ВВЕДЕНИЕ

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 

Общим местом юридической литературы является указание на исторический характер права собственности. И тем не менее остается вопрос — все ли необходимые выводы из этого постулата мы сделали, не оказываются ли некоторые его следствия для нас настолько необычными, что мы игнорируем их, включаем в систему, для них не предназначенную, и успокаиваемся, достигнув эффекта внешней упорядоченности? Хоть это и самонадеянно, но полагаем, что дело обстоит именно таким образом. То право собственности, о котором ведется речь равно в работах исторических и теоретико-правовых, видится через призму триады — единства правомочий владения, пользования и распоряжения.

В первую очередь остановимся на историческом характере самой триады — возникает она в средневековой Европе, выступая результатом труда глоссаторов и их последователей над юстиниановым кодексом. По существу данная формулировка является описанием внешней стороны права собственности — а именно, тех правомочий, которые могут быть отделены и переданы иным лицам. Как неоднократно подчеркивалось в юридической литературе XIX века, триада была собрана из разрозненных упоминаний римских юрисконсультов и оказалась весьма жизнеспособна в средние века именно по причине механистичности — поскольку позволяла с высокой точностью описать феномен расщепленной собственности, при этом не выходя за пределы разработанного аппарата классического частного права, а значит, оставляя возможным обращение к нему в поисках решений вновь возникающих сложных, не предусмотренных элементарным "варварским правом" случаев. Таким образом был подготовлен путь к превращению триады из внешнего, служебного описания (затрагивающего только наиболее яркие, часто встречающиеся элементы собственнических отношений) в описание сущности явления [Дювернуа Н. Л. Конспект лекций по гражданскому праву. Выпуск 3. Вещное право. СПб., 1886. С. 28 – 30; См. также: Шершеневич Г. Ф. История философии права. СПб., 2001. С. 117 – 118.].

Однако и сами глоссаторы, и их преемники на протяжении веков были весьма далеки от современного нам представления о неразрывности триады. Этому, во-первых, препятствовал тот же повседневный опыт расщепленной собственности, во-вторых, только теперь, живя в мире юридических понятий, выработанных классической юриспруденцией XIX века, мы можем в средневековых трактатах обнаружить присутствие знакомой нам правовой конструкции. Фактически же данное определение сосуществует в средние века с целым рядом иных, столь же адекватно с точки зрения современников описывавших современные им правовые реалии. Можно обратить внимание и на иной весьма примечательный факт — Code Civil (гражданский кодекс Наполеона), представляющийся нам концентрированным выражением классического определения права собственности в континентальном праве, включает в определение права собственности только два правомочия, оставляя за пределами дефиниции владение, а основной упор определения, как было верно отмечено, в частности, К. И. Соколовым [Соколов К. И. Собственность в гражданском праве. М., 2000. С. 119.], делает на абсолютности данного права (§ 544).

Разумеется, позднее появление привычного нам определения никоим образом само по себе не говорит о времени возникновения определяемого явления. Однако суть проблемы состоит в том, является ли данное определение права собственности (а стало быть — и само право собственности, ведь мы говорим о наличии или отсутствии того или иного явления в определенный момент времени, прилагая к наблюдаемому имеющуюся у нас мысленную схему феномена, то есть его определение) соответствующим тому, что мы наблюдаем под этим именем в истории. И здесь встречаются наиболее существенные затруднения — не говоря уже о западноевропейской расщепленной собственности, мы встречаем, например, в России такие явления, как "черные земли", собственниками каковых одновременно почитают себя и государство, и обрабатывающие ее крестьяне, причем последние обладают и существенным набором правомочий, обычно приписываемых собственнику; вотчины, носящие характер служилой собственности, то есть привязанные к целому комплексу политических прав и обязанностей, но в которых, в отличие от поместий, служба следует за землевладением, а не отбывание службы дает право на земельное владение. Более того, сомнения в применимости единой категории права собственности вызывает и следующее обстоятельство — отсутствие в языке той эпохи какого-либо общего термина, выражающего соответствующий набор прав не только в отношении вещей вообще, но и хотя бы только земли. По существу, в сознании того времени нет чего-либо подобного нашей конструкции поземельной собственности, а есть масса индивидуальных ситуаций, разнящихся от лиц, участвующих в этих отношениях, от вида самой земли и т. д. и т. п. Можно даже сказать, что вплоть до 1861 г., а во многом и до самого конца Российской Империи, в ней не было "права собственности", но существовали весьма различные "права собственности", "владения", что в частности проявилось и в описательных формулировках Свода Законов Гражданских.

В отношении последней ситуации можно сослаться на неразвитость, казуальность средневекового или, шире, феодального правового мышления, да так это обычно и делается. Однако такой вариант объяснения вызывает серьезные сомнения — ведь здесь мы предполагаем слабую способность мышления того времени к абстракции, то есть к искусству отвлечения от конкретного, слабость в видении общих, объединяющих черт. Но разве можно сказать нечто подобное о средневековой философии или богословии, об искусстве или литературе (последняя ведь во многом построена именно на типизации, на обращении общих для некоторых групп персонажей черт в канон, по которому затем эти самые персонажи и опознаются, не требуя более подробного описания)?

Здесь возможно два объяснения, вовсе не исключающих одно другое. Первое — особое внимание к индивидуальному и особенному в социальной жизни было связано с настойчивым стремлением к реализации правды, справедливости в том образе последних, как они понимались в средневековом мире. Второе же объяснение состоит в том, что никакого единого права собственности не существовало. Мы переносим в средневековый мир (или в еще более далекие от нас временя) собственные понятия и переводим ту реальность на наш язык — но не допускаем ли мы здесь грубости, подобно переводчикам XVIII века, переводившим "таланты" Тита Ливия на рубли?..

Таким образом, нашу задачу можно сформулировать как поиск в прошлом процессов, приведших к складыванию того феномена, что ныне носит имя права собственности, но отнюдь не описание некоего права собственности, подобного современному, в минувшие эпохи. Иначе говоря, если мы все-таки не желаем отбрасывать привычную нам терминологию, следует привыкнуть, что то право собственности, которое существовало в Киевской или Московской Руси, может кардинально отличаться от современного нам, что один и тот же термин будет в разные эпохи иметь различный смысл, где единство термина означает не единство явления, а генетическую связанность цепи явлений. Можно сказать, воспользовавшись результатами размышлений Мишеля Фуко, что, создав конструкцию права собственности в современном нам мире, юрист, как любой иной ученый, самосконструировал предмет своего изучения, затем отбросив его в прошлое [Сокулер З. Структура субъективности, рисунки на песке и волны времени // Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997. С. 10 – 11.].

Мысль Фуко может иметь и еще один любопытный выход к разбираемой нами проблеме собственности, на сей раз уже несколько более конкретный. Фуко, в интерпретации З. Сокулер, отмечал, что с XVIII века продолжается процесс постоянного усиления "роли норм за счет законов. Власть, взявшая под свой контроль процессы жизни, нуждается в механизмах непрерывного действия, то есть в механизмах регулирующих и корректирующих. Для этого уже не подходят механизмы законов и наказаний (вплоть до смертной казни) за их нарушение. Власть над живыми управляет, распределяя живое в пространстве ценности и полезности. Она уже не проводит линию, разграничивающую законопослушных и враждебных суверену: она распределяет относительно нормы" [Там же. С. 19.]. Если и не соглашаться с далеко идущими выводами Фуко, то по меньшей мере относительно права данное наблюдение имеет существенную ценность — право эпохи архаической, домениальной, патерфамильной власти нацелено на разрешение конфликтов, уже вышедших за сферу обыденного, на разрешение ситуаций противостояния или пиковых моментов существования того или иного субъективного права. Таковыми выступают в интересующем нас разрезе равно споры о праве собственности, переход данного права и процедуры, обеспечивающие его надлежащую прочность. О том, как собственник реализует свое право в повседневности (вне конфликтов о праве собственности и тех моментов реализации правомочий, когда речь идет о переходе права, т. е. где правомочие распоряжения используется для создания принципиально новой юридической ситуации, для появления нового субъекта, связанного с определенной вещью — для замены субъекта в связке "субъект — объект"), право молчит вплоть до XVIII века, и именно на этом этапе — замкнутости от наблюдения права повседневного использования объекта собственности — возможно складывание достаточных реальных оснований для последующего оформления концепции абсолютности права собственности: оно ведь действительно абсолютно, пока пребывает за пределами права. Итак, право, закон на данном этапе — гости в повседневной жизни достаточно редкие.

Как пример, можно привести реальную ситуацию, сложившуюся в Черниговской и Полтавской губерниях в конце 20-х годов XIX века. Тогда, по силе сенатского решения, было на четыре года приостановлено всякое отправление гражданского правосудия касательно споров городских жителей, по той причине, что решать дела надлежало по магдебургскому праву, а сборника такового не могло найти ни одно из судебных мест, к его применению обязанное. Таким образом, уже в XIX веке, не в самой неразвитой из областей России, оказалось возможным на четыре года остановить отправление правосудия, при этом вызвав только некоторые неудобства у местных жителей, но никоим образом (что казалось бы естественным следствием для нас) не парализовав гражданской жизни городских обывателей. Этот пример ярко демонстрирует реальное значение права в жизни русского общества 1-й половины XIX века — относительно эпох более ранних можно с достаточным основанием предполагать еще большую автономию частной жизни от закона.

С XVIII же века центр тяжести переносится на регулирование собственно реализации правомочий, положения закона становятся в этом отношении все более содержательными, нацеленными на то, чтобы именно регулировать, нормировать повседневный контакт человека с принадлежащими ему вещами, распространении правового поля и на этот, ранее закрытый от него внутренний аспект собственнических отношений, т. е. на смену закону по терминологии Фуко, понимаемому как граница, предел человеческой свободы, приходит норма как повеление действовать, тогда как закон был повелением остановиться.

Любая типология и обобщения по необходимости оказываются искажениями, нарушениями подлинного положения вещей. Избежать таковой ситуации невозможно, но осознание ее способно до некоторой степени сгладить последствия искажения, оказаться необходимой коррекцией мышления.

Первым шагом к реализации таковой задачи, на наш взгляд, должно стать тщательное эмпирическое описание того нормативно-правового материала, что в прошлом относился к кругу явлений, ныне именуемому "правом собственности". От последнего термина в данной работе мы вовсе не отказываемся, однако считаем нужным указать, что он здесь используется только для общего обозначения, мы не приписываем ему всех тех элементов, что ныне с ним связаны, а для пояснения, что же именно на наш взгляд обнимается термином "право собственности", прибегнем к формулировке, данной крупным отечественным цивилистом В. И. Синайским: "право собственности... есть наименее ограниченное вещное право" [Синайский В. И. Русское гражданское право. М., 2002. С. 205.].

***

Вопросы о праве собственности, о том, каким должен быть данный юридический институт, о его назначении и наилучших формах его выражения — одни из ключевых в истории русского общественного сознания. Более того, многие годы спорным являлась сама оправданность существования собственности, в качестве задачи общественного развития выдвигалась идея полного уничтожения каких-либо собственнических институтов, принципиального их уничтожения. Уже один этот факт достаточен для объяснения нашего интереса к данной теме. Однако и с юридической стороны данная тема представляет не меньшее значение — право собственности образует костяк (или, по крайней мере, одну из базовых опор) системы гражданского права, от его построения зависит форма многих прочих гражданско-правовых институтов, а зачастую и сама возможность их существования в конкретной правовой системе. Значимость подробного изучения истории права собственности объясняется двояко: во-первых, тем, что оно позволяет через метаморфозы юридического быта народа увидеть изменения в иных сферах общественной жизни (экономической, социальной, собственно культурной и т. д.), непосредственно отражающиеся в дошедших до нас памятниках слабо или допускающие различное толкование (могущее быть нередко устраненным именно через привлечение юридического материала). Во-вторых, это дает нам возможность лучше понимать современный смысл юридической конструкции собственности, понимать ее внутренние, далеко не очевидные, если исходить только из наличного положения, связи и, в итоге, осознавать допустимость тех или иных нововведений в этой области права, более ясно предполагать последствия новелл. Актуальность избранного нами ракурса исследования вытекает из чрезвычайной редкости в современной научной литературе достаточно детализированных и одновременно обобщающих работ по истории российского института права собственности, рассматривающих вопрос преимущественно с юридической точки зрения, и из ощутимой потребности в них.

Объектом настоящего исследования выступает российское законодательство о праве собственности и (в меньшей степени) иные юридические источники отечественного цивильного права преимущественно XVIII – начала XX вв., содержащие нормативный материал, относящийся к правовому регулированию отношений собственности. Однако для полноценного раскрытия избранного предмета нам представляется совершенно необходимым затронуть и такие вопросы, как практическая реализация нормативных положений, отражение наиболее важных вопросов законодательства о праве собственности в общественном сознании (как правило, только в современном самим законодательным нововведениям). Кроме того, в необходимой мере нами привлекаются материалы из области социальной, экономической и политической истории России для объяснения конкретного хода законодательных работ и воплощения их результатов в жизнь. В ряде случаев мы сочли необходимым включить в объект исследования ряд вопросов истории гражданско-правовой доктрины, когда вырабатываемые ею взгляды существенно расходились с наличными законоположениями и имели важные последствия (зачастую — в отдаленной перспективе) для развития отечественного института цивильного права собственности.

Предметом исследования являются закономерности развития институтов права сословной собственности на последнем этапе существования феодального общества и складывание оснований для становления всесословной собственности, а также общая канва процессов утверждения в юридических отношениях нового типа права собственности как господствующего.

Хронологические рамки работы — IX – начало XX века, то есть период существования в России феодальных отношений в качестве господствующего типа отношений общественных и (на последнем этапе) складывания оснований нового — капиталистического строя, с присущей ему конструкцией единого и равного права собственности. Таким образом, исследуется период существования феодальной — и в особенности формализованной формы — сословной собственности и ее разложения в частный капиталистический (формально-равный) тип собственности.

Территориальные рамки исследования — исследуется российское законодательство о праве собственности, действовавшее на территории современных государств России, Белоруссии и Украины, то есть в пределах основного действия Свода Законов Российской империи 1832 г. [За указанными пределами Свод Законов применялся субсидарно, то есть при отсутствии по требующему урегулирования отношению постановлений в местных законах.]. Данные территориальные рамки выбраны по ряду мотивов: во-первых, эти земли устойчиво составляли ядро российской государственности и из материала повседневной правовой жизни этих территорий черпался законодателем основной материал для его позитивных построений. Во-вторых, именно на этой территории действовало право, могущее быть с полным основанием названным русским гражданским правом, тогда как на иных территориях действовало иностранное законодательство, либо реципированное (Code Civile в Царстве Польском), либо оставшееся со времен самостоятельной государственной жизни этих территорий (Шестикнижие Арменопула и Соборная грамота Маврокордато в Бессарабии, Шведское гражданское уложение 1734 г. в Финляндии и т. д.). Таким образом, данные территориальные границы исследования позволяют в достаточной степени выявить ключевые черты хода отечественной цивилистической мысли, не отвлекаясь на весьма важные, но с точки зрения нашей цели — изучения хода развития русского законодательства о праве собственности — явно второстепенные процессы, могущие только затемнить основной предмет через многочисленность исключений, связанных с чужой правовой традицией, специфическими местными условиями юридической жизни. Третья причина — сугубо обыденная — доступность источников, поскольку, например, в Полном собрании законов Российской империи (ПСЗ РИ) опубликованы далеко не все акты касательно т. н. "окраин", причем выборка (особенно в первом собрании) иногда носит почти произвольный характер, а в Остзейских губерниях, Финляндии и Царстве Польском существовали особые кодифицированные (или только унифицированные) акты гражданского права. Таким образом хотя бы относительную, обусловленную внешними причинами, полноту исследования действовавшего материального законодательства достигнуть было невозможно, а при данном положении существовала возможность допущения ошибок, способных существенным образом исказить действительную картину действовавшего законодательства названных территорий, без возможности для нас самих обнаружить таковые искажения. Потому мы не сочли возможным расширять территориальные рамки исследования до пределов всей территории, на которую в истории распространялось действие законов Российской Империи, и ограничились и самим по себе огромным полем собственно российских земель. Разумеется, в зависимости от колебаний политической истории России, приобретения или утраты страной тех или иных земель и их политико-юридической судьбы, соответственно сужалась и расширялась территориальная сфера данной работы, тем не менее в основном оставаясь в выше очерченных границах.

Целью настоящего исследования мы полагаем освещение истории права поземельной собственности в России с момента зарождения государственности и первых достаточно полных сведений о правовом статусе земельных владений вплоть до разрушения феодальной собственности и обозначения (а затем — и позитивного закрепления) процессов становления единой, всесословной юридической конструкции собственности.

Задачи данной работы суть следующие:

Анализ наличной литературы по тематике данного исследования.

Сводка, обобщение и историческая характеристика нормативно-правовой базы российского права собственности.

Выяснение терминологии российского законодательства о права собственности.

Выделение ключевых моментов развития российского права собственности, преимущественно в XVIII – 1-й половине XIX вв., на основе имеющегося исторического и нормативного материала и обобщающая характеристика выделенных этапов.

Проведение сравнительно-исторического анализа для выделения, с одной стороны, меняющегося эмпирического состава права собственности (и нахождение исторических оснований таких перемен), с другой — выделение неизменного или весьма устойчивого, могущего быть принятого за кардинальную характеристику отечественного права собственности.

Характеристика на основе выполнения предыдущих задач исторических взаимосвязей разновременных юридических конструкций права собственности, наличествоваших на протяжении существования русского права вплоть до начала XX века.

В качестве отдельной, специальной задачи настоящего исследования (помимо перечисленных выше и не расходящейся с ними, но являющейся частным случаем, акцентом прочих задач) мы полагаем рассмотрение тех разновидностей права собственности, что оставались за рамками или затрагивались только в наименьшей степени большинством исследований в данной области. Мы имеем в виду такие институты, как майоратные, заповедные и временно-заповедные имения, юридический статус государственных и удельных земель и проблемы их разграничения. Причиной относительного невнимания к указанным институтам (в первую очередь к майоратам и заповедным имениям) [Или рассмотрения их в рамках изучения социально-экономической истории России, что, безусловно, имеет немалую ценность, однако устойчиво сопутствующим недостатком является почти полное отсутствие правового анализа изучаемых явлений юридического быта (в частности, смешение вещных и обязательственных прав, недостаточное разграничение различных видов долгосрочных владений от разновидностей права собственности и т. п. — более подробное перечисление недостатков такого рода работ тем более неуместно, что их авторами ставились иные цели — подлинной же проблемой представляется бедность параллельных им собственно юридических изысканий).] на наш взгляд является достаточно устойчивое (и вполне проявившееся уже в дореволюционной литературе) представление о них как нацеленных на сохранение и охранение имущественного положения дворянства [См., напр.: Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 102 – 103; Синайский В. И. Русское гражданское право. М., 2002. С. 133 – 134.], первоначально крупного, а затем и среднего, а потому и рассмотрение их в ракурсе постепенного разрушения сословной структуры русского общества XIX века, конца "дворянской монархии". Не оспаривая верности таких взглядов, нам хотелось бы отметить, что историческая обусловленность названных правовых явлений не исчерпывает вполне все значение данных юридических конструкций. Более того, именно в таких специфических формах закладывались основания для появления уже принципиально иных форм юридической жизни, а именно правовых моделей, призванных опосредовать набиравшие силу капиталистические производственные отношения. В частности, в рамках создания правового института майоратных имений были выработаны и обрели легальное выражение (в виде lex specialis) конструкции целевого имущества, "имущественного объединения", предполагавшего включение не только "телесных вещей" — res corporalis, но и нематериальных, т. е. приближаясь к вошедшему ныне в состав гражданского законодательства понятию имущественного комплекса. Здесь же была начата сознательная проработка проблемы ограничения прав наличного собственника как в общественных интересах, так и в интересах его рода (т. н. "широкий частный интерес" или "имущественный интерес рода") и о возможности совместить таковые ограничения с общим понятием права собственности.

***

В качестве дополнения и специализированного рассмотрения ряда вопросов, связанных с темой данной работы, а также затронутых или только отчасти рассмотренных здесь, мы предлагаем рассматривать следующие историко-юридические исследования, предпринятые нами и опубликованные (или принятые к публикации и долженствующие быть опубликованными в ближайшее время) на этом сайте:

Источники (формальные) гражданского права Российской Империи в XIX – начале XX века.

Экспроприация и иные способы принудительного изъятия недвижимости у собственника в России XVIII – нач. XX вв.

Статус государственных крестьян и подготовка реформы гр. П. Д. Киселева.

Кроме этого в данный момент автором подготавливается работа, посвященная узловым проблемам и крупнейшим персоналиям в истории отечественной цивилистики XVIII – начала XX вв., долженствуя отчасти стать дополнением данной публикации в отношении догматического осмысления правовых (и, уже, законодательных) проблем, наличествовавших в русском гражданском праве означенного периода.