§ 27. Общая характеристика

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 
68 69 

 

 Излагая историю философии права, мы до сих пор ни слова не сказали о развитии этой науки в нашем отечестве. Мы сделали это не потому, чтобы не считали деятельность русских юристов достойной внимания. Русскому юристу стыдно не знать своих предшественников. Много или мало они сделали, мы должны это знать. Да к тому же мы можем пожаловаться разве только на малое число людей, посвятивших себя научному изучению права, но никак не на их качество.

 Если я обходил до сих пор молчанием русскую юридическую литературу, то это сделано было лишь потому, что русское правоведение имеет свою особую историю, не укладывающуюся в общие рамки исторического развития правоведения. Наше отношение к западной науке можно сравнить с отношением глоссаторов к римской юриспруденции. И нам приходилось начинать с усвоения плодов чужой работы, и нам прежде всего надо было подняться до уровня иноземной науки. Но только наше положение было менее благоприятно, наша задача несравненно тяжелее, нежели задача, выпавшая на долю глоссаторов. Пред теми была наука уже законченная, завершившая свое развитие, остановившаяся на своем движении. Им некуда было торопиться, некого было догонять. Совсем иным представлялось наше положение. Мы не могли, как они, спокойно работать над усвоением плодов опередившей нас науки Запада. Наука эта - наука живая. Она развивается с каждым днем, идет вперед, и нам приходилось сразу делать два дела: и наверстывать старое и упущенное нами, и не отставать, поспевать за западной наукой в ее прогрессивном развитии. Тем не менее в каких-нибудь полтораста лет мы почти успели наверстать отделявшую нас от западных юристов разницу в слишком шесть столетий.

 Изучение не только правоведения в собственном смысле, но даже и этики появляется у нас не ранее XVIII столетия. По крайней мере, мы не нашли указаний на преподавание практической философии ни в киевской, ни в московской академии, которые бы относились к предшествующему времени. Так, в киево-могилянской коллегии преподавание философии делилось на три части: логику, физику и метафизику. Этика отсутствует. Из приведенного у Макария Булгакова конспекта курса философии, читанного Иосифом Кроковским в 1686 году, видно, что он в нем обходил молчанием все этические вопросы *(158). В грамоте, данной в 1682 году грекославяно-латинской академии царем Федором Алексеевичем, предписывается между прочим преподавать "учение правосудия и духовного и мирского" *(159), но предписание это осталось неосущественным *(160).

 Первое из имеющихся у нас указаний на преподавание этики и политики относится к училищу, открытому в Москве в 1703 году. Первым ее директором был Эрнест Глюк, "лифляндский препозит, ныне полоняник". В этом училище, известном также под именем "Нарышкинского", потому что оно помещалось в доме умершего тогда боярина Василия Федоровича Нарышкина *(161), некто Иоанн Рейхмут учил, между прочим, "из философии делательные этику и политику". Школа эта была закрыта в 1715 году *(162).

 Точно так же лишь при Петре I получает впервые определенную организацию практическое обучение праву в учреждении коллегии юнкеров. О нем говорится уже в генеральном регламенте (гл. 36), но более обстоятельные определения о коллегии юнкеров находим в изданных в следующем 1722 году герольдмейстерской инструкции и табели о рангах. В герольдмейстерской инструкции *(163) предписывается учредить краткую школу для изучения гражданских и экономических дел, а табель о рангах *(164) дает более точное обозначение состава этого обучения: "а именно: что касается до правого суда, так же торгам нынешним и внутренним, к прибыли империи и экономии", словом, поясняет табель, чтo "коллежским правлениям надлежит". Таким образом, "уже здесь, замечает Владимирский-Буданов, встречается это соединение юридического образования в собственном смысле с экономическим, которому суждено было удержаться навсегда в нашем юридическом образовании" *(165) и, прибавлю я, составит его характерную и, без сомнения, весьма счастливую особенность сравнительно с тем образованием, какое получают обыкновенно западные юристы.

 Табель о рангах определила также число юнкеров, какое могло быть в каждой коллегии, а именно "по 6 и 7 человек или меньше, а ежели более надобно, то с доклада".

 При военной коллегии подобный же институт возник еще в 1716 году, когда было приказано "для науки аудиторских дел взять в военную коллегию из шляхетских недорослей двадцать человек добрых и молодых, грамоте и писать умеющих *(166). Нашлось, однако, только семь человек, да и те к аудиторскому делу оказались негодны за малолетством. По вторичному требованию был выбран один Макшеев; но и тот был слаб в арифметике *(167). О дальнейших вызовах недорослей к обучению аудиторской науке нет никаких указаний. Вероятно, позднее и в военной коллегии были применены общие постановления о коллегии юнкеров *(168).

 Преподавание права в Нарышкинском училище и в коллегиях не оставило, однако, после себя никакого прочного результата. Оно на себя обращает наше внимание только как первые попытки ввести у нас изучение права, но попытки неудачные: не ими заложено было первое начало русского правоведения. Эта заслуга всецело принадлежит нашим университетам, пересадившим на русскую почву и взрастившим на ней юридическую науку. Зародившаяся в университетах, она и до сих пор развивается главным образом университетскими силами, так что развитие юридической науки стоит у нас в тесной связи с историей университетов. Причину этого понять не трудно. При слабом развитии литературы профессорские лекции получали значение главного органа развития юридической науки. Нередко мы встречаемся тут с таким явлением, что профессор, не оставивший почти никаких произведений, профессор, имя которого в печати известно лишь по двум-трем речам, произнесенным им на торжественных университетских актах, по своему влиянию на учеников должен быть поставлен весьма высоко, как крупный деятель в развитии у нас юридической науки. Аудитория такого непечатавшегося профессора нередко оказывалась питомником лучших сил среди наших юристов, теоретиков и практиков, и чрез них влияла и на развитие права, и на его разработку.

 Это явление объясняется тем, что деятельность наших ученых юристов до самого последнего времени ограничивалась, главным образом, усвоением результатов юридической науки Запада. Новый профессор, обыкновенно поучившийся в заграничных университетах, приносил с собой на кафедру то лучшее, что он нашел и усвоил у западных собратьев. Усвоение результатов западной науки и умелая передача их своим слушателям составляли уже сами по себе дело трудное и весьма почтенное. Работа этих деятелей ускоряла развитие нашей юридической мысли, имевшей своей задачей прежде всего возвыситься до уровня западной науки.

 Заслуга этих людей очень велика. Но, передавая в лекциях только плоды западной науки, они не могли чувствовать внутренней потребности издавать свои произведения в свете. Являлось какое-нибудь внешнее побуждение напечатать, они печатали. И многие из напечатанных таким образом актовых речей и диссертаций занимают весьма видное место в литературе. Не было такого побуждения, и имя профессора не появлялось в печати, и только в устном предании сохранялась и распространялась его слава.

 Если, таким образом, история русского правоведения почти сливается с историей русских университетов, то, понятно, и главные стадии развития у нас юридической науки должны быть те же, что и развития университетского образования. Деятельность академического университета в Петербурге; первые пятьдесят лет существования Московского университета; основание новых университетов в Харькове, в Казани, в Петербурге в первой четверти XIX столетия; университетский устав 1835 года, издание университетского устава 1863 года - все эти события университетской жизни являются вместе естественными рубежами последовательных стадий развития русского правоведения. Да иначе и не могло быть уже потому, что намеченные мною периоды представляют собою и периоды нашего гражданского развития. Время деятельности академического университета ведь это не что иное, как средина XVIII века, эпоха резкой борьбы русского с иноземным, когда наследие, оставленное великим преобразователем, пришедшееся не по плечу его преемникам, приходит в упадок, разрушается, когда и в управлении и в законодательстве царит полнейшая неурядица. Первое полустолетие Московского университета совпадает с веком Екатерины Великой, ее наказа, уложенной комиссии. Затем следует александровская эпоха с ее просветительным и либеральным направлениями, когда Монтескье, соперничавший у нас в конце XVIII века с Вольфом, сменяется Руссо и Кантом, когда чуть было не ввели у нас французских кодексов. На смену этой эпохе явился суровый режим Николая I, составителя Свода Законов, когда наука, волей-неволей, отрешенная от современных практических вопросов, обращается к изучению истории нашего права. Наконец, университетский устав 1863 г., ровесник важнейших законодательных реформ царствования Александра II - манифеста 19 февраля, земского положения, судебных уставов - открыл пред русским юристом значительно расширившееся поприще общественной деятельности, вследствие чего историческое направление естественно сменилось практическим.