которого он на деле ничего не знал.

К сожалению, советская разведка не смогла представить в Кремль доказательства того, что Германия летом 1941 г. нападет на СССР. Советское руководство знало о наличии довольно крупной группировки вермахта у западных границ СССР, но не опасалось скорого германского нападения, считая, что Германия, связанная войной с Англией, будет продолжать наступление на Ближнем Востоке или попытается высадиться на Британские. острова, а не начнет войну на два фронта. Поскольку ни Германия, ни СССР не рассчитывали на нападение противника летом 1941 г., значит и тезис о "превентивных" действиях неприменим ни к кому из них. В этом случае версия о "превентивной войне" вообще не имеет ничего общего с исторической наукой, а является чисто пропагандистским тезисом Гитлера для оправдания германской агрессии. В результате того, что в своих расчетах стороны исходили из разных сроков начала войны, германскому командованию в силу случайного стечения обстоятельств удалось упредить советские войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны. В результате Красная Армия, завершавшая сосредоточение и развертывание на ТВД, была застигнута врасплох и в момент нападения Германии оказалась не готова к каким-либо немедленным действиям — ни оборонительным, ни тем более наступательным, что самым негативным образом сказалось на ходе боевых действий в 1941 г.

Однако картина будет неполной, если мы не попытаемся хотя бы гипотетически представить, как могли бы развиваться события, если бы советское руководство осуществило свой первоначальный замысел и 12 июня 1941 г. нанесло бы удар по Германии. В это время германские войска завершали подготовку к операции "Барбаросса" и сосредоточение у советских границ, где в полосе от Балтийского до Черного морей уже было развернуто 81,6% дивизий из тех, которые предусматривалось развернуть к вечеру 21 июня{1559}. 10 июня дивизии первого эшелона начали [503] скрытно выводиться в 30-км приграничную полосу. Остальные войска либо находились в движении на Восток, либо ждали своей очереди для переброски в лагерях. Люфтваффе также завершали передислокацию после Балканской кампании. Вермахт не имел ни оборонительной, ни наступательной группировки, и советское нападение в этот момент ставило бы его в очень сложное положение и позволяло громить его силы по частям.

В соответствии с советским оперативным планом основные события должны были развернуться на фронте от Остроленки до Карпат, где войска Юго-Западного и левого крыла Западного фронтов наносили главный удар по войскам противника. Соотношение сил сторон на фронте Остроленка — Карпаты указано в таблице 59, данные которой свидетельствуют, что советские войска располагали силами, способными обеспечить выполнение поставленных перед ними задач. Войска Северо-Западного и правого крыла Западного фронтов должны были частными наступательными операциями сковать германские войска, развернутые в Восточной Пруссии, и занять Сувалкский выступ и Мемельскую область. Войска Северного фронта готовились к наступлению в Финляндии, а Южного фронта — в Румынии. Однако первоочередными мерами были действия Красной Армии на советско-германской границе от Балтики до Карпат.

Таблица 59

	Красная Армия	Вермахт	Соотношение
Дивизии	128	55	2,3 : 1
Личный состав (млн)	3,4	1,4	2,1 : 1
Орудия и минометы (тыс.)	38,5	16,3	2,4 : 1
Танки (тыс.)	7,5	0,9	8,7 : 1
Самолеты (тыс.)	6,2	1,4	4,4 : 1

Военные действия начались бы внезапным ударом большей части советских ВВС по аэродромам противника на территории Восточной Пруссии, Польши и Румынии. Общее советское превосходство в авиации позволяло подвергнуть аэродромы люфтваффе в 250-км приграничной полосе многочасовому непрерывному авиационно-штурмовому воздействию, что привело бы к значительному ослаблению ВВС противника и облегчило бы действия сухопутных войск Красной Армии. Радиус действия советских ВВС позволял обеспечить надежное истребительное прикрытие бомбардировочных операций в 350-км зоне. При необходимости зону гарантированного воздушного воздействия можно было увеличить до 500 км, используя новейшие самолеты МиГ-3. Потери советской авиации можно было довольно быстро восполнить за счет переброски летных соединений из внутренних военных округов, что позволяло использовать еще свыше 2,3 тыс. самолетов. Восполнить потери люфтваффе было значительно сложнее, поскольку они были задействованы на разных фронтах. На территории Германии в составе сил ПВО [504] имелось всего 282 самолета. Германские ВВС в Западной Европе (861 самолет) были связаны отражением английских налетов, а на Средиземном море (423 самолета) обеспечивали действия германо-итальянских войск в Ливии{1560}. Подобная дислокация германской авиации давала советским ВВС определенную перспективу завоевания господства в воздухе.

Нанесение удара по вермахту с рассветом 12 июня 1941 г., когда германские войска завершали сосредоточение и развертывание, позволило бы захватить противника, не имевшего планов оборонительных действий, врасплох в группировке, совершенно не приспособленной к обороне. Удар Юго-Западного и левого крыла Западного фронтов пришелся бы по 55 дивизиям противника, сразу же сковав 55,6% развернутых на Востоке войск, что значительно затруднило бы его контрдействия. Используя конфигурацию границы, Красная Армия повела бы операции на охват и окружение войск противника, исход которых решался бы способностью сторон наращивать свои силы. В полосе от Перемышля до Карпат против развернутых там 2 пехотных, 2 легкопехотных и 2 охранных дивизий вермахта, советское командование развернуло бы не менее 28 дивизий (из них 6 танковых и 3 моторизованные), что открывало советским войскам дорогу на Сандомир и через Тарнов — на Краков. Этот прорыв отвлекал бы дополнительные силы вермахта, которому, вероятно, пришлось бы создавать новый фронт западнее Вислы, где и развернулись бы основные сражения.

Советское командование могло использовать для наращивания удара на Юго-Западном направлении 24 дивизии, развернутые в тылу Юго-Западного фронта, а также еще 15 дивизий резерва Главного Командования, которые можно было использовать в Южной Польше или на Балканах. Германское командование могло первоначально использовать для отражения внезапного удара 22 дивизии (из них 6 охранных, непригодных для действия на фронте), не успевшие развернуться на советской границе, и 26 дивизий резерва ОКХ, из которых почти сразу же можно было начать переброску к фронту 14 дивизий, которые по первоначальному плану германского командования должны были быть отправлены на фронт до 4 июля 1941 г. Остальные 12 дивизий (из них 2 танковые) пришлось бы спешно готовить к передислокации, при этом следует учитывать, что 2-я танковая дивизия только в начале июня прибыла на отдых в центральные районы Германии после боев на Балканах и не успела восполнить понесенные потери, а 5-я танковая дивизия находилась в процессе передислокации из Греции в Германию. К тому же переброска этих войск к фронту тормозилась бы воздействием советских ВВС по железным дорогам. Кроме того, германское командование могло попытаться перебросить 5— 6 пехотных дивизий из Восточной Пруссии, что было бы [505] затруднено в результате действий войск Северо-Западного и правого крыла Западного, фронтов и значительного воздействия советских ВВС.

Развитие наступления Красной Армии в юго-восточной Польше давало возможность войскам Южного фронта перейти в наступление в Румынии, не опасаясь удара с тыла. В Румынии имелось всего 6 дивизий вермахта, а румынская армия не являлась серьезным противником, что обрекало удар Южного фронта на успех. Разгром северного крыла фронта противника открывал Красной Армии дорогу в центральные районы Румынии и ставил под угрозу господство Германии на Балканах. Парировать эту угрозу германскому командованию было просто нечем: 10—12 германских дивизий, разбросанных по территории Югославии и Греции, не могли надолго задержать продвижение советских войск. Прорыв Красной Армии в Румынию, скорее всего, подстегнул бы национально-освободительное движение на Балканах, и прежде всего в Югославии, что еще больше осложнило бы положение расположенных там германских войск. Необходимость заткнуть брешь на Балканах вынуждала бы германское командование перебросить туда часть войск из тех 24 дивизий, которые находились в резерве, что еще больше ослабило бы фронт в Польше.

Из 38 германских дивизий, несущих оккупационную службу в Западной Европе, можно было использовать на фронте лишь 14, которые еще предстояло подготовить к переброске на Восток. Использование остальных 24 дивизий было затруднено потому, что это были в основном стационарные соединения, не располагавшие необходимым автотранспортом, содержащиеся по сокращенным штатам и имевшие ограниченный комплект тяжелого вооружения{1561}. Конечно, можно было свести по две дивизии в одну более полнокровную, но это требовало немалого времени, что также играло на руку Красной Армии. Кроме того, следовало учитывать необходимость сохранения достаточного количества войск для поддержания оккупационного режима и отражения возможных английских десантов.

Германия просто не располагала силами, способными отразить внезапный удар Красной Армии. Это признавал после войны начальник штаба верховного командования вермахта фельдмаршал В. Кейтель, который считал, что советское нападение на Германию в 1941 г. могло "поставить нас в стратегическом и экономическом отношениях в исключительно критическое положение. [...] В первые же недели нападение со стороны России поставило бы Германию в крайне невыгодные условия"{1562}.

Конечно, не следует рассматривать боевые действия советских войск в случае нанесения внезапного удара по Германии как "прогулку до Берлина". Безусловно, это была бы тяжелая, кровопролитная борьба с серьезным противником. Однако сила и инерция внезапного удара позволили бы Красной Армии если [506] и не разгромить, то значительно ослабить германские соединения на фронте Остроленка — Карпаты. При наиболее благоприятном ходе событий войска Западного и Юго-Западного фронтов смогли бы выполнить основную задачу и вышли бы на фронт Остроленка — Варшава — Лодзь — Оппельн — Оломоуц. Наименее благоприятным результатом наступления советских войск могла бы стать стабилизация фронта по рекам Нарев и Висла,— т.е. примерно там, где советско-германский фронт стабилизировался в конце 1944 г. На Балканах же стабилизировать фронт германскому командованию вообще было нечем, и глубина продвижения Красной Армии лимитировалась бы лишь инерцией удара.

Конечно, это наступление Красной Армии не вело бы к немедленному решению исхода войны, но советское нападение привело бы к срыву германского вторжения в СССР и облегчило бы победу в войне, сохранив нашей стране миллионы жизней и значительные материальные ценности. Красная Армия могла бы быть в Берлине не позднее 1942 г., что позволило бы поставить под контроль Москвы гораздо большую территорию в Европе, нежели это произошло в 1945 г. Разгром Германии и советизация Европы позволяли Москве использовать ее научно-технический потенциал, открывали дорогу к "справедливому социальному переустройству" европейских колоний в Азии и Африке. Созданный в рамках Старого света социалистический лагерь контролировал бы большую часть ресурсов Земли. Соответственно даже если бы Новый свет и не был захвачен, он, скорее всего, вряд ли смог бы значительно превзойти Старый по уровню жизни. В результате там сохранялось бы значительное количество недовольных, с надеждой смотревших на помощь из-за океана. В случае же полного охвата Земли социалистический системой была бы полностью реализована сформулированная в либеральной европейской традиции задача создания единого государства Человечества. Это, в свою очередь, позволяло создать достаточно стабильную социальную систему и давало бы большие возможности для развития.

Естественно, возникает вопрос, как бы отреагировали Англия и США на советское нападение на Германию? Мнение официальной российской историографии выразил М.А. Гареев, утверждающий, что в этом случае "Советский Союз предстал бы перед всем миром в качестве агрессора, и в той же Англии могли взять верх силы, выступающие за союз с Германией"{1563}. Однако такой подход полностью игнорирует как многовековую традицию военно-политических действий в подобной ситуации, так и реальную политику Англии в 1939—1941 гг. Вся военная история человечества свидетельствует, что вмешательство в войну между двумя государствами третьей страны никогда не приводило к немедленному объединению воюющих стран против нее. К тому [508] же неясно, что могло побудить Англию нарушить эту закономерность? Если же обратиться к реальной политике Англии в начале Второй мировой войны, то невозможно отрицать общепризнанный факт, что в одиночку выиграть войну с Германией она не могла. Именно поэтому в 1939—1940.гг. Англия всячески стремилась сохранить и расширить свой союз с Францией путем включения в него других европейских стран. С лета 1940 г. после разгрома и капитуляции Франции английское руководство сделало ставку на возможное втягивание в войну с Германией США и ухудшение советско-германских отношений: это могло бы привести к войне на Востоке Европы или хотя бы к тому, что Германия была бы вынуждена держать там внушительную военную группировку, что исключало ее использование против Англии.

Известные материалы показывают, что английское руководство активно стремилось претворить в жизнь обе эти возможности. Уже к началу 1941 г. ему удалось заручиться материальной поддержкой США. В отношении СССР политика Англии сводилась к тому, чтобы заставить советское руководство занять менее благожелательную позицию в отношении Германии. Для этого в Москву постоянно и методично передавалась информация об угрозе СССР в случае победы Германии. Весной 1941 г. попытки Англии втянуть СССР в войну стали принимать характер шантажа: если Москва не вступит в войну, то Лондон будет вынужден пойти на соглашение с Германией, которая в результате этого получит возможность осуществить Drang nach Osten. Когда в начале июня 1941 г. английская разведка сделала вывод о том, что сосредоточение вермахта у советских границ указывает на подготовку Германии к оказанию нажима на СССР для удовлетворения требований экономического, а то и политического характера, Лондон, заинтересованный в неуступчивой позиции Москвы, решил подготовить операцию для нанесения авиаудара по нефтеочистительным предприятиям Баку. Это позволило бы оказать нажим на СССР, чтобы он не уступал германским требованиям. Одновременно Англия по дипломатическим каналам обещала Москве свою помощь в случае возникновения войны с Германией. С другой стороны, в Берлин по всевозможным каналам передавалась информация об угрожающих Германии намерениях и действиях СССР. Поэтому представляется совершенно невероятным, чтобы Англия, всячески заинтересованная в возникновении советско-германской войны, вдруг сразу бы бросилась на помощь Германии.

Исходя из этих целей, Черчилль еще 15 июня 1941 г. телеграфировал президенту США Ф. Рузвельту, сообщая ему о возможности нападения Германии на СССР и о том, что "если разразится эта новая война, мы, конечно, окажем русским всемерное поощрение и помощь, исходя из того принципа, что враг, которого нам нужно разбить, — это Гитлер"{1564}. Тут следует отметить: [508] в этот момент никто не был полностью уверен, что Германия все-таки нападет на СССР, и не мог предсказать, какой именно оборот примут события на советско-германском фронте. 21 июня Рузвельт ответил, что он поддерживает эту позицию Черчилля и США окажут "России всемерную помощь"{1565}. Как сообщает личный секретарь Черчилля Колвилл, во второй половине дня 21 июня он обсуждал с премьер-министром его позицию и спросил: "Не будет ли это для него, злейшего врага коммунистов, отступлением от принципа". "Нисколько — ответил Черчилль.— У меня лишь одна цель — уничтожить Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин"{1566}. Эту же позицию Черчилль повторил в своем знаменитом выступлении по радио вечером 22 июня. "Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма, — заявил он. — ...За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем". Тем не менее основную угрозу Англии в настоящее время представляет Гитлер и его режим, которые "мы полны решимости уничтожить", поэтому "любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь"{1567}.

Все это лишний раз подтверждает, что для английского руководства основной целью оставалась победа в войне с Германией с помощью кого угодно, и в принципе ему было совершенно безразлично, как именно начнется советско-германская война. То же самое можно сказать и о США, которые в первой половине 1941 г. все больше втягивались в необъявленную войну с Германией. Естественно, ни о какой военной помощи Германии в случае советского нападения Вашингтон .и не помышлял. Это полностью шло бы вразрез с политикой США, не говоря уже о том, что там существовала влиятельная оппозиция курсу на вовлечение страны в войну, и, как известно, администрации Рузвельта пришлось приложить немало усилий, чтобы спровоцировать Японию на нападение, что позволило США вступить во Вторую мировую войну. Уже 23 июня 1941 г., когда еще никто не мог знать о том, что события на советско-германском фронте примут столь тяжелый для Красной Армии оборот, государственный департамент США выступил с официальным заявлением, осуждавшим "принципы и доктрину" коммунизма, но подчеркивавшим опасность германской экспансии, которая "в настоящее время более всего затрагивает нашу собственную национальную оборону и безопасность Нового света, где мы живем. Поэтому, по мнению нашего правительства, всякая защита от гитлеризма, всякое объединение противостоящих гитлеризму сил, каково бы ни было их происхождение, приблизит низвержение нынешних германских лидеров и тем самым будет служить на пользу нашей [509] собственной обороне и безопасности". В тот же день сенатор от штата Миссури Г. Трумэн (будущий президент США) довольно откровенно выразил мнение правящей элиты: "Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя я не хочу победы Гитлера ни при каких обстоятельствах»{1568}. То есть американское руководство рассматривало советско-германскую войну в качестве благоприятного фактора, снижавшего опасность германской экспансии для самих Соединенных Штатов.

Таким образом, для Советского Союза существовала благоприятная возможность нанести внезапный удар по Германии, скованной войной с Англией, и получить как минимум благожелательный нейтралитет Лондона и Вашингтона (а скорее всего, их помощь, хотя и ограниченную). Конечно, по мере продвижения Красной Армии в глубь Европы эти настроения могли бы измениться, но было бы уже поздно: Германия была бы на пороге поражения. Оказать ей реальную поддержку в войне с СССР Англия и США просто не имели бы возможности. США вообще не располагали сухопутными войсками, которые можно было бы послать в Европу, а войска Англии были слишком рассредоточены: от Британских островов до Дальнего Востока. Для переброски в Европу достаточной для обороны от Красной Армии группировки английских войск требовалось слишком много времени. В любом случае противодействие Красной Армии, освобождающей Европу от фашизма, вряд ли было бы слишком популярной мерой в Англии. Если же учесть долгосрочные цели внешней политики и США, и Англии, в чьих интересах было столкновение Германии и СССР и их затяжная война с последующим ослаблением обоих противников, то представляется наиболее вероятным, что первоначально Лондон и Вашингтон заняли бы выжидательную позицию. А потом все решали бы масштабы военных успехов Красной Армии.

Политические условия для удара по Германии со стороны СССР были достаточно благоприятными. К сожалению, Сталин, опасаясь англо-германского компромисса, как минимум на месяц отложил нападение на Германию, которое, как мы теперь знаем, было единственным шансом сорвать германское вторжение. Вероятно, это решение "является одним из основных исторических просчетов Сталина"{1569}, упустившего благоприятную возможность разгромить наиболее мощную европейскую державу и, выйдя на побережье Атлантического океана, устранить вековую западную угрозу нашей стране. В результате германское руководство смогло начать 22 июня 1941 г. осуществление плана "Барбаросса", что в условиях неготовности Красной Армии к обороне привело к трагедии 1941 года. [510]

Таким образом, и Германия, и СССР тщательно готовились к войне, и с начала 1941 г. этот процесс вступил в заключительную стадию, что делало начало советско-германской войны неизбежным именно в 1941 г., кто бы ни был ее инициатором. Первоначально вермахт готовил вторжение на 16 мая, а Красная Армия — на 12 июня 1941 г. Затем Берлин отложил нападение, перенеся его на 22 июня, месяц спустя то же сделала и Москва, определив новый ориентировочный срок — 15 июля 1941 г. Как ныне известно, обе стороны в своих расчетах исходили из того, что война начнется по их собственной инициативе. К сожалению, то, что известно сегодня, было тайной в 1941 г., и советское руководство допустило роковой просчет. Внезапное нападение Германии на СССР 22 июня 1941 г. и первые неудачи на фронте оказали на советское руководство ошеломляющее воздействие. Наиболее образно эту ситуацию изложил в своих воспоминаниях тогдашний нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов, отметив, что "государственная машина, направленная по рельсам невероятности нападения Гитлера, вынуждена была остановиться, пережить период растерянности и потом повернуть на 180 градусов. Последствия этого пришлось исправлять на ходу ценою больших жертв»{1570}.

События 1941 года на советско-германском фронте являются, пожалуй, наиболее изученным периодом Великой Отечественной войны с обеих сторон. Однако в последние годы начало войны рассматривалось, особенно в научно-популярных и публицистических работах, преимущественно лишь как период бесконечных поражений Красной Армии и побед вермахта. В результате создается впечатление, что СССР не был разгромлен лишь по счастливой случайности. Однако советские и германские документы и исследования показывают, что дела обстояли намного сложнее. Кроме того, события на советско-германском фронте во второй половине 1941 г. оказали огромное воздействие на развитие ситуации всей Второй мировой войны. Поэтому следует хотя бы вкратце остановиться на основных этапах Восточного похода вермахта, завершившегося крушением всех стратегических расчетов германского руководства.

В 3.15 утра 22 июня 1941 г. 637 бомбардировщиков и 231 истребитель германских ВВС нанесли массированный удар по 31 советскому аэродрому. Всего в этот день авиаударам противника, в которых участвовало 1 765 бомбардировщиков и 506 истребителей, подверглось 66 советских аэродромов, на которых находилось 70% ВВС приграничных округов{1571}. По германским данным, первый удар привел к уничтожению 890 советских самолетов (668 на земле и 222 в воздушных боях), потери люфтваффе составили всего 18 самолетов. Но советские ВВС вовсе не были разгромлены и практически сразу же начали ответные действия по германской территории. К сожалению, эти довольно разрозненные налеты [511] при наличии развернутой системы ПВО не смогли нанести противнику значительного ущерба. К вечеру 22 июня потери советских ВВС, по германским данным, достигли 1 811 самолетов (1 489 уничтоженных на земле и 322 сбитых в воздушных боях), а люфтваффе потеряли 35 самолетов и около 100 самолетов было повреждено{1572}.

Перейдя границу, ударные группировки вермахта стали развивать наступление в глубь советской территории. К сожалению, будучи застигнутыми врасплох, советские войска не имели возможности организованно вступить в сражение и не смогли создать сплошного фронта обороны. Хотя некоторым советским частям удалось остановить продвижение противника, общая обстановка на фронте складывалась в пользу вермахта, захватившего стратегическую инициативу. Уже к исходу 22 июня германские войска продвинулись в Прибалтике на 60—80 км, в Белоруссии — на 40— 60 км, а на Украине — на 10—20 км. Неорганизованному вступлению советских войск в сражение способствовало и шоковое состояние советского руководства, которое совершенно не ожидало германского вторжения. Не случайно в первые часы войны Москва запретила ответные действия против вторгшегося врага, и лишь после формального объявления войны Красная Армия получила приказ "действовать по-боевому", а в 7.15 утра была издана директива № 2, которая ставила задачу изгнать врага с советской территории{1573}. Как отмечало германское командование, лишь после 9 часов утра действия советских войск стали носить более целенаправленный характер.

Советское военно-политическое командование, плохо представляя ситуацию на фронте, попыталось вырвать из рук противника стратегическую инициативу, и вечером 22 июня войска получили разработанную на основе предвоенных планов директиву № 3. которая предусматривала переход войск Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов в наступление с целью разгрома германских группировок в районах Сувалок и Люблина 23—24 июня{1574}. Столь не соответствующее сложившейся обстановке решение лишний раз подтверждает, что никаких оборонительных планов у советского Генштаба не было, в результате поспешно подготовленные контрудары имели минимальный успех. Так, контрудары войск Северо-Западного (23—24 июня) и Западного фронтов (23—25 июня) привели лишь к значительным потерям, но практически не повлияли на развитие операций ударных группировок противника. Лишь на Юго-Западном фронте, где 26—29 июня в районе Луцк — Ровно — Броды произошло крупнейшее танковое сражение начала Второй мировой войны 1939— 1941 гг., советским войскам удалось остановить продвижение германских войск, но понесенные потери в танках привели к фактическому прекращению существования большей части мехкорпусов фронта. [512]

В результате переломить ход боевых действий не удалось, и 25 июня советское командование приняло решение отвести войска на рубеж Западной Двины и линии старых укрепленных районов. Однако это решение запоздало. Германские войска уже форсировали Западную Двину и развивали наступление на Псков, который был занят 9 июля. В Белоруссии 28 июня танковые группы противника соединились в районе Минска, окружив 26 дивизий 3-й, 10-й и 13-й армий в Налибокской пуще. На Западном направлении образовалась 400-км брешь. Сделав вывод, что противник наносит главный удар на Западном направлении, советское командование еще 26 июня приняло решение передислоцировать в Белоруссию войска 16-й и 19-й армий с Украины и перебросить из внутренних округов и других направлений 70 дивизий. Все эти переброски требовали времени, а пока отдельные советские части пытались задержать продвижение германских танковых частей к Днепру. К исходу 9 июля войска группы армий "Центр" вышли на фронт Полоцк— Витебск— Орша— Жлобин, продвинувшись на 450—600 км. На Юго-Западном фронте советские войска с 1 июля начали отходить на линию старых УР, но части 1-й танковой группы противника успели преодолеть эти укрепления до их занятия советскими частями. К 9 июля группа армий "Юг" в Западной Украине продвинулась на 300—350 км. Так закончился первый этап летне-осенней кампании 1941 г.

Таблица 60. Потери сторон к 10 июля 1941 г.{1575}

	Красная Армия	Вермахт
Личный состав	815 700	79 058
Орудия и минометы	21 500	1 061
Танки	11783	350
Самолеты	4 013	826

Понятно, что произошедшие события по-разному воспринимались в Москве и Берлине. Узнав 28 июня, что противник захватил Минск, Сталин заявил: "Ленин нам оставил пролетарское Советское государство, а мы его просрали" и уехал на ближнюю дачу, где и пребывал до 1 июля{1576}. Германское руководство, наоборот, было полно восторгов и оптимистических ожиданий. 3 июля Гальдер так оценил обстановку на фронте: "В целом теперь уже можно сказать, что задача разгрома главных сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена... Поэтому не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она еще не закончена. Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы еще в течение многих недель... Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не [513] дать ему возможности, используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооруженные силы"{1577}. 4 июля Гитлер заявил: "Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически он войну уже проиграл"{1578}.

В эйфории первоначальных успехов Восточного похода Гитлер 14 июля 1941 г. отдал приказ о подготовке реорганизации вермахта в предвидении перенесения основных усилий на борьбу с Англией и США, которая должна была вновь выйти на первый план ввиду разгрома СССР. Предусматривалось увеличить численность ВВС и ВМФ за счет сокращения сухопутных войск, в составе которых тем не менее следовало увеличить количество танковых и моторизованных дивизий. Так как Германия не обладала экономическими возможностями для выполнения этой программы в условиях сохранения темпов производства вооружений для сухопутных войск, было решено переориентировать производство на нужды авиации и флота. В результате военное производство для сухопутных войск стало снижаться. Так, производство боеприпасов сократилось (с августа по декабрь 1941 г.) на 13,6%, а вооружений (с июля по декабрь 1941 г.) — на 29%, что не позволяло одновременно накапливать запасы и восполнять потери на фронте. В 1941 г. германская промышленность произвела 540 тыс. тонн боеприпасов, а вермахт израсходовал на Востоке 583 тыс. тонн, и "в результате боевая мощь немецкой артиллерии была подорвана"{1579}. Развитие событий на советско-германском фронте в августе 1941 г. привело к тому, что германское руководство было вынуждено отложить на будущее планы реорганизации вермахта.

4 июля 1941 г. будущее развитие операций на Восточном фронте представлялось Гальдеру следующим образом: "В целом следует считать, что противник больше не располагает достаточными силами для серьезной обороны своего нового рубежа, проходящего от прежней русско-эстонской границы по Западной Двине и Днепру и далее на юг... В ходе продвижения наших армий все попытки сопротивления противника будут, очевидно, быстро сломлены. Тогда перед нами вплотную встанет вопрос о захвате Ленинграда и Москвы"{1580}. Гитлер также был уверен, что к концу августа "он как-нибудь справится" с СССР{1581}. Однако прошло чуть более недели, и оказалось, что, вопреки предвоенным предположениям, успехи вермахта в приграничном сражении не привели к прекращению сопротивления Красной Армии, и германское командование вновь столкнулось с проблемой нехватки сил для одновременного наступления на трех стратегических направлениях. Если группа армий "Центр" смогла прорваться в район Смоленска, то наступление группы армий "Север" завязло на Лужском рубеже, а группа армий "Юг" оказалась втянута в затяжные бои между Киевом и Винницей. [514]

В этой ситуации германское военно-политическое руководство все более склонялось к тому, чтобы за счет группы армий "Центр" усилить фланговые группировки Восточного фронта.

Впервые эта идея была оформлена директивой № 33 от 19 июля, а уже 23 июля в дополнении к этой директиве Гитлер утвердил, по его мнению, "идеальный" план: пехотные дивизии группы армий "Центр" должны были самостоятельно наступать на Москву, а "танковые соединения развертываются на расходящиеся направления"{1582}. В тот же день, докладывая Гитлеру обстановку на фронте, Гальдер отметил, что "хотя противник решительно ослаблен, окончательно он еще не разгромлен"; правда, все еще считалось, что вермахт в начале октября сможет выйти на рубеж Волги{1583}. Со своей стороны, советское командование решило предпринять новую попытку вырвать у противника стратегическую инициативу, и с 23 июля Красная Армия начала контрнаступление на Смоленск. Хотя слабо подготовленные контрудары не привели к прорыву фронта противника, войска группы армий "Центр" оказались скованными, а затяжные упорные бои продолжались до начала сентября. Все это привело к тому, что германское командование было вынуждено отказаться от далеко идущих планов и сосредоточиться на решении насущных проблем. Поэтому уже 30 июля 1941 г. задачи войскам Восточного фронта были опять изменены. Согласно директиве № 34, группа армий "Север" должна была продолжить наступление в Эстонии и на Ленинград. Группе армий "Центр" следовало перейти к обороне и подготовиться к операции по поддержке группы армий "Юг", которой ставилась задача захватить Правобережную Украину{1584}.

Август стал временем, когда у германского командования начали проявляться сомнения относительно возможности завершить "Восточный поход" до зимы 1941 г. Так, 4 августа Гитлер, отметив, что "в целом операции на Восточном фронте развивались до сих пор более удачно, чем этого можно было бы ожидать, учитывая неожиданно большое число танков и самолетов, которое имели русские", признал, что если бы он "был информирован об этом перед началом войны, то ему было бы значительно труднее принять решение о необходимости нападения"{1585}. 11 августа Гальдер сделал примечательный вывод: "Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс Россия, который сознательно готовился к войне со всей безудержностью, свойственной тоталитарным странам, был нами недооценен. Это утверждение распространяется на организационные и экономические усилия, на средства сообщения, но прежде всего на чисто военную боеспособность [русских]"{1586}. Как видим, лишь месяц потребовался начальнику штаба ОКХ, чтобы полностью пересмотреть свою оценку ситуации на Восточном фронте. Дневниковые записи Геббельса в августе 1941 г. также свидетельствуют о [515] сомнениях в возможности "завершить Восточный поход, по крайней мере, до зимы". 10 сентября, "после того как выяснилось, что Восточная кампания не может быть закончена в короткий срок", Геббельс сделал вывод о необходимости "постепенно приготовить народ к продолжительной войне"{1587}.

Тем не менее германское командование еще надеялось, что ему удастся захватить Украину и Москву, "ибо в противном случае мы не сможем разгромить противника до наступления осени"{1588}. Однако развитие обстановки на фронте не позволяло надеяться на быструю победу, так как до конца августа СССР не потерял ни одного жизненного важного рубежа. На севере продолжались упорные бои на подступах к Ленинграду, на юге германские войска с боями продвигались по Правобережной Украине к Днепру, о наступлении на Москву или Донбасс нечего было и думать до тех пор, пока советские войска удерживали фронт Брянск— Гомель— Киев— Днепропетровск. Так как этот выступ не позволял развивать наступление далее на восток, а поодиночке группы армий "Центр" и "Юг" не могли его срезать, 6 сентября было решено, что эти группы армий, действуя смежными флангами, должны наконец-то установить прямую связь и обеспечить себе свободу маневра. В сентябре вермахту удалось блокировать Ленинград и нанести поражение Киевской группировке советских войск. Правда, еще 27 августа ОКВ сделало вывод, что, так как СССР, видимо, не будет полностью разгромлен "в течение 1941 года, на первом месте стоит продолжение Восточной кампании в 1942 году. Захват территории на южном крыле [Восточного фронта] будет иметь большие политические и экономические последствия"{1589}.

Таким образом, в ходе второго этапа летне-осенней кампании 1941 г., несмотря на новые тяжелые потери, Красная Армия смогла затормозить продвижение противника и в значительной степени истощить его силы. Советское руководство получило время для развертывания военного производства, создания новых резервов, ввод в действие которых должен был переломить ход войны. Вместе с тем следует отметить, что увлечение советского командования частыми и слабо подготовленными контратаками вело к излишним потерям и затрудняло подготовку оборонительных операций. Тем временем успехи вермахта в боях за Киев породили в германском руководстве новые надежды на возможность все-таки добиться победы на Восточном фронте еще в 1941 г. Для этого, помимо главной операции на Московском направлении, было решено на севере соединиться с финнами восточное Ладожского озера, а на юге захватить Крым, Донбасс и прорваться на Кавказ. Считалось, что лишь под Москвой возможно серьезное сопротивление советских войск, разгром которых приведет к победе Германии. Фактически готовящееся наступление было последней попыткой выполнить план кампании [516] или хотя бы захватить максимально возможную территорию, чтобы использовать ее для операций в 1942 г. Все войска, какие только можно было использовать, были стянуты в группу армий "Центр", получившую 26 сентября приказ начать операцию «Тайфун»{1590}.

Правда, в сентябре начальник управления военной экономики и вооружений штаба ОКВ генерал Г.Томас, анализируя военно-экономические результаты операций на Восточном фронте, пришел к выводу, что лишь захват Уральского промышленного района приведет к краху СССР{1591}. Тем не менее германские войска 30 сентября — 2 октября начали наступление на Москву. Со своей стороны советские войска, лишь 27 сентября получившие приказ на переход к обороне и не сумевшие вскрыть группировку противника, не смогли сдержать мощного удара группы армий "Центр", и противнику удалось окружить до 77% войск Западного и Брянского фронтов. Общее положение осложнялось тем, что для восстановления фронта на Левобережной Украине советское командование было вынуждено израсходовать почти все свои резервы, а снижение военного производства по мере расширения зоны эвакуации промышленности затрудняло как вооружение новых резервных формирований, так и восполнение потерь действующих войск. Поэтому советское руководство было вынуждено перебросить на фронт войска из Средней Азии и Дальнего Востока, но на это требовалось время. В середине октября у германских войск была возможность прорваться к Москве, но необходимость разгромить окруженные советские группировки, которые сражались почти две недели, и нарастающее сопротивление на подступах к столице сковали действия вермахта. Кроме того, по мере продвижения на Восток германские войска отвлекались на прикрытие флангов, что также ослабляло их группировку. Если в первой половине октября вермахт наступал со средним темпом 16 км в сутки, то во второй половине месяца темп наступления упал до 5 км в сутки{1592}. В конце октября на Московском участке фронта установилось некоторое затишье. Блицкриг потерпел крах.

В полосе группы армий "Север" германские войска 16 октября форсировали Волхов и попытались прорваться к реке Свирь на соединение с финскими частями. 8 ноября они заняли Тихвин, но уже 10 ноября советские войска контратаковали и к 30 декабря отбросили противника в исходное положение. На южном участке советско-германского фронта 29 сентября войска группы армий "Юг" вновь перешли в наступление и прорвались в Донбасс. Не имея возможности перебросить резервы на Юго-Западное направление, советское командование было вынуждено отводить войска. В октябре германские войска ворвались в Крым и осадили Севастополь. 17 ноября начались бои за Ростов-на-Дону, который был 21 ноября захвачен противником. Однако контрудар советских войск привел 29 ноября к освобождению [517] города, а 2 декабря фронт стабилизировался на реке Миус. Таким образом, задачи вермахта на флангах Восточного фронта были выполнены лишь частично, а его войска были скованы боями, что не позволяло германскому командованию перебросить с этих участков фронта ни одного соединения в группу армий "Центр". Со своей стороны советское командование развернуло на Московском направлении до 99 новых расчетных дивизий, воссоздав фронт обороны.

В условиях срыва наступления германское военно-политическое руководство, уверенное, что Красная Армия после стольких поражений пребывает на грани окончательного краха, продолжало настаивать на необходимости нового рывка к Москве, хотя командование войск на фронте скептически относилось к возможности нового наступления. 13 ноября 1941 г. на совещании командования в Орше был сделан вывод, что война с СССР будет продолжена в 1942 г., а общая обстановка в мире не благоприятствует победе Германии в войне с Англией{1593}. Тем не менее второе наступление вермахта на Москву началось 15—18 ноября. Противник пытался окружить столицу, но ему удалось прорваться лишь к Яхроме, Крюкову, Кашире. Правда, вместо усиления войск Восточного фронта 5 ноября началась переброска 2-го воздушного флота на Средиземноморский ТВД, где 18 ноября английские войска перешли в наступление в Киренаике. Уже 20 ноября стало ясно, что прорыв к Москве не удался, а 30 ноября командующий группой армий "Центр" сделал вывод, что войска не располагают силами для наступления, которое "не имеет ни смысла, ни цели"{1594}. В первых числах декабря 1941 г. германские войска фактически перешли к обороне, и тут выяснилось, что никаких планов на этот случай у германского командования нет, поскольку в Берлине господствовало мнение, что противник не располагает силами для контрудара{1595}.

"Восточный поход", несмотря на значительные успехи вермахта, провалился. Даже в самых благоприятных оперативно-стратегических условиях 1941 г. задача разгрома СССР оказалась не по силам Германии, бросившей на Восток все свои наиболее боеспособные соединения. Сделав ставку на молниеносный разгром Советского Союза, тщательно подготовив нападение, выбрав наиболее удобный момент для вторжения и с самого начала войны захватив стратегическую инициативу, германское командование не сумело использовать свои преимущества, поскольку совершенно не представляло, с каким противником придется столкнуться на Востоке. Как признал после войны генерал Г.Блюментрит, "нам противостояла армия, по своим боевым качествам намного превосходившая все другие армии, с которыми нам когда-либо приходилось встречаться на поле боя"{1596}. К концу ноября 1941 г. Германия оказалась на пороге крупнейшего военно-экономического кризиса, разразившегося в декабре 1941 г.{1597} Уже 24 ноября в [518] беседе с Гальдером командующий армией резерва генерал-полковник Ф. Фромм, обрисовав "обшее военно-экономическое положение", сделал вывод, что "необходимо перемирие"{1598}. 29 ноября министр по делам вооружений и боеприпасов Ф. Тодт заявил Гитлеру, что "в военном и военно-экономическом отношении война уже проиграна" и необходимо политическое урегулирование{1599}.

Несмотря на тяжелые потери советским вооруженным силам удалось сорвать германский план молниеносной войны и, измотав противника, создать условия для перехода в контрнаступление под Москвой, которое началось 5—6 декабря. Германские войска были застигнуты врасплох и, не сумев удержать фронт, начали отступать. 8 декабря германское командование разрешило войскам перейти к обороне на всем советско-германском фронте, окончательно признав провал "Восточного похода". Советским войскам удалось захватить стратегическую инициативу и в течение месяца отбросить противника южнее и севернее Москвы на 250 км. В январе 1942 г. Красная Армия перешла в общее наступление на всем фронте, продолжавшееся до конца апреля 1942 г. Зимнее контрнаступление Красной Армии наглядно показало, что германская ставка на "блицкриг" окончательно провалилась, и Германия оказалась перед перспективой затяжной войны на два фронта. Поэтому неудача "Восточного похода" была не просто поражением вермахта на одном из театров военных действий, а явилась полным и окончательным крахом германской стратегии ведения войны, потребовала коренной перестройки военно-экономического организма Германии для ведения затяжной войны. Произошедшее в то же время нападение Японии на Пёрл-Харбор и объявление Германией и Италией войны США ознаменовали превращение европейской войны в глобальную мировую, принявшую характер постоянной напряженной и затяжной борьбы, выиграть которую Германия не могла{1600}. События декабря 1941 — января 1942 г. ознаменовали собой начало коренного перелома во Второй мировой войне. [519]