§ 40. Французские политики

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 
68 69 

 

 Воззрения Дестю де Траси *(360) на природу представляются повторением сенсуалистического учения XVIII века. Свобода для него есть возможность исполнять наши желания. Человек счастлив, когда исполняются его желания, следовательно, свобода и счастье - одно и то же. Отсюда получаются три важных вывода. Во-первых, так как люди различно понимают счастье, то и представления их о свободе разнообразны. Во-вторых, народ должен считаться действительно свободным, покуда он доволен правительством; хотя по своей природе оно было бы и менее соответствующим началам свободы, чем другое, к нему неподходящее. В-третьих, лучшие учреждения те, которые дают народу наибольшее счастье, хотя бы они были и деспотические. Если деспотически управляющий государь управляет отлично, то под его правлением народ будет на верху счастья, которое тождественно со свободой.

 Следуя Монтескье, Траси судит о политических учреждениях не абсолютно, а в отношении ко времени их образования и к среде их действия. Но он не согласен с ним в том, чтобы обеспечение свободы заключалось в разделении властей. Тут Траси соглашается с Руссо, что разделение властей ведет только к вечной гражданской войне. К тому же, отстаивая английскую конституцию, Монтескье опускает из виду один существенный пункт: твердая воля народа составляет основание всего общественного здания. В обществе имеется только одна правомерная власть - народная власть; функции же законодательная, исполнительная, судебная - только ее делегации. Американская конституция лучше английской обеспечивает свободу; там судебная власть может восстановить конституцию, если исполнительная или законодательная власть ее нарушают.

 Разумная форма правления есть представительное правление. Оно дает свободу действия всем неискаженным наклонностям, всем промыслам, не противным доброму порядку; оно обеспечивает политическую свободу, личную свободу, свободу печати, гарантированную судом присяжных. Уважение к личной свободе предполагает подчинение законам, а законы суть правила, предписанные нашим действиям властью, которую мы признаем имеющей на то право. Общество властно устанавливать такие законы, какие хочет, только бы они были согласны с законами человеческой природы.

 Ройе-Колляр *(361) находил, напротив, что учение о народном верховенстве основано на ложном понимании природы общества. Общество не простая совокупность однородных индивидов и воли. Оно, напротив, представляет сочетание разнородных интересов, из коих только некоторые общи всем, большинство же присуще только отдельным гражданам. Все эти интересы должны быть представлены, и они будут всего лучше представлены, если управлением общественными делами будет заведовать несколько властей, различных по происхождению и характеру. Верховенство должно поэтому принадлежать совместно королю, наследственному пэрству и избранной палате.

 Избрание не право граждан, а их обязанность, предполагающая способность. И права, подобно интересам, не все общие. Имеются некоторые общие всем, как свобода совести и большинство гражданских прав. Но права политические не общи всем, а распределяются сообразно неравенствам, какие Провидению угодно было установить между людьми.

 Более способными к осуществлению политических прав представляются те, кто лучше умеет распорядиться своими собственными делами, а признак такого умения - материальный достаток. Отсюда имущественный избирательный ценз и ограничение политических прав очень небольшим классом лиц.

 Гизо *(362) как будто смягчает это положение, выдвигая учение о верховенстве разума, но и у него естественными выразителями политического разума являются средние классы, владеющие имущественным цензом.

 Все эти политические воззрения нашли законченное систематическое выражение в политическом учении Бенжамена Констана *(363).

 Свобода, говорит Констан, понимается двумя совершенно различными способами. Одно из этих пониманий было исключительно свойственно древним. Новые народы выдвинули другое понимание свободы, но, обращаясь нередко к политическим учреждениям древности как к образцу для подражания, стали смешивать оба понимания, от чего произошла большая путаница.

 Древние понимали под свободой возможность коллективного, но непосредственного осуществления верховной власти, публичного обсуждения вопросов мира и войны, голосования законов, постановления приговоров, поверки отчетов и действий магистратов, привлечения их к ответственности и суда над ними. Но наряду с этим они допускали полное подчинение индивида общественной власти. У них нельзя найти ни одного вида того, что теперь называется гражданской свободой. Все частные действия подчинялись суровой опеке. Ничего не было предоставлено индивидуальной самостоятельности ни в отношении к мнениям, ни в отношении к промышленности, ни в особенности к религии. Возможность выбирать веру, представляющаяся нам самым дорогим правом, в глазах древних была бы преступлением и кощунством. Власть общественная вмешивается в самые неприкосновенные с нашей точки зрения вещи. Терпандр не мог у спартанцев прибавить к своей лире лишней струны без того, чтобы этому не воспротивились эфоры. Власть вторгается и в самые интимные отношения. Молодой лакедемонянин не мог свободно посещать свою жену. В Риме цензоры наблюдали за семейными отношениями, цари определяли нравы и тем распространяли действие законов на все. Таким образом, у древних индивид, почти суверенный в делах государственных, в своих частных отношениях - раб. Как гражданин, он решает мир и войну; как частный человек, подлежит надзору, ограничению, стеснениям во всех своих движениях. Таким образом, то, что мы называем гражданской свободой, было неизвестно древним народам *(364).

 Совершенно иначе понимают свободу новые народы. Спросите англичанина, француза, американца, что значит быть свободным. Они ответят, это значит иметь право быть подчиненным только законам, не быть задержанным, заключенным, казненным и не подвергаться никакому другому насилию или оскорблению по чьему-либо произволу; право высказывать свое мнение, избирать свой промысел, распоряжаться своею собственностью, передвигаться из одного места в другое; право соединяться с другими для обсуждения своих интересов, для отправления церковных треб, для развлечения; наконец, право влиять на управление государством или избранием представителей и должностных лиц, или представлениями, петициями, жалобами, которые правительство более или менее обязано принимать в соображение. Словом, новые народы видят сущность свободы не непременно в непосредственном активном участии в управлении, а главным образом в личной самостоятельности, независимости, обеспеченности.

 Чем объясняется это различие в понимании сущности свободы? Разнообразными причинами. Во-первых, большим объемом современных государств сравнительно с государствами древности. Связанное с этим увеличение числа населения и размера территории ведет к умалению значения и силы непосредственного активного участия в решении вопросов государственного управления. Чем больше голосующих, тем меньше влияния на исход голосования имеет голос каждого отдельного участника. Чем на большем пространстве расселен народ, тем каждому отдельному гражданину труднее, неудобнее принимать действительное, активное участие в делах управления. С уменьшением значения такого участия уменьшается неизбежно и цена его для граждан и интерес граждан к осуществлению его. Во-вторых, уничтожение рабства лишает большинство досуга, необходимого для личного непосредственного участия в делах управления. Мирная торговля и промышленная деятельность, в отличие от воинской деятельности, непрерывна и не оставляет свободного времени для занятия делами государственного управления. С другой стороны, промышленная деятельность, опять в прямую противоположность воинской, требует прежде всего и больше всего не строгого подчинения и суровой дисциплины, а именно свободы личной инициативы. Всякое вмешательство принудительной власти тут только задерживает успех, развитие. Когда правительство берется делать что-либо за нас, оно делает хуже и дороже нас.

 Вот почему целью древних конституций было разделение власти между всеми гражданами, и это тогда называли свободой. Цель новых конституций есть обеспечение личной самостоятельности, и свобода состоит, по современным понятиям, в гарантиях этой самостоятельности.

 Необращение внимания на это различие понимание свободы у древних и у новых народов в бурную эпоху революции привело ко многим бедствиям. Но ошибка эта была, конечно, извинительна. Нельзя читать прекрасные страницы древней истории, не увлекаясь ими. И это впечатление получилось особенно сильным, когда народы жили под деспотическими правительствами, которые, не будучи сильными, были притеснительными, нелепыми в самых принципах своих, жалкими в практической деятельности. Правительства эти имели движущим началом произвол, целью - унижение человеческого рода. И их-то иные решаются теперь расхваливать, как будто можно забыть то, что мы сами были свидетелями и жертвами их упрямства, бессилия и низвержения. Цель деятелей революции была благородная и великодушная, но они черпали свои воззрения в трудах двух философов, Руссо и Мабли, не подозревавших вовсе тех изменений, какие пережило человечество за две тысячи лет. Руссо, перенося в новое время такую широту общественной власти, при всем его воодушевлении идеей свободы, послужил установлению худшей тирании. Та же ошибка еще в большей мере сделана была Мабли, менее красноречивым, но так же неуклонным и еще более крайним. Согласно античной системе, он хотел подчинения граждан для того, чтобы народ был суверенен, рабства индивидов для свободы народа. Мабли и Руссо приняли власть общества за свободу. Деятели революции были воспитаны на этих теориях, и в этом причина их неуспеха, падения созданного ими общественного порядка. Если бы новые учреждения были соображены с изменившимся духом времени, они бы устояли. Восстановленные учреждения древности, резко противоречащие духу и быту новых народов, должны были пасть.

 Чтобы сообразовать новые учреждения с изменившимися духовными и бытовыми условиями времени, по мнению Констана, необходимо в основу преобразования положить ту истину, что индивидуальная независимость есть первая потребность современности, и потому никогда нельзя жертвовать ею для установления политической свободы *(365). Индивидуальная свобода, вот истинная свобода нового времени. Политическая свобода есть гарантия; она поэтому необходима. Но требовать от современных народов, чтобы они пожертвовали, подобно народам древности, своею индивидуальною свободою для свободы политической, это самое верное средство оттолкнуть их от политической свободы. Это не значит вовсе умалять ценность политической свободы. И теперь, как и прежде, за гражданами должны быть признаны права на принятие законов, на решение вопросов, касающихся интересов, словом, право быть активными членами общества. Но на правительство теперь возложены новые обязанности. Успехи цивилизации, изменения, вызванные ходом времени, требуют от правительства большого уважения к обычаям, склонностям, независимости индивидов; его воздействие на все это должно быть более разумным и легким.

 Это ограничение власти правительства, составляя его обязанность, вместе с тем соответствует его правильно понятым интересам, так как если свобода, соответствующая желаниям нового времени, различна от свободы древних, деспотизм, возможный в древности, невозможен теперь. Нам нужна свобода, и мы ее добьемся. Но так как свобода, которая нам нужна, отлична от свободы древних, то она требует и другой организации. В древности чем более времени и сил гражданин жертвовал на осуществление своих политических прав, тем более считал он себя свободным; теперь свобода требует для наших частных дел как можно больше времени, свободного от дел политических. Отсюда необходимость народного представительства. Народное представительство есть не что иное, как организация, посредством которой народ слагает с себя на нескольких отдельных личностей то, чего не хочет делать сам. Бедные сами заведывают своими делами, богатые поручают это управляющим. Такова история народов древних и новых. Представительная система есть поручение, даваемое всей массой народа определенному числу граждан печься об его интересах. Но народ должен сохранять за собою постоянный и действительный надзор за деятельностью его представителей.

 Из различия условий древней и новой свободы вытекает также и различие опасностей, им грозящих. Древней свободе грозила опасность в том, чтобы не слишком дешево ценились индивидуальные права и деятельность. Опасность, грозящая свободе новой, состоит в возможности слишком легкого отказа от участия в осуществлении политической власти вследствие чрезмерного увлечения частными интересами. Представители правительственной власти слишком склонны воспользоваться этим, освободив нас от всех других работ, кроме платежа налогов и повиновения нам, взяв на себя всю заботу о нашем благе. Но этого не должно допускать: надо ограничить деятельность правительства. Пусть оно будет только справедливым, о нашем благе мы позаботимся сами.

 К тому же благо не есть единственная цель нашей деятельности; есть высшая, лучшая цель - совершенствование, и самым сильным, самым энергичным средством к этому служит именно политическая свобода. Подвергая суждению всех граждан наиболее священные интересы, она возвеличивает их дух, облагораживает их мысли, устанавливает между ними интеллектуальное равенство, составляющее славу и могущество народа.

 Не отказываясь ни от политической, ни от гражданской свободы, нужно уметь их комбинировать. Задача законодателя еще не выполнена, если народ сделался только спокойным. Надо, чтоб учреждения содействовали нравственному воспитанию граждан. Уважая их права, оберегая их независимость, не мешая их занятиям, законы должны обеспечить их влияние на дело государственного управления, призвать их к участию посредством голосований в осуществлении власти, гарантировать им право контроля и надзора.

 Подробное изложение того, какова должна быть эта политическая организация, дающая надлежащее сочетание политической и гражданской свободы, Констан представил в своих "Принципах политики".

 Принцип народного верховенства не может быть оспариваем. Закон должен быть выражением воли или всех, или некоторых. Но в чем может быть основание такой исключительной привилегии малого числа граждан? Если это сила, то сила принадлежит тому, кто ее захватит; она не устанавливает права. Если это согласие всех, тогда власть принадлежит, конечно, всем. Так действительно бывает при всяком государственном устройстве - теократическом, монархическом, аристократическом: если оно господствует над умами, оно выражает собою общую волю; если же оно над умами не господствует, оно может опираться только на силу. Словом, существуют только два вида власти: беззаконная, основанная на силе, и законная - на общей воле. Но для правильного понимания этого положения необходимо точное выяснение понятия общей воли.

 И ее верховенство не может быть безграничным. Неограниченная власть, в чьих бы руках она ни была - народа ли, народных представителей, царей, - всегда зло. Она слишком тяжела для человеческих рук. Верховенство всегда должно быть ограничено и относительно. Воля и всего народа не может сделать справедливым несправедливое. Представители народа не могут делать того, чего не может сам народ.

 Но можно ли практически обеспечить ограничение верховной власти? Это достигается общим признанием необходимости ограничения власти. Когда это положение делается для всех очевидным, получается господствующее надо всем убеждение. Ограничение верховенства поэтому и возможно, и действительно. Оно обеспечивается прежде всего тою силою, которою обеспечиваются все признанные истины, силою общего мнения; кроме того, еще вернее, распределением и равновесием властей.

 Выставив как общее начало, что верховенство должно принадлежать воле всех, что преимуществ в отношении какого-либо меньшинства не должно быть допускаемо, Констан, однако, значительно ограничивает проведение этого начала общности и равенства.

 Ни один народ не признавал членами государства всех индивидов, находящихся на его территории. В самой строгой демократии не достигшие определенного возраста и иностранцы не пользуются политическими правами. Но эти ограничения требуют еще и дальнейшего расширения. Те, коих нищета держит в вечной зависимости и обрекает на поденный труд, ни достаточно просвещены относительно политических дел, ни достаточно заинтересованы в народном благосостоянии, условий которого они не понимают и выгод которого они непосредственно не разделяют. Констан не хочет быть несправедливым в отношении к рабочему классу. Класс этот патриотичен не менее других. Он способен иногда к героическим жертвам. Но есть различие между патриотизмом, дающим решимость умирать за отечество, и патриотизмом, делающим способным хорошо понимать народные интересы. Поэтому, кроме совершеннолетия и подданства, требуется еще одно условие: досуг, необходимый для приобретения просвещения, для возможности верного суждения. Только собственность дает такой досуг; только она делает людей способными осуществлять политические права. Во всех странах представительным собраниям необходимо состоять только из собственников. Но собственность может быть настолько мала, что не обеспечит ни независимости, ни досуга. Собственником может считаться лишь тот, кто получает доход, дающий возможность существовать весь год, не работая на других. Некоторые публицисты думали приравнять к собственности духовные способности и специальные знания, называя это интеллектуальной собственностью. Но, по мнению Констана, такая собственность не имеет действительного значения. Если всем будет доступно высшее умственное и художественное образование, все им, конечно, воспользуются, и все получат политические права. Но это вовсе нежелательно. Либеральные профессии, чтобы их влияние в политических делах не было гибельно, больше всего требуют связи с собственностью. Эти профессии, очень полезные в других отношениях, не ведут, однако, к обеспечению должного практического благоразумия. В эпоху революции мы видим многих литераторов, химиков, математиков, увлеченных самыми крайними теориями.

 Итак, имущественный ценз, и очень высокий, дающий возможность существовать самому и содержать семью без всякого платного труда, имущественный ценз в самой чистой форме, без допущения смягчения цензом умственным! Констан не объясняет, как согласить это с выставленным им основным положением, что политические права должны принадлежать всем, без всяких в чью бы то ни было пользу привилегий. Но, что еще важнее, в основе всех рассуждений об устройстве выборов народных представителей положена совершенно ложная мысль, опять-таки противоречащая им же высказанным основным началам, будто политические права обусловлены большею способностью. Как согласить это с тем, что политическая свобода, политические права, по уверению самого Констана, имеют значение только в качестве гарантии свободы гражданской. Контролировать своего управляющего имеет право каждый хозяин, а не только способный.

 Не более удачна и поправка, выставляемая Констаном к теории разделения властей Монтескье. Вместо трех властей он разделяет пять: монархическую, исполнительную, представительную постоянства (le pouvoir representatif de la duree), представительную мнения (le pouvoir representatif de l'optinion) и судебную. Главное значение имеет здесь отделение от исполнительной власти монархической. По Констану, последняя - власть нейтральная, стоящая между четырьмя остальными, но также и выше их всех, будучи властью одновременно и высшей и посредствующей, без всякого интереса к нарушению равновесия властей, а, напротив, имея весь интерес в его сохранении. Государь в государстве есть существо особое, стоящее выше различия мнений, не имеющее другого интереса, как поддержание порядка и сохранение свободы, не имеющее возможности спуститься до общего положения, неспособное вследствие этого быть причастным страстям, порождаемым таким положением. Эта августейшая прерогатива государя вселяет в его дух спокойствие, недоступное никому в низшем положении. Он парит, так сказать, над людскими страстями.

 Внешним образом эта нейтральная, посредствующая, сдерживающая власть выражается в отношении к власти судебной правом помилования и назначения судей; в отношении к законодательной власти - правом вето, правом распущения нижней палаты и правом назначения в неограниченном числе членов верхней палаты; в отношении к исполнительной власти - правом назначать и сменять министров.

 Это дополнение принятого Монтескье различения трех властей особою умеряющей, сдерживающей властью представляет, в сущности, не поправку к теории Монтескье, а совершенное отрицание основной ее идеи: умерения властвования посредством распределения отдельных его функций между различными, самостоятельно действующими и друг друга взаимно сдерживающими учреждениями.

 Да и сама по себе теория Констана, видящая обеспечение свободы и законности в подчинении всех других властей одной монархической, едва ли состоятельна и логична. Если все отдельные власти подчиняются одной, над ними стоящей, то никакого разделения властей в сущности не будет. Да если бы, в самом деле, было возможно найти таких людей, которые бы, властвуя, парили над всеми человеческими страстями и руководствовались безусловно одними требованиями закона, в разделения властей не было бы никакой надобности.