Женщина и общество
Одним из результатов обращения медиевистов к исторической антропологии, к подходам и методам исследований смежных гуманитарных дисциплин, в частности, этнологии и антропологии, стала разработка таких тем, как семья и отношения родства, взаимоотношения противоположных полов, брачность, сексуальное поведение, положение и роль женщины в феодальном мире.
В отличие от этнологов и антропологов, традиционно занимающихся этими проблемами, историков биологическая сторона жизни человека интересует не сама по себе, но как социокультурное явление, т. е. в ее взаимосвязях с социальными, хозяйственными процессами и господствующей системой мировидения людей, их нравами и моралью. Историков интересует то, как эта сфера жизнедеятельности человека воздействовала на его поведение, индивидуальное и групповое, на социальную напряженность в обществе. В этом же контексте изучают медиевисты и специфику взаимодействия в средневековом обществе мужской и женской общественных структур и их роль в обеспечении его внутреннего равновесия, единства, внутренней динамики.
Исследования в этой области связаны с большими трудностями. В отличие от этнологов, имеющих дело с массовым материалом, который они либо собирают во время полевых экспедиций, либо черпают из официальных документов, историк-медиевист редко располагает нужными свидетельствами "в чистом виде". И системы отношений средневекового родства и картина положения женщины, как и другие аспекты этой многоплановой темы, не могут быть воссозданы непосредственно из источника какого-либо одного типа. Они практически всегда - объект научного конструирования, материалом для которого служат свидетельства самых разнообразных источников: торговых книг и хроник, литературных памятников, описей налогового обложения, завещательных актов, сборников правовых установлений и т. п. Немалые трудности для исследователя создает и средневековая терминология, которая имеет мало общего с понятиями, используемыми сегодня. Так, Средневековье не знало понятия "семья" в современном обыденном его значении как юридически самостоятельной супружеской пары с ее несовершеннолетними детьми. Термин, которым в современных западноевропейских языках обозначают семью, мог подразумевать в ту эпоху совокупность как широкого крута людей, связанных кровным родством и свойством, так и совместно проживавших с супружеской семьей в одном "домохозяйстве" людей, не являвшихся их родственниками. Членами "семьи", например, считались подмастерья и ученики, проживавшие в доме мастера и столовавшиеся у него. Современное понятие семьи вытесняет средневековые представления относительно поздно - в Англии и Франции - с XVIII в., примерно с рубежа XVII-XVIII столетий - в Германии (см. стр. 315-325).
В центре родственных отношений в средние века находились не брачные узы, но кровные связи. Они были более священны, глубоки и тесны, чем брачные. "Замолчите, - заявляет Гарэн Лотарингский, - герой рыцарской эпической поэмы рубежа XII-XIII вв., вдове своего брата, - "Вы еще выйдете замуж за благородного рыцаря. Это мне подобает глубокая скорбь". Основой могущества какого-нибудь нормандского барона, писал в одной из работ М. Блок, судя по хроникам, были не только его доходы, земли, вассалы, но и его сородичи. Точно также и средневековые горожане считали, что есть две силы, которые их поддерживают и защищают: "их башни" и "их родственники". Кровнородственные группы существовали по всей Европе под разными наименованиями: "друзей", иногда "кровных друзей". В дружину, наряду с вассалами вождя, входили и его сородичи ("родня" и "люди").
Сородичи выступали свидетелями человека на суде. Еще и в XV в. и много позже завещательные акты и протоколы судебных заседаний, в частности, в Любеке свидетельствуют о присутствии в качестве свидетелей братьев, отца.
Индивид и группа, к которой он принадлежал, казались неотделимыми друг от друга не только в XIII в. (как об этом писал М. Блок), но и в XIV-XV вв., что находит отражение в так называемых домашних хрониках немецких, итальянских, южнославянских купцов. В родственной группе человек находил основание своим моральным ценностям и поведению, так как честь, которую он стяжал, как и бесчестие, которым он себя покрывал, падало также на всю группу.
Родичи помогали друг другу мстить за обиду. Право кровной мести, вендетта, было особенно распространено. Под знаком ее проходит вся феодальная эпоха. Месть за родственника - моральное обязательство, обладавшее наибольшей силой. Обязанность мстить за родственника была сильнее авторитета церкви: знатная дама, проживавшая во Фландрии в конце XII в., повелела поднять мост, ведущий в ее замок, чтобы не слушать епископа суассонского, явившегося убеждать ее не мстить за убитых мужа и сыновей. У фризов было в обычае выставлять в доме труп убитого сородича, дабы он вопиял об отмщении до тех пор, пока оно не свершится: поскольку группа родственников представляла собой тесно спаянное единство, мститель мог убить не виновника, а его сородича.
Феодальные распри, вызванные родственными распрями, длились десятки лет и уносили множество жизней. Особенно устойчивы эти традиции были среди знати, но и общество в целом, сверху донизу придерживалось тех же нравов, хотя существовала тенденция считать право мести и насилие привилегией высшего класса1 .
Многозначность понятия "семья", высокий авторитет отношений родства отражали реальности западноевропейского Средневековья: в условиях господства аграрного производства и феодальной общественно-политической структуры малая супружеская семья оказывалась социально недостаточной, слабой. Она дополнялась более обширными семейными группами и родственными коллективами, как бы растворяясь в них. Это, с одной стороны, уже упоминавшиеся "домохозяйства". Феодальная Европа знает многообразные их типы: патриархальный, объединяющий родителей и две или более семьи их женатых сыновей, объединения женатых братьев и др. С другой стороны, это - обширные родственные коллективы, спаянные узами крови и брачными союзами, общим владением фамильным патримонием: земельными богатствами, замками - так называемые линьяжи, кланы, в которые домохозяйства включались как один из составных элементов. Линьяж состоял не только из кровных родственников, он включал в себя также и побратимов, "кровных друзей".
Семейные коллективы такого типа возникают в Европе в X-XI вв.; время их расцвета - XII-XIII столетия. Важно отметить, что линьяж - новый, феодальный институт, не имеющий ничего общего с архаическим кланом. От последнего его отличали меньшие размеры, четкие экономические связи внутри и вовне, развитое семейное сознание, свидетельством чего являются генеалогии и родовое имя. Он возникает как инструмент укрепления феодальной собственности, основы феодального господства и консолидации иерархически организованных отношений власти. Этой цели было подчинено все: иерархическая структура линьяжа (непререкаемый авторитет старших - отца, старшего брата, дяди), принцип наследования, предполагавший нераздельность земельного владения; практика брачных альянсов, в основе которой лежало недопущение мезальянсов - жен брали из более высоких по статусу семей, как правило, обедневших, поскольку социальное возвышение было важнее, чем приданое. Более высокий статус, приобретаемый благодаря браку, открывал линьяжу доступ к новым должностям, в частности к епископским - настоятеля аббатства, которые передавались мужским потомкам по женской линии.
Новообразованием, а не пережитком позднеантичных или родовых отношений, считают современные исследователи распространение в классическое Средневековье сложных семейных структур - домохозяйств также в крестьянской и городской среде. Их образование было связано с потребностями хозяйственной жизни, социальной и политической консолидации высших слоев бюргерства - патрициата. Стремление к образованию купеческо-патрицианских линьяжей особенно хорошо выражено в крупных торговых центрах, в частности итальянских - Генуе, Флоренции, Венеции и др., городах Балтийского побережья - Любеке, Гамбурге и др.
Семья - та сфера, где женщина играет свою главную социальную роль и роль эта, как показывают современные исследования, многообразна и велика.
Вплоть до недавнего времени многоплановая тема положения женщины в средневековом обществе рассматривалась преимущественно либо сквозь призму "черной" легенды о Средневековье как эпохе абсолютного господства враждебной по отношению к женщине религиозной догмы и мракобесия, либо в рамках категорий, традиционных для феминистской историографии: дискриминация женщины, засилье патриархальных отношений и медленная эмансипация по мере приближения к Новому времени. Новые исследования выявили реальность, мало похожую на эти упрощенные схемы.
В вопросе об оценке положения женщины, пишет один из авторитетов в этом вопросе французский историк Робер Фосье, мы жертвы одновременно и наших источников и нашего подхода как историков современных. Мы, как правило, оперируем источниками, принадлежащими к такой сфере общественной жизни - экономика, политика, администрация, где женщина, уже в силу своей физической природы играла в массе роль менее важную, чем мужчина. Напротив, те сферы жизни - повседневность, где господствовали ценности, чуждые современному сознанию: производство и распределение предметов первой необходимости, ведение хозяйства, надзор за челядью, прислугой (связка ключей у пояса - один из частых аксессуаров в иконографии женщины-горожанки), воспитание детей, эмоциональные отношения, либо, как правило, игнорируются, либо расцениваются в соответствии со стереотипами феминистской историографии, как "служебные", "подневольные" , "унизительные", "оскорбляющие достоинство".
Однако в условиях цивилизации, ориентированной на потребительское хозяйство, именно дом, домохозяйство являлись ее подлинным ядром, наиболее существенной ячейкой жизни. Именно здесь протекала жизнь средневекового человека. И женщина правила там. Господствовавший вне сферы домохозяйства мужчина оказывался как бы | зависимым от женщины в этой жизненно важной сфере.
Но и вне домохозяйства бросается в глаза противоречие между официальным непризнанием участия женщины в общественной, политической, судебной сферах и реальной практикой во многих регионах. В Англии, Германии XIII- XV вв. женщины-горожанки выступали в судах в качестве поручительниц за женщин же, известны они на официальных должностях оценщиц шелка, руководительниц, главных мастериц шелкоткацких цехов. Фактически за женщиной признавалась правовая возможность распоряжаться имуществом - привнесенным ею в семью в виде приданого и частью нажитого совместно с мужем. Именно из этого признания вытекали привлечение ее к делам опеки над детьми и гарантированная доля в наследстве в случае вдовства (возможность включения в профессиональную, производственную деятельность: наследование мастерской, торгового предприятия, ведение дела покойного супруга до совершеннолетия детей). При этом, как показывают исследования, правовой статус женщины незамужней был лучше чем у той, что состояла в браке.
Имущественные отношения супругов определялись специальным брачным договором, который устанавливал права супругов на совместно нажитое имущество, границы распоряжения супругом приданым жены, а также квоты наследования в качестве пожизненного пользования (тогда как право собственности передавалось детям). Правда, в конце Средневековья устанавливается практика передачи прав собственности на эту квоту (обычно половина имущества) также одному из супругов. Совместное владение имуществом не исключало так называемого зондергут - личного имущества каждого из супругов: оружие - у мужчин, платья, предметы утвари - у женщин. Договор устанавливал также условия ведения домохозяйства супругой: при раздельном имуществе ей выделялись средства "на ведение дома".
Рост социального престижа женщины с XI-XII вв. шел рука об руку с процессом оформления супружеской семьи, становлением нового взгляда на взаимоотношения обоих полов как отношения духовного единения (что было заложено в концепции христианского брака), эмоциональной близости и партнерства в рамках брачного союза. Важно понять, что речь идет о партнерстве, а не о равенстве в современном смысле. В основе партнерства лежал принцип взаимодополняемости, жестко фиксировавший ролевые функции в домохозяйстве - положение мужа и жены, так же как сыновей и дочерей. Идеал женщины - смиренная, но пользующаяся авторитетом хозяйка, супруга, мать. Это самый высокий уровень общественного бытия женщины в средневековом мире. Ниже и вне его практиковался антифеминизм. Истоки этой концепции коренятся в развитии городского общества и росте хозяйственного и социального значения малой, супружеской семьи (см. стр. 295-310).
С формированием этого идеала женщины связано и развитие представлений о сфере "возможных для женщины занятий". Пока монастыри сохраняли свои функции хранителей и передатчиков знаний, центров духовной жизни, женщина не была в принципе отлучена от приобщения к знаниям, высшему образованию - будь то монахиня или молодая женщина, воспитывавшаяся в монастыре. Монополизация высшего образования университетами, куда доступ женщине был закрыт, изменила ситуацию коренным образом (стр. 311-315).
Более того, в эту эпоху начинает дискутироваться вопрос о том, нуждается ли вообще женщина в овладении основами школьного образования. Например, должна ли она учиться читать? Знаменитый ломбардский правовед Филипп из Наварры (ум. в 1270 г.) отвечал на этот вопрос однозначно отрицательно: важнейшая задача женщины сохранять свою добродетель. Способность к чтению этому только повредит. Смирение, целомудрие - лучшее условие обеспечения достойной брачной партии. Единственное, имеющее практический смысл "образование" для женщины - умение прясть, шить, быть хорошей домоправительницей. Бедным это необходимо, чтобы прокормить себя, богатым - для того, чтобы быть в состоянии оценить работу, выполняемую другими. Ни одна женщина не может пренебречь такого рода занятиями, так как ими не гнушалась сама Дева Мария.
Много лет спустя другой правовед Франческо Барберини давал сословно дифференцированный ответ: чтению следует обучать только дочерей высшей аристократии, но не низшего дворянства, судей, бюргерства. Дочери этих последних должны учиться варить, прясть, шить. Эти навыки пригодятся им в жизни - для надзора за прислугой на кухне и по дому. Прядение, шитье помогут преодолеть меланхолию, когда они останутся дома с мужем. Если же судьба их изменится, то практические знания помогут им обеспечить себе существование. Лишь мальчиков, утверждал анонимный автор трактата "Любовная неудача" (1370/1380 гг.), следует отдавать в школу и обучать, если будет склонность, свободным искусствам, естественным знаниям, врачеванию, праву. Показательно, в свете этих рекомендаций, распространение именно в эту эпоху практики чтения для женщин. Обязанности чтеца вменялись мужчине - мужу прежде всего. Дискуссии о том, обучать или не обучать девочек чтению проходят через все трактаты о воспитании позднего Средневековья. Но при всех колебаниях за и против перевешивали все же позитивные голоса.
Единодушие господствовало лишь в основном вопросе, касавшемся формирования женского характера и идеальных норм поведения. Показательны с точки зрения утвердившегося на столетия стандарта женского поведения, методов и целей воспитания женщины трактаты рыцаря Делатур Ландри (1372 г.) и "Парижского буржуа" (1393 г.). Оба писали, исходя из вполне конкретной задачи - имея в виду один своих подросших, уже на выданьи дочерей, другой юную жену. На дискуссионный вопрос, нужна ли женщине грамота - оба отвечали утвердительно. Уметь читать (можно не уметь писать) необходимо для "морального совершенствования и религиозного воспитания". Крут полезного чтения был строго определен: чтобы не породить "разброд в мыслях" и "греховные настроения". В этой связи исключалась большая часть светской куртуазной литературы, практически вся литература классического Средневековья, в которой женщина играла одну из центральных ролей. Оба автора акцентировали внимание на религиозных обязанностях (строгое соблюдение постов - три раза в неделю), умеренности в еде и одежде; осуждали грех "гордыни" и "тщеславия" и указывали на прямую связь нарушения предписываемых правил поведения с опасностью "впасть в грех". Цель воспитания девочки и девушки - приготовление к выполнению основной функции женщины: супруги и домохозяйки. Оба автора сосредотачивают главное внимание на поведении женщины в браке. Основные нормы: это смирение, способность к состраданию, терпение, признание мужского превосходства, готовность считать и видеть себя "ведомой", отказ от самостоятельности и собственной воли, достигаемый "не грубо", но косвенно - "мягкими мерами" (см. стр. 00). Этот идеал женщины ориентирован на женщину профессионально не работающую, хотя это была еще эпоха широкого распространения участия женщины в производственной сфере. Правда, уже в XIV в. и тем более в последующие столетия (когда, кстати, оба трактата приобрели популярность) спектр женских профессий начинает сужаться. Женщина утрачивает позиции в отраслях, считавшихся ее исключительной сферой: пивоварение, текстильное производство (ткачество прежде всего), свечное дело. В контексте подобной тенденции образ женщины и женственности, пропагандируемый воспитательными трактатами, все более и более обретает реальную почву, а в Новое время получает и "научное" обоснование в теориях о якобы "естественной" - биологической предрасположенности женщины к рукоделию и заботам по дому. В системе буржуазного воспитания девушек уже в XIX в. рукоделие рассматривается как в высшей степени дисциплинирующая поведение форма деятельности: постоянное занятие им воспитывает скромность, прививает буржуазные нормы - усердие, деловитость.
Итак, средневековое общество сознавало себя как социум, в котором господствует деятельный мужчина - воин, клирик, правитель, сеятель, купец. Это представление находилось в полном соответствии с принципами общественно-политического устройства этого общества, организацией хозяйственной жизни и социальных отношений в условиях сеньориально-феодальной системы и закреплялось идеологическими моделями структуры общества, разрабатываемыми интеллектуалами церкви. Женщине в этих построениях практически не было места. Если она и присутствовала, то лишь как мать или девственница, страдающая и сострадающая - функции и качества, единственные, с точки зрения церкви, заслуживающие внимания, уважения и почитания.
Этот миф Средневековья относительно самого себя с легкостью был воспринят (как и другие) последующими поколениями. Вместе с тем, создается впечатление, что в действительности к по существу средневековое общество было не более, если не менее, антифеминистским, чем Новое время или даже XIX век. Современные исследования повседневной жизни Средневековья, смещая привычный ракурс наблюдения, позволяют лучше понять подлинные ее реалии.
Официальное неприятие активной деятельности женщины в любой сфере - в политике, административном управлении, профессиональной и общественной системах, не означало однако, и мы это стремились показать, что она действительно была к этим делам непричастна. Но одно дело официально допустимый уровень участия, другoe - фактические формы причастности. Положение регентши, соправительницы, опекунши, как свидетельствуют многочисленные факты, открывало женщинам высших социальных слоев доступ к решению ответственных политических вопросов, касающихся страны, сеньории, города. Разве не в "общественную жизнь" включались женщиныгорожанки, выступая свидетельницами, ответчицами или в качестве истца, наряду со своими мужьями, в суде, или занимаясь врачеванием, участвуя в школьном обучении (maitresses d'ecole - школьные учительницы в Реймсе XIII в.). Это имело место и тогда, когда они, подобно шелкоткачихам Кельна, создавали свой цех и возглавляли его или, наследуя мужу или отцу, как полноправные бюргерши и мастерицы цеха, выставляли вместо себя (так как воинские обязанности распространялись только на мужчин) замену в городское войско или милицию. Исключенные из сферы муниципального управления, горожанки были непосредственно, лично причастны к одной из первейших и важных городских функций - экономической. Описи налогового обложения говорят о женщинах-владелицах большого личного имущества, главах домохозяйств, управляющих строительными предприятиями, промыслами (например, по добыче и обжигу гипса), руководящих после смерти мужа морской торговлей и т. п.
Нельзя не согласиться с мнением таких исследователей как Э. Эннен, Ю.Л. Бессмертный, Ж. Дюби и др., указывающих на недопустимость недооценки общественно-политического значения "функций" дочерей, наследующих знатность, их роли в оформлении структур господства. Наконец, чем иным как не специфической формой "общественнополитической" деятельности было массовое участие женщин всех социальных групп в движении за "апостольский образ жизни" - за реформу церкви, за то, чтобы иметь возможность вести жизнь, "славящую Бога", в монастыре или в братстве, за право проповеди мирянам?
О небезразличии женщин к делам городского управления и их активности при решении вопросов жизни города косвенно свидетельствуют анекдоты, "примеры" проповедников, неизменно пользовавшиеся успехом у слушателей, в которых порицались болтливые мужья, делившиеся со своими женами тайнами заседаний городских советов, и высмеивалась глупость женщин, когда они пытались повлиять на принимаемые там решения. За гротеском и злым юмором тем не менее легко улавливается "небезразличие" общества, как мужчин, так и женщин, каждых по-своему, к официальной политической дискриминации женщины.
В этом контексте заслуживают внимания гипотезы некоторых исследователей, полагающих, что усиление в XV-XVI вв. преследований женщин как "орудия сатаны", отражало в известной мере и настроения "мужского общества", ощутившего реальную угрозу основам патриархального господства. Но, с другой стороны, распространение представлений о всевластии ведьм и ведовства - не было ли оно также одной из форм проявления самосознания и стремлений к самоутверждению также и самих женщин? Ведь судить о "свободе" или "несвободе" в средневековом обществе можно лишь уяснив смысл, какой вкладывали в эти понятия сами современники. В средние века, как и во все времена, женщины, как и мужчины, стремились к свободе, но обрести ее вне брака они могли лишь в рамках другой общности, в лучшем случае - религиозной.
По мере приближения к рубежу Нового времени присущая Средневековью диспозиция мужской и женской общественных структур все больше и больше деформируется. Усложнение хозяйственной жизни, "замыкание" цехов, пауперизация городского и сельского населения, изменение политических форм - все это приводило к нарушению ролевых функций, обеспечивавших взаимодействие мужской и женской структур в семейной, общественной, хозяйственной сферах. Подтачивался и разрушался главный принцип их партнерства - взаимодополнительность. Одновременно все явственнее проступали формы, идущие на смену. В новых условиях, как говорилось выше, обретал реальную почву давно вынашиваемый в городской, бюргерской среде идеал женщины-домохозяйки, набожной, деловитой, владеющей грамотой лишь настолько, чтобы читать молитвенник, далекой от какой-либо профессиональной специализации, как противоречащей ее "естеству".
На другом полюсе - в среде рядовых ремесленников, крестьян - ослабление средневековой семьи, как главной формы организации производства и трудового процесса, расшатывая авторитарное положение главы семьи по отношению к членам домохозяйства, открывало простор для их отделения, а также и равную возможность перед мужчинами и женщинами работы по найму. Однако, констатируя это, нельзя не повторить, вслед за Жаком Ле Гоффом, что, несмотря на стремительное умножение исследований, особенно в последнее время, очень трудно все же оценить реальное положение мужчин и женщин в средневековом обществе.
Публикуемые далее материалы зарубежных и отечественных исследователей этой проблемы, раскрывают ее на основе анализа источников, относящихся к разным европейским регионам.