На стыке культур: женщины в славянском городе и его округе

 

Представления о женщине, нормы и особенности ее поведения в разных ситуациях повседневной жизни и в хозяйственной деятельности, которые так отчетливо просматриваются в западноевропейских материалах, например, в документах Гента, в целом были характерны и для других европейских городов. Но одновременно в каждой стране, в каждой области на общее накладывались свои штрихи, обнаруживались собственные культурные приоритеты. Если перенестись с севера Европы на юг ее, на Балканский полуостров, то здесь, в городах-коммунах, расположенных в Далмации на побережье Адриатического моря, - в Дубровнике, Сплите, Задаре, Трогире и других можно ясно увидеть эту мозаику норм и реалий семейной жизни. Тут причудливо переплетались господствовавшие в Западное Европе и закрепленные в городских сводах законов юридические нормы и поведенческие установки, с одной стороны, а с другой - нормы обычного, или, как его называли в Далмации, "славянского" права, которым руководствовались в соседних с этими городами хорватских и сербских областях - в Винодоле, Полице, на о. Крк, в Сербии, в Хуме (территория будущей Герцеговины).

 

Женщины "доброй" и "дурной" славы

 

Как и повсюду в Европе, в Далмации в основе представлений о женщине лежало убеждение в двойственности ее природы, которое развивалось в рамках церковной идеологии. С одной стороны, женщина рассматривалась как существо несовершенное и, в сравнении с мужчиной, неполноценное, как развратная обольстительница - наследница Евы. Из-за склонности к греху женщина должна была находиться под неусыпным контролем отца, мужа или под присмотром церкви. С другой стороны, сама же церковь, создавая культ Марии, воспитывала почитание женской чистоты и материнства. Показательно, что развитие культа Марии хронологически совпадало с повсеместным ростом общественного признания женщины, ее собственным стремлением к самореализации.

В Далмации также статус матери был глубоко почитаем, и наиболее яркое тому свидетельство - статьи городского уголовного права о содержании в тюрьме беременных женщин, которые с очевидностью показывают, что всякая будущая мать, независимо от своего семейного или социального положения, могла рассчитывать на особое к себе отношение. Согласно статуту города Сплита начала XIV в., "ни за какое преступление" беременные женщины не должны были подвергаться пыткам, поскольку "пытка разрушает материнскую утробу и вызывает опасность рождения мертвого ребенка". В случае необходимости применения пытки к обвиняемой женщине "опытные врачи, благородные и законные жены и матроны под присягой после внимательных расспросов и осмотра" определяли наличие беременности и, в зависимости от их решения, сроки прохождения дела могли быть изменены. Если беременная женщина совершала преступление, караемое смертной казнью, то наказание применялось к ней только после рождения ребенка, а до этого ей "обеспечивался тщательный уход".

Но одновременно городское право выделяло различные категории женщин исходя из ценностного критерия. Так, статья об изнасиловании предусматривала, что если обесчещенной оказывалась "девушка, монахиня, замужняя женщина или вдова ... доброй славы и доброго мнения", на обидчика налагался штраф 200 ливров, если женщина "честной жизни", но не входящая ни в одну из этих категорий (возможно, речь шла о женщинах, никогда в браке не состоявших), - 50 ливров; совращение женщины "дурной славы" стоило 10 ливров, а городской проститутки - всего 100 сольдо. Репутация женщины "дурной славы" создавалась общественным мнением, соседями и во многом определялась субъективным отношением окружающих. Показательно, что в ряде судебных разбирательств невиновность обвиняемых в избиении женщин обосновывалась некоторыми свидетелями тем, что они имели дело с женщинами "дурной славы", крикливыми и пьющими, что, однако, другие свидетели не всегда признавали.

 

Свобода нравов

 

Дискриминация женщин "дурной славы" проявлялась и в том, что статуты не допускали проживания по соседству "благородных дам и порядочных и законных жен" с женщинами "дурной славы и дурного, безобразного и невоздержанного образа жизни". Причем оговаривалось, что последние - это женщины пришлые. По всей видимости, подобные законы были направлены на ущемление прав женщин из числа именно пришлого населения, что имело под собой известное основание. Как и в других европейских странах, основным источником пополнения слоя женщин "невоздержанного образа жизни" были девушки из окрестных городу областей. Обосновавшись в городе, они оказывались вне привычной родственной структуры и, лишенные ее поддержки, часто испытывали нужду и попадали на обочину городской жизни. В городе многие из них нанимались в услужение. Характерно, что слово "служить" приобрело здесь вполне определенный оттенок. И когда, например, служанка Мария из Трогира, а потом и ее хозяйка заявили двум сестрам, что их третья сестра "служила" патрону и мужу, то это было воспринято как прямое оскорбление и послужило началом ожесточенной потасовки, закончившейся шумным разбирательством в курии.

Поскольку женщина считалась проводницей обольстительных намерений дьявола, могущей ввести в соблазн, то она и выступала ответчицей в делах о прелюбодеянии. Ответственность мужчины в таких делах не предусматривалась, даже если инициатива принадлежала ему. За содержание в своем доме женатым мужчиной "любовницы, наложницы или сожительницы" с последней взыскивался штраф и она навсегда высылалась из города. Если холостяк или вдовец держали женщину в своем доме более восьми дней, то наказывалась штрафом женщина, которую в случае неповиновения секли и изгоняли из города. Битье палками и изгнание ждали и "открытую сожительницу монаха и религиозного лица".

Но было бы неверно заключить, что статьи статутов отражали лишь церковные нормы в вопросах морали, разделяемые городскими жителями. Противоречия обнаруживаются уже в самих текстах статутов. Ни при каких обстоятельствах не допуская сожительства, они тем не менее предусматривали право отца лишать своего сына наследства, если тот "физически познал жену, любовницу или сожительницу отца". В городских нотариальных актах, в судебных материалах обычны упоминания бастардов; наряду с формулами, обозначающими женщину по мужу, встречаются и обозначения женщины по ее сожителю (например - "женщина Стана", "любовница Луки"). Очевидна подготовленность исполнителя таких документов, заказчика и окружающих к спокойному восприятию подобных формул. Это также позволяет предположить и существование в Далмации рассматриваемого времени внецерковных брачных союзов. Наличие в XII-XV вв. альтернативной церковному браку формы супружеского союза  в различных ее вариантах было выявлено при изучении западноевропейских и западнославянских источников. Далматические материалы также описывают это явление.

Наибольший интерес представляет в этой связи судебное дело, возбужденное в трогирском суде по поводу некой служанки Драгонеги, пришедшей из сербских земель - из Хума. Из материалов дела следует, что она, прийдя в город, сошлась "по бедности" с рабом Пульнозием и имела с ним двух детей. Через какое-то время, взяв одного ребенка, она "убежала с любовником" в Хум. Спор в суде возникает из-за того, была ли Драгонега законной женой Пульнозия, поскольку в этом случае она и ее дети считались принадлежащими хозяину ее мужа. Очевидно, что церковный брак между Драгонегой и Пульнозием не заключался, и один из свидетелей прямо утверждает, что она была "любовницей Пульнозия", другие же показывают, что "она была его законной женой по славянскому обычаю", и именно последнее обстоятельство учитывается судом. Показательна индифферентность горожан к факту внецерковного брака, но еще более впечатляет поведение Драгонеги, оставившей одного ребенка и мужа "по славянскому обычаю" и возвращающейся из города со вторым прижитым ребенком и "любовником".

Соотнося подобные данные с известиями о длительных неосвященных церковным обрядом супружеских союзах в городской и крестьянской среде других европейских стран, можно говорить о широких географических рамках этого явления в позднее Средневековье. Обыденность внецерковных связей и в городе и в деревне, видимо, во многом способствовала и быстрому переходу крестьянских девушек-служанок на положение конкубин.

В далматических источниках имеются данные о распространенности поздних браков мужчин. Бено Котрулевич, автор известного трактата XV в. "О торговле и о совершенном торговце", считал, например, наилучшим брачным возрастом для мужчины 28 лет, и тем самым как бы предполагал неизбежность добрачных сексуальных отношений. Преимущественное же занятие мужчин на Адриатике торговлей и мореплаванием деформировало демографическую картину в сторону численного превосходства женщин. Так, в Задаре первой половины XVI в. женщин насчитывалось в два раза больше, чем мужчин. Это также стимулировало развитие внебрачных отношений, но одновременно - расширение и численный рост женских монастырей.

В случае совращения девушки, обидчик по городским статутам, кроме штрафа "должен взять ее в жены, а если не хочет, должен дать ей такое приданое, какое дал бы отец, чтобы она подобающим образом могла выйти замуж". Стремящиеся к замужеству девушки подчас пользовались этим законом с большой изобретательностью, создавая ситуации, ведущие к вынужденному браку. Трогирская девушка Люба обращается в суд, обвиняя некоего Радину в совершенном над ней грубом насилии в поле, где та ночевала во время жатвы, и выступающий от ее имени Сильвестр требует, чтобы Радина "взял ее в жены согласно обычаю города Трогира". Люба даже демонстрирует испачканное землей платье. Однако суд, не обнаружив на ее теле следов побоев и насилия, признает Радиру невиновным.

Закон, обязывающий обидчика жениться и предоставить девушке приданое "сообразно ее происхождению" знает Полицкий статут. Хотя в основном хорватское и сербское обычное право отличается большей суровостью к насильнику. Так, по тому же Полицкому закону насильник платит обесчещенной им женщине "мертвой кровью". По Врбанскому (Кркскому) закону, насилие, доказанное тремя добрыми свидетелями и подтвержденное обвиняемым на пытке, стоило ему головы. В Сербии, согласно "Законнику" Стефана Душана, насилие над женщиной равного статуса наказывалось отсечением рук и носа, а насилие раба над знатной женщиной каралось повешением.

 

Домохозяйка и предпринимательница

 

Разница между славянским обычным и городским далматинским правом в этом вопросе отнюдь не свидетельствовала о более высоком статусе женщины в сельской местности. Скорее наоборот. Видимо, дело было в другом. Адриатические города и их сельская округа были зонами преобладания соответственно малых и больших семей. Женщины в больших семьях испытывали большую зависимость от родового коллектива, но одновременно нарушение чести женщины было оскорблением всего родственного коллектива.

Общественная дискриминация женщины сглаживалась на территории ее домохозяйства, граница которого очерчивала то пространство, где она обретала более высокий правовой статус. Согласно Полицкому статуту, "если женщина кинулась на кого-либо с кулаками, имея на то причину или по вине мужчины, а он избил бы ее до ее порога, то за это ничего не платит. Если мужчина ударил бы чью-либо жену, сестру или дочь, то платил бы в два раза больше, если дело происходило в ее доме или дворе. Ассоциация "женщина - дом" отчетливо выступает в статье, предусматривающей в качестве адекватного наказания за умыкание девушки разрушение общиной дома злоумышленника.

Столь прямолинейного ограничения жизненного пространства женщины ее домом далматинские городские статуты не знают. В судебных разбирательствах по конкретным делам также не отмечается какой-либо дифференциации в наказании за рукоприкладство в доме и вне его. И дело не в том, что здесь дом, семья, брак не рассматривались в качестве традиционных сфер деятельности женщины. Но, видимо, здесь защитительная функция родственного коллектива как бы переходила на городскую коммуну, и "домашняя" сфера перекрывалась городской хозяйственной сферой. Вероятно поэтому всякие предпринимательские усилия женщины как помощницы мужа в его хозяйственных и торговых операциях или ее собственная экономическая инициатива, которая все же в конечном счете работала на благоденствие семьи и потомства, не считались предосудительными, а в общественном мнении даже поощрялись, поскольку увеличивали социальный престиж семьи.

Городские статуты признают относительную экономическую самостоятельность женщины. Так, жена владеет в неприкосновенности своим приданым (включающим движимое и недвижимое имущество) и иным специально оговоренным имуществом, которое муж не имеет права отчуждать. Ссылаясь на пункт статута, запрещающий "закладывать имущество жены без ее воли", свидетели в суде могли уверенно отклонять поползновения истца на роль "господина имущества своего и своей жены". Выражение "госпожа и хозяйка имущества и узуфрукта (т. е. права пользования чужой вещью с извлечением из нее доходов)" являлось юридической формулой для доказательства в суде самой женщиной или представлявшими ее лицами ее преимущественного права владения имуществом. Жена по закону могла обладать правом узуфрукта на имущество своего мужа, быть назначенной им своей душеприказчицей и опекуншей его детей.

Но статуты как всякие законы были более консервативны, чем отражаемая ими реальность. Материалы грамот, завещаний, брачных договоров дают примеры самого широкого и разнообразного участия женщины в хозяйственной жизни города. Женщины продают, покупают, закладывают и сами получают под залог, завещают и получают по завещанию движимость и недвижимость (чаще всего землю). Как нельзя лучше демонстрирует инициативные возможности женщины выступление в суде истицы: "Я продавала лес как женщина, которая строила дом, а мой немощный муж оставался дома". Женщины, как правило, сами ведут свои дела, но могут и выбрать кого-либо из своих родственников или других лиц "законным управителем, исполнителем, устроителем и специальным посланником для ведения всех дел в суде и вне его по купле, продаже, отчуждению, закладу и т. д.", которые женщина ведет в других городах Далмации или за ее пределами. Вместе с тем и сама женщина может назначаться мужем своим доверенным лицом для ведения дел по продаже, дарению и т. п.. Жена могла вести дела мужа и в другом городе. Жены, сестры, матери зачастую действуют сообща с мужьями, братьями, сыновьями в хозяйственных и коммерческих операциях различного свойства и даже финансируют их торговые экспедиции. При оформлении соответствующих документов встречается формула, подчеркивающая равноправные партнерские отношения супругов в деловом предприятии, - "имярек и его жена с обоюдного согласия и жена по соглашению с мужем" производят такие-то операции. Жена выступает гарантом погашения мужниных долгов, а подчас и выплачивает их или выкупает заложенное мужем имущество.

 

Жизнь улицы

 

При рассмотрении вопроса о включенности женщины в городскую жизнь особое место должны занимать материалы об улице и уличном общении. Здесь женщина, не связанная так авторитетами и нормами, как например, в семье или в сфере хозяйственной деятельности, выражает себя наиболее свободно. По сути, она выступает здесь один на один с обществом и перед обществом. Скандалы, где женщины были активной стороной, возникали часто, а характер их разбирательств в суде и реакция свидетелей показывает, что они были неотъемлемой частью городской жизни.

Статуты перечисляют "незаконные слова", за употребление которых налагался штраф - лгун, дурак и т. п. (меньший штраф) или мошенник, вор, разбойник, предатель (больший). Однако в конкретных делах обвинений лишь в такого рода ругательствах практически не встречается. И женщины и мужчины пользуются гораздо более сильными выражениями. Среди наиболее употребимых - путана или шлюха, раб, бастард. Распространенным намеком в ругательствах, болезненным для оскорбленного, является намек на кровосмесительные связи, прелюбодеяние, фригидность. Вот выдержки лишь из одного дела, в котором многочисленные свидетели с готовностью восстанавливают картину ссоры некоего Юры с его родственницей монахиней Марией. Ссора происходит перед женским монастырем, причем начинает ее Мария и лексика монахини такова - "бандит, жалкий раб, сын шлюхи" и т. д. Юра в долгу не остается: "Иди к дьяволу, земля корчится от твоего крика, ты лжешь как путана, ты, шлюха". А Мария в ответ: "Я не путана и не женщина, но в твоем доме родилась та, что стала ею" и т. д.

Ссоры, как правило, сопровождаются драками и происходят при большом скоплении народа. Часты женские драки. Одна женщина обвиняет другую в том, что та "незаконно обругала ее дочь, пинала и била ее, а потом потащила за волосы по общественному двору, так что пошла кровь". Женщины затевают драку и с мужчинами и не без успеха. Хотя женщины и бывают жертвами внезапных нападений, но таких случаев немного. Чаще они сами провоцируют мужчин на драку. Свидетели, выступающие в защиту одного обвиняемого, который до крови рассек женщине голову, показывают, что она была так криклива и неустанна в обливании его грязью, что тот желал только прекратить этот крик.

В городских куриях довольно часто рассматриваются дела о кражах, совершенных женщинами, в том числе и кражах со взломом. Возможности женщины в сфере правонарушений показывает дело, в котором женщина обвиняется в том, что она "со своими сообщниками тайно и преступно завладела чужой баркой".

В целом городская среда отличалась большой свободой нравов в отношениях между мужчинами и женщинами. Вот, к примеру, материалы двух дел трогирской курии за 1281 г., ярко показывающих обстановку городской жизни и каждодневного общения. В первом случае служанка Мелка живописует такую ситуацию: поздно вечером они с подругой возвращалась с берега моря в город. Случайно встретившийся им некто Мартин, бывший в компании своего друга, бросился к ней, стянул с дороги и сделал недвусмысленное предложение; однако Мелка подняла крик, на который сбежались люди. Суд признал Мартина виновным, так что, видимо, дело так и было, но для нас представляют интерес также объяснения Мартина и его друга, которым суд не поверил, но которые представляют потенциально возможную ситуацию: когда девушки проходили мимо, одна из них якобы дернула Мартина за одежду и толкнула; поэтому, не разобравшись в темноте, они решили, что это - подружка Мартина, и он "увлек ее, полагая, что она согласна пойти с ним, тем более что поначалу она не кричала". Еще одна характерная сценка городского предместья. Компания мужчин и женщин судачит возле городских стен, и проходящий мимо некто Драголюб начинает заигрывать с находящимися тут женщинами. Обычная ситуация, если не считать брани и оскорблений, обрушенных вдруг на голову Драголюба находившейся тут же его сестрой, которая, по словам недоумевающих свидетелей, "не захотела принять игру". Итак, улица предстанет перед нами как арена открытого свободного от многих условностей общения, где голос женщины звучит бойко и не всегда благопристойно. Во многом именно она создает ту специфическую городскую атмосферу, которая сразу - по контрасту - поражает сельского жителя. Вероятно улица по-своему компенсировала контакты и связи, в которых женщине было отказано в сфере общественной и политической жизни. Примеры исполнения женщиной некоторых второстепенных городских должностей носили скорее единичный характер, как, впрочем, и в других городах Европы.

 

Девочки в семье

 

Но все же основную сферу деятельности женщины согласно христианской традиции составляли дом, семья. Проследим изменения в "домашнем" статусе женщины с возрастом и сменой семейных ролей. Прежде всего следует отметить, что далматинское общество считало желательным рождение ребенка всякого пола. Показательно, что в предписаниях городских статутов, касающихся детей, их пол не указывается. Формулы документов, по которым родители или опекуны определяли мальчиков учениками к мастерам, а девочек - в служанки, а также условия найма для детей обоего пола были практически одинаковы. Классификация детей не совпадала с их половым разделением и была подчинена иному принципу - законные дети, незаконные, приемные, внебрачные. Материалы одного судебного разбирательства 1333 г. из Котора показывают, что забота о дочери, любовь к ней общественное мнение полагало непременным родительским долгом. Общественные попечители сирот, определенные которской коммуной, выступают против нерадивого отца, который "умышленно сговорился со своими кредиторами сжульничать, чтобы уменьшить денежную сумму наследства своей дочери". Оправдания отца весьма красноречивы: "Никто не любит мою дочь больше, чем я. Я лелеял и лелею ее, желаю достойно, сообразно моим возможностям, выдать ее замуж как делают другие отцы".

Одинаковым правовым статусом мальчики и девочки обладали до достижения совершеннолетия. По каноническому праву совершеннолетними считались 12-летние девочки и 14-летние мальчики. Однако в действительности 12- и 14-летние подростки, видимо, еще не считались способными к самостоятельной жизни. Не случайно в статутах появлялись уточнения, согласно которым лишь девушки старше 14 лет и юноши старше 18 могли выступать в суде без опекуна или попечителя. Отцы и матери могли отчуждать имущество своих детей только по достижении ими 18 лет.

Документы показывают, что дочери, как правило, не ущемлялись в правах на свою долю наследства. Определенные ограничения могли устанавливаться в отношении дочерей из семей нобилей, которые, как например, в Сплите, в отличие от мужских наследников, не имели права продавать своей части наследства, да и получали ее, если выходили замуж за "гражданина Сплита".

В хорватских и сербских землях вне городов-коммун отношение к дочерям было в целом иным. В традиционной, преимущественно патриархальной модели мира, схожей у разных балканских народов, до сего времени доминирует приоритет "мужского" (это проявляется, в частности, в предпочтении мальчиков девочкам). Примеры этому обнаруживаются и в южнославянских памятниках рассматриваемого времени, в которых фиксируются существенные различия как в отношении к детям разного пола, так и в их правовом статусе. Показательна статья Полицкого статута "О сиротах", в которой оговариваются особые права "сироты мужского пола" - "по закону никто не должен преследовать его или возбуждать против него новые судебные дела". Различными были и наследственные права сыновей и дочерей. Так, по Винодольскому статуту дочери могли наследовать отцовское и материнское имущество, только если у них не было братьев; в Полице имущество умершего сына вдовы переходило его сестрам только в случае отсутствия братьев.

Для современников различие в правах наследования дочерей в далматинских городских и "славянских" законах было реально действующим. Наглядно это проявлялось в делах, касавшихся недавних переселенцев в города, правовой статус которых был слабо разработан. Так, например, житель Трогира Кланя требует, чтобы ему была выделена наследственная часть имущества его матери. У матери было пять сестер и два брата, так что истец предполагает получить 1/8 часть, и некоторые свидетели, апеллируя к городскому праву, поддерживают его претензии. Другие же на том основании, что мать истца происходила "из славянских земель", указывают, что "по их обычаю сестра не должна иметь части в наследстве". Поскольку суд так и не может решить, по какому закону жила мать Клани, то выносит компромиссное решение: если выяснится, что сестры матери получили свои доли, то и Клане должна быть выделена доля его матери.

 

В замужестве

 

По городским законам, собственно как и везде в Европе, дочь могла выйти замуж лишь с одобрения отца или матери. В противном случае она теряла права на свою часть родительского имущества. Дочь лишалась наследства и в том случае, если она согрешила до вступления в брак. Характерно, что такое ограничение имело силу лишь в отношении девушек до 25-летнего возраста. При вступлении в брак составлялся брачный договор, в котором оговаривались имущественные обязательства супругов. Был распространен и институт помолвки, которая оформлялась договором между родителями предполагаемых супругов задолго до женитьбы. При этом родители малолетней дочери могли передавать в пользование будущего мужа или его родителей движимое и недвижимое имущество с условием его возвращения, если бы брак не состоялся. Брачные договоры заключались и приданое выделялось от лица родителей (и матерей и отцов), братьев или других родственников в тех случаях, когда они выполняли опекунские обязанности. Вместе с тем имеется большое количество брачных договоров, заключенных самими женщинами, в которых они сами оговаривают свои имущественные обязательства. Обычная формула таких договоров - "я (имярек) заключаю договор с таким-то, отдавая себя в законные жены и приношу в качестве приданого следующее имущество". По особенностям именования женщин в официальных документах видно, что такие договоры зачастую заключались женщинами, до того в браке не состоявшими и родители которых были живы. Очевидно, речь идет о женщинах, достигших совершеннолетия. В известной мере подобные документы можно считать свидетельствами свободного волеизъявления невесты, возможности заключения брака без согласия родителей или опекунов. Вместе с тем такая практика не поощрялась, о чем говорят строжайшие запреты, вводимые в городах на "противные добрым обычаям" браки, заключаемые против родительской воли.

Законом учитывалась возможность семейных скандалов, в результате которых как муж мог изгнать из дома жену, так и жена мужа; жена также могла потребовать разбирательства "в отношении примененных к ней мужем жестокостей". Подобная инициативность женщины в отношениях с мужем не предусматривалась в законах соседних с далматинскими городами славянских земель.

В городских законах права матери и отца, регламентирующие отношения родителей с детьми, были в целом одинаковы. Особенно наглядно это равенство выступает в уже упоминавшемся законе, определяющем причины, по которым сын или дочь могли быть лишены наследства отцом или матерью: если сын вызвал гнев отца или матери или других родственников по восходящей или обвинил их в тяжком преступлении; если сын, имея возможность, не выкупил находящихся в плену или в тюрьме родителей; если сын или дочь мешали бы родителям определить свою "последнюю волю".

В сочетании с известиями об экономической активности и хозяйственной предприимчивости женщин, примерами их дерзкого и смелого поведения приведенные данные, казалось, могли бы свидетельствовать о равных возможностях мужчин и женщин в сфере семейных отношений. Если бы не примеры другого рода. Так, статут Дубровника предусматривал большую зависимость жены от мужа; все дела она могла осуществлять лишь с его "согласия и желания". Согласно Сплитскому статуту, в случае разъезда мужа и жены "сын или дочь менее трех лет должны содержаться у матери за счет отца ...если же сыну или дочери более трех лет, они должны содержаться у отца". Иными словами, в идеале мать самостоятельно могла растить лишь младенца, а воспитанием ребенка, достигшего сознательного возраста, должен был заниматься отец. Бено Котрулевич, считавший, что жене нужно выказывать больше доверия, учивший своих дочерей грамматике и риторике, в то же время придерживался вполне традиционных средневековых ценностей, полагая, что "жена такова, какой ее сделал муж".

И все же реально связывал супругов, по всей видимости, не только приоритет мужа (иногда достаточно гипотетический) в знании жизни, но и эмоциональные узы, хотя об эмоциональной стороне семейной жизни мы можем лишь догадываться по крайне скудным свидетельствам. Истории о выкупе женами мужей из плена, из тюрьмы и пр. с очевидностью отражают представление о семье как о материальном и эмоциональном единстве. В этом же ряду - и приводившиеся сведения о совместной хозяйственной деятельности супругов и определение мужем жены в качестве своего доверенного лица, и истории о защите мужем чести и достоинства своей жены.

К XV в. появляются трактаты, затрагивающие вопросы психологии семейных отношений с новых гуманистических позиций. Особенно интересен трактат Бено Котрулевича, который отличается удивляющей откровенностью анализа самых интимных сторон жизни. Один из основных предлагаемых им рецептов слаженных супружеских отношений - "каждый супруг должен переносить нрав другого". Котрулевич создает психологическую классификацию женских "норовов" и дает рекомендации, как лучше "подладиться" к каждому из них. При этом особенности каждого женского характера автор выводит из примененных к ней в родительском доме принципов воспитания. Симпатии самого автора очевидны. Наиболее привлекательный для него женский тип, своего рода идеал, интересен с точки зрения его соотнесенности с процессом увеличения общественного признания женщин. Это женщины с самостоятельным характером, с которыми приходится не только считаться, но и уважать их. Котрулевич, видимо, считал необходимым присутствие в женщине того, что мы бы назвали духовностью, потому его неприязнь вызывают толстые и вялые, "только мясо без духа", - морщится автор.

Отношения взаимного заступничества, доверия, уважения и нежности начинают постепенно осмысливаться авторами XV в. как непременные условия супружества. Глубокие изменения, происшедшие в это время в понимании доверительно-интимных связей между мужем и женой, пожалуй, наиболее ярко демонстрирует поэма "Сусанна" сплитского поэта Марка Марулича, в которой воспроизводится известный библейский сюжет с небольшим отступлением от основной канвы. Собственно это отступление и заслуживает внимания. В библейском рассказе красивую и набожную Сусанну старцы, напрасно домогавшиеся ее любви, ложно обвиняют в измене мужу. Но тут появляется мудрый юноша Даниил - легендарный еврейский праведник - который уличает старейшин в лжесвидетельстве, и за клевету их казнят. В отличие от канонического текста, где муж Сусанны лишь упоминается, в поэме Марулича именно муж, а не Даниил рьяно вступается за доброе имя Сусанны и раскрывает коварные замыслы старцев, задумавших опорочить его жену. "Богу и мне известно, что ты права, - обращается он к Сусанне, - и утешай себя этой мыслью". И далее он пытается ободрить ее:  "Не бойся жена, крепко стой; мне столько дали твои красота, вера, послушание и твердость".

Одновременно происходили и изменения в понимании физического аспекта брака. Определенные подтверждения этому мы находим в замечаниях по этому вопросу Бено Котрулевича. Котрулевич отдает должно церковному взгляду на сферу сексуального в браке: брак является средством избежать порока, а сфера сексуального - источник порока - оправдывается лишь постольку, поскольку обеспечивает продолжение рода. Но Котрулевич вместе с тем оправдывает интимную сторону брака и еще одним - необходимостью "освобождения". Поэтому его рассуждения о том, в каких случаях муж и жена могут "отказать" друг другу, в отличие от церковных сочинений не связываются только с детородной функцией брака и недвусмысленно демонстрируют признание значения и сексуальной его стороны.

Средневековые церковные и светские власти поощряли особую заботу о вдовах. Печаль церкви о вдовах обусловливалась представлением о воздержании как высшей ценности, открывающей путь к служению Богу. В то же время материал далматинских городов предоставляет достаточно подтверждений для вывода, сделанного на основании западноевропейских источников, что попечительство, установленное над вдовами, в своей основе имело вполне меркантильное стремление церкви к наследованию ее имущества. В завещаниях, составленных вдовами, большая часть имущества действительно переходила церквям и монастырям. Представители клира иногда довольно бесцеремонно вымогали собственность вдов. Одна из наиболее отчаянных историй, относящихся к XIV в., содержится в материалах курии города Котора. Аббат Петр требовал от вдовы Рады передать церкви якобы принадлежавший церкви виноградник. Вдова доказывала, что этот участок никогда не принадлежал церкви. Но для подтверждения ее правоты суду требовалось свидетельство шестерых очевидцев. Вдова смогла найти только пятерых, и суд передал участок аббату. Характерно, что и городское законодательство было направлено на сохранение в целости мужниного наследства бездетной вдовой и на всемерное ограничение ее прав на это наследство в случае повторного брака. Хорватское обычное право в вопросе о вдовьем имуществе исходило из необходимости сохранения родового имущества в рамках семьи и исключало вдову из числа возможных наследников.

Представлению о слабости и беззащитности вдовы должен был соответствовать и ее облик и стиль жизни. Создавался образ "убогой" вдовы, который во многом был лишь умозрительным клише. Действительность, как это видно из документов, предоставляла вдовам разнообразные возможности самого активного самостоятельного участия в хозяйственной жизни городов. В случае нужды вдовы могли и постоять за себя. Вдова Маргарита из Котора выиграла несколько судебных процессов, отводя претензии родственников мужа, стремившихся получить его имущество.

 

Мужчина и женщина - вечный бой?

 

Но в какой бы роли, в каком бы качестве ни выступала женщина в социальной, экономической, семейной сферах в оценке ее деятельности всегда учитывалась ее принадлежность к "другому" полу, при том что эта оценка была дифференцированной. Вот конкретный пример. От Драгочины из Трогира требуют оплатить задолженность ее матери. Ее "управитель и адвокат" свидетельствует в ее пользу: "Она женщина и потому понятия не имеет о долгах матери". Лукавство адвоката очевидно. Но показательно, что сочувствия суда и понимания общественного мнения он пытается добиться, ссылаясь на установку о беспомощности и неполноценности женщины. Пример иного рода. Некий Анбласий выступает в суде против Грубы, объявившей себя "госпожой и хозяйкой своего имущества". Стремясь усилить доверие к своему честному слову и умалить показания Грубы, он заявляет: "Хорошо известно по всей Адриатике и Далмации, какой я мужчина и какая она женщина". Признание достоинства "противника" здесь очевидно.

К XV в. женщина начинает рассматриваться как самоценное существо, обладающее достоинствами и добродетелями, сопоставимыми с мужскими, а в чем-то и превосходящими их. Показательна написанная на библейский сюжет поэма Марулича "Юдифь" с ее рефреном о женщине, совершившей то, что оказалось не в состоянии сделать целое войско. Юдифь - благочестивая, отличавшаяся удивительной красотой, вдова во время нашествия ассирийцев на Иудею сумела обворожить и обмануть ассирийского полководца Олоферна. Оставшись с ним наедине в его шатре, она опоила его и отрубила ему голову и тем спасла родной город от разорения, "Встало войско мужчин, крепких как дубы, храбрых конников, вооруженных копьями, но даже и они и подумать не смели о том, кого уничтожила Юдифь" - заключает Марулич. Появление иного взгляда на женщину характерно в целом для Европы. Поэма Марулича - лишь одно из многочисленных обращений к библейскому сюжету о Юдифи, получившему широкое распространение в позднее Средневековье. В этом ряду и спор "хулителей" и "защитников" женщин во французской литературе. Кристина Пизанская так, например, рассуждала о Жанне д'Арк: "Бог женщину выбрал, чтоб вновь возродить сей народ". Идея равенства полов развивается в это время и в гусизме. Правда, новые представления о женщине еще не свободны от прежних средневековых установок. Так, Марулич находит объяснение снизошедшей на Юдифь Божьей милости в том, что она вдова, не осквернившая постели мужа, а Жанна д'Арк воспринималась прежде всего как спасительница - Дева.

Появление в далматинской литературе образа женщины - спасительницы народа, укладываясь в рамки процесса утверждения в Европе гуманистического восприятия женщины, вместе с тем безусловно связано с распространением у южных славян, прежде всего в период турецкого нашествия, фольклорного образа девицы-воина, девицы-воеводы. Но именно в сравнении с фольклорным образом обнаруживается принципиальная новизна образа литературного. Образ девицы-воина строится на основном принципе народной культуры - принципе "перевертыша", перестановки привычных ролевых функций и утверждается в то время, когда мужчины в силу определенных причин оказывались не в состоянии выполнять присущую им функцию защиты от врагов. Образ Юдифи в Далмации - также во многом результат настроений страха и бессилия перед турецкой опасностью. Но Юдифь не играет роль мужчины, не переодевается в мужское платье, как девицы-воины, и побеждает не силой оружия, а силой чисто женской - красотой.

В хорватской и сербской традиционной культуре, как впрочем и в культуре других балканских (и шире - индоевропейских народов) обнаруживается явный приоритет "мужского". Но имелась сфера, где роль женского начала была исключительной - магия и колдовство. Женщине открыто приписываются магические способности. Хорватские статуты обычного права наиболее тяжелое наказание (вплоть до сожжения) предусматривали именно за ворожбу женщины. Представления о связи сферы колдовства, ведовства с женщиной определяли особенности "женского" южнославянского изобразительного материала, где они, соединенные с элементами христианского сознания, получали своеобразное преломление. С женским началом тесно увязывались изображения змея из картины Страшного суда в южнославянских церквях, несущие набор "нечистых" элементов - женская нагота, магические символы, связанные с водной стихией, и др. Вместе с тем причастность "женского" к магической сфере воспринималась как данность природного мира. Характерно в этом смысле включение в декор церквей в качестве орнаментальных мотивов изображения русалок, женщин-змей, сосуществующих и орнаментально связанных с изображениями растений, животных, мужских и женских голов. Далматинская городская культура эту традицию восприняла, но лишь в незначительной степени. Поэтому, к примеру, обвинения женщины ее соседками в ворожбе в конце XIII в. могли быть оставлены городским судом без внимания.

При всем отличии "славянской культуры" и городской далматинской их соседство накладывало отпечаток практически на все стороны повседневной городской жизни. Выше уже приводились примеры, касающиеся различных сторон семейной жизни, когда к жителям городов могли применяться нормы "славянского" права или когда вопрос о применении "славянского" или городского закона оказывался спорным. Наиболее наглядно взаимодействие культур обнаруживало себя во внешних своих проявлениях, в частности в одежде. Одежда городских жительниц отличалась сочетанием фольклорных "славянских" и итальянских элементов. Документы далматинских городов отмечают устойчивые детали одежды и украшений горожанок "на славянский манер" - особые головные уборы из серебра, серебряные пояса, серьги и пр.

В городах имели широкое хождение фольклорные песенные мотивы с их сказочными женскими духами - очаровательными девушками, с распущенными волосами и крыльями, одетыми в волшебные платья. Девушки эти назывались вилами. Их образы сильно повлияли на далматинскую поэзию периода гуманизма. Вот, например, одно из описаний некоего "нормативного" идеала женской красоты, созданного в далматинской поэзии XV в. Автор его - Джоре Држич: "Русые волосы вьются вокруг головы, на них покоится корона весенних цветов, две светлые пряди упали на лицо. Та девушка тонкая и высокая". При всем несомненном влиянии на подобные описания образов "прекрасных донн" итальянской поэзии Возрождения, в них есть детали, говорящие об использовании и славянского фольклорного материала. Это, в частности, упорно повторяющаяся в них характеристика "тонкая и высокая", которая неизменно употребляется в отношении мифологических вил. Причем далматинские авторы иногда прямо указывают на свой источник. Марк Марулич, живописуя все совершенства Сусанны пишет, что "телом она как горная вила - тонкая и высокая".

Итак, женщины далматинских городов позднего Средневековья выступают в источниках одновременно в самых разных образах, каждому из которых соответствует определенный уровень понимания места женщины в мире и отношения к ней. Это может быть соответствующий христианскому идеалу образ целиком зависимой от мужа, подчиняющейся ему во всем жены; это образ и независимой женщины, полностью взявшей на себя не только ведение домашнего хозяйства, но и деловых операций, включая и заключение самостоятельных коммерческих сделок. Эмоциональное отношение мужей к женам варьировало от нежной привязанности, признания женской чести и достоинства до восприятия ее как неполноценного существа, которое может быть безнаказанно избитым. Женщины выступали и как греховные соблазнительницы, достойные самого сурового наказания, и как открытые сожительницы, отношение к которым общества было весьма терпимым. Это могли быть тихие, кроткие создания и скандалистки, драчуньи и воровки. Иными словами, отношение общества к женщине определялось в конечном счете сочетанием самых разных представлений о ней, подходов к оценке ее поведения и жизнедеятельности, что соотносилось и с разнообразием самих женских характеров, требующих различного к себе отношения.

Городское законодательство Далмации и повседневная практика в вопросах семейных отношений, положения женщины в обществе и ее хозяйственных возможностей отличается от норм обычного права, по которым живет их округа, и вместе с тем соседство иной культуры специфическим образом окрашивает жизнь городов. Прежде всего это относится к внешним бытовым проявлениям - следованию традиционной свадебной обрядности, тяге к определенным одеждам "славянской моды", вообще внешнему облику и стилю, который в источниках определяется как "приверженность традициям" далматинских горожан. Но это касается также и вопросов внутрисемейных отношений и функционирования семьи в обществе, что проявлялось в случаях применения в городах "славянского" права.