Глава XIX Императорская юриспруденция
(I, II и первая половина III в. по Р. X.)
190. Причина развития юриспруденции. Отношение ее к гражданскому
обороту. Отношение к республиканской юриспруденции
191. Практическая деятельность. Казуальное творчество. Неудобство
свободной практики. Сулла. Ius resporidendi. Смысл этой меры.
Способ раздачи права ответа
192. Преподавание; его последовательные формы. Влияние, оказанное
обособлением преподавательской деятельности вопросу о нарушении
уполномоченным границ своего полномочия
193. Атей Капитон. Марк Антистий Лабеон. Определение собственности.
Виды воровства. Толкование сделок. Словопроизводство. Прокул. Его
контроверзы с Лабеоном. Pro herede gestio. Ученики Капитона
194. Прокулианцы и Сабинианцы. Происхождение деления. Характеристика
обеих партий. Обзор их контроверз. Specificatio. Способы
определения совершеннолетия. Mandatum qualificatnm. Решения по
вопросу о нарушении уполномоченным границ своего полномочия
195. Авторитет основателей школ. Юристы классической эпохи. Сальвий
Юлиан. Edictum perpetuum. Значение этой кодификации. Юристы после
Юлиана
196. Основные начала юридического творчества. Реализм. Индивидуализм.
Нравственное начало
197. Литературная деятельность юристов. Мотивировка решений.
Обобщения. Классификация и система. Система эдикта. Сабинианская
система. Система институций. Ее недостатки
198. Исторические познания юристов. Неопределенность исторических
указаний. Догматизация исторических принципов и учреждений.
Примеры из учения об эксцепции. Правило о соответствии способов
приобретения и прекращения. Правило касательно потери владения.
Ограничения в применении ответственности за culpa. Ius gentium и
ius naturale. Последовательные формы понимания ius gentium. О
творческой роли естественного права. Позднейшее различение обоих
прав
190. Среди вс±общего нравственного разрушения римского общества прогрессивное развитие права в первые времена империи составляло бы неразрешимую загадку, если бы психологический факт, по своему существу довольно обыкновенный, не проливал яркого света на это явление. Развитие отдельных личностей нередко представляет пример того, как нравственное падение - падение воли - сопровождается подъемом умственной деятельности; и то же бывает с целыми обществами. В обществе, променявшем строгую патриархальность нравов на разнузданность страстей, военную доблесть - на ловкость торгаша и наконец республиканскую свободу на гнет военной диктатуры, остаток здоровых сил стал избегать практической деятельности и все более и более предавался чистым наслаждениям умственного, теоретического труда. Известно, что конец республики и первые века империи представляли высокий подъем умственной деятельности в римском обществе, уже обнаружившем столько пороков воли. Развитие юриспруденции составляло одну из сторон этого движения. Постепенно нарушалось первоначальное, равномерное соотношение двух факторов гражданского права - гражданского оборота и юриспруденции. Гражданский оборот, при его торгашеском и спекулятивном настроении, распространявшем вокруг себя холодное веяние голой расчетливости и бездушия, не представлял для юриспруденции достаточного источника для возбуждения к высокому и благородному; теперь она не могла ограничиться только тем, что спешила на встречу потребностям гражданского оборота, принося им целесообразное удовлетворение. Во многом юриспруденция заняла относительно оборота положение отрицательное. Она стала носительницею идеалов, которые, по мере возможности, навязывала обороту силою своего авторитета. Возвышенные и широкие принципы проникали юридическое творчество империи и в этом мы имеем лучшее доказательство того, что не в одной практической жизни, грубой и расшатанной, заключался его источник. В практическом отношении императорской юриспруденции оставалось создать немногое принципиально новое; основы нового права были уже заложены работами предшествующих поколений. На ее долю досталась дальнейшая разработка богатого материала, накопленного до нее, и уже на многих примерах мы имели случай видеть, с каким искусством и энергией юристы империи довершили переустройство гражданского права, начатое их предшественниками.
191. Судебная практика, по-прежнему, служила главным полем для деятельности юристов. Они были советниками частных лиц (при вступлении их в сделку или в случае тяжбы), судей и даже самих преторов.*(624) Данный ответ влиял на вопрошавшего, смотря по степени его авторитета. Письменные собрания ответов под заглавиями: <ответы> (responsa), <письма> (epistolae), занимали видное место в юридической литературе. Юридический казус, действительный или вымышленный, представлял основную форму, в которую вообще выливались рассуждения юриста. Таким образом, юриспруденция продолжала идти по пути казуального творчества, соединяя в своем лице и в каждом отдельном акте своей деятельности власть, творящую юридические нормы, и власть, применяющую их. Однако ряд причин начал нарушать этот характер ее. Безгранично свободное развитие юридических консультаций представляло свои неудобства для общества: неопытные в юридических вопросах или слабохарактерные судьи рисковали стать предметом разноречивых влияний, которые исходили с разных сторон от юрисконсультов с авторитетом, может быть, сомнительного качества. Явилась необходимость регулировать консультации и, так или иначе, отличить истинно сведущих юристов от недоучек или искусных шарлатанов. Как обыкновенно бывает в эпохи возрастающего абсолютизма, из мер, способных регулировать запутавшаяся отношения, была предпочтена такая, которая открывала единоличной власти возможность непосредственного вмешательства в самое дело. Представителям и сторонникам империи было не по душе существование сословия юристов, независимого и самостоятельного. Уже Сулла разделял мысль о кадификации гражданского права, в исполнении чего, если бы сказанная мысль осуществилась, главную роль должен был бы играть юрист Аулий Офилий. Кодификация сразу придавила бы творчество юристов, как это случилось два века спустя. Решительная мера принадлежала Августу. Он постановил, что юристы от императора должны получать право ответа (ius respondindi) на вопросы, которые им предлагаются. Юрист, который получал это право, должен был излагать свои ответы письменно, за своею печатью; изложение мотивов не требовалось, равно как и обозначение тех лиц, по ходатайству которых ответ давался. Ответ, данный с соблюдением сказанных условий, имел для судьи обязательную силу, от имени самого императора; судья мог последовать указаниям такого ответа только тогда, когда ему представляли по тому же вопросу другой ответ, противоречивший первому, но исходивший также от юриста, который имел право ответа. В этом смысле постановил еще Адриан, который указал, что судья свободен в своем мнении в случае противоречивых ответов юрисконсультов. Сочинения юриста обладали тем же авторитетом, как и его ответы; таким образом юрист мог оказывать официальное влияние на гражданское правосудие даже после своей смерти; деспотизму удобнее было иметь дело с сочинениями умерших юристов, чем с ответами живых. Вся мера Августа, т. е. установление особого <права ответа> (ius respondendi) имела тот смысл, что юрисконсульт сделался как бы должностным лицом, органом императорской власти; его влияние на суд получило официальную окраску. С этого времени юрисконсульты по преимуществу стали называться <творцами> права (iuris auctores) в отличие от <старых> (veteres) юристов до императорского времени. Впрочем высокое значение <старых> сохранило за их сочинениями прежний авторитет и императорам не было особой нужды вступать в борьбу с этим обстоятельством; гораздо более интереса представлял для них тот факт, что большинство живых юристов, не получив права на ответы, лишилось своего влияния на суды. Разумеется, они продолжали отвечать, если их спрашивали: однако частные лица поневоле не могли питать особенного доверия к силе таких ответов, а судьи принимали их не без некоторой опаски. На первых порах власть затруднялась игнорировать выдающиеся таланты и обходить их своим пожалованием в официальные юрисконсульты: при Августе, его противник Лабеон имел право на ответы, ибо позднее положение несколько изменилось и, напр., при Адриане сказанного права не имел такой юрист, каков был Гай, который впрочем жил далеко от Рима. Трудно сказать, какую роль играло <право ответа> в провинции; сами императоры могли относиться к деятельности провинциальных юристов безразличнее, чем к деятельности юристов Рима; относительная редкость патентованного юрисконсульта в провинции открывала больший простор для деятельности и влияния юристов непатентованных, но за то, с другой стороны, эти последние не могли обладать особым значением в глазах провинциальных правителей, которые руководились собственным усмотрением в избрании своих советников, симпатии же правителей к тем или другим советникам могли отражаться и на судьях, когда эти последние определяли достоинство представленных им ответов.
192. Помимо разделения юристов на две категории, - на официальных творцов права и на таких, которые, не получив <права отвечать>, могли оказывать лишь относительно слабое и косвенное влияние на развитие правового порядка, в самой деятельности Юристов, в силу естественного движения ее вперед, произошло разделение, которое несколько изменило ее первоначальный характер. Уже переход от разработки формул к разработке казусов, который последовал при В. М. Сцеволе и С. С. Руфе, представлял, как высказали в своем месте , большой шаг вперед на пути развития отвлеченности юридического мышления. В том же направлении влияло новое устройство преподавания. Прежде преподавание (docere) не отделялось от прочей деятельности юриста; молодой человек научался юриспруденции через то, что присутствовал при ответах, которые его учитель давал вопрошавшим. Со времени Тиберия Корункания доступ к такому присутствованию был открыт для каждого желающего и еще при Цицероне встречается тот же порядок. Но вслед затем обучение (institutio) отделилось, как особое занятие. Около каждого из выдающихся юрисконсультов сосредоточивалась группа учеников, которые потом составляли группу его последователей. Может быть, уже при Августе, а может быть, несколько позднее появились юридические училища или школы (stationes, scholae), т. е. юридическое преподавание стали вести в особых, для того назначенных, учреждениях. Положение наставника юридической школы пользовалось особым уважением. Ульпиан называл юридическую премудрость священнейшею, неоценимою на деньги, которую профессору не следовало унижать требованием вознаграждения за свой труд; но в благодарность за этот последний он был в праве принимать подарки (гонорар).*(625) - Обособление преподавания от практической деятельности открыло для юриста новую деятельность помимо непосредственного творчества. Конечно, в школе предметом изучения служило то же практическое право; конечно, и во время преподавания юрист мог указывать нововведения, как это делал он, <отвечая> на вопросы; но два признака отличали школьное творчество от практического: во-первых, оно не имело такого непосредственного значения, как это последнее во-вторых, в школе творчество получило более отвлеченный характер: там не столько разрешались отдельные казусы, сколько устанавливались юридические нормы, которые относились к целому ряду однородных казусов. В каждом отдельном случае оставалось вопросом, в какой мере эти нормы будут приложены на практике.
193. Во время имп. Августа жили и учили двое юристов с выдающимся значением: Атей Капитон и Марк Антистий Лабеон. Капитон был сторонником нового режима и пользовался расположением императора, возбуждая зависть во многих, искавших милостей властителя. Напротив Лабеон*(626) (род. 704? ум. +15?), республиканец по своим политическим убеждениям, неподкупный по характеру, держался относительно императора в рядах оппозиции, пользуясь популярностью в обществе. Лабеон владел превосходно диалектикой и грамматикой, употребляя их на пользу юриспруденции; обладая умом живым и изобретательным, он был в области гражданского права сторонником движения вперед и оказался новатором по многим вопросам, тогда как Капитон старался устоять на почве уже утвердившихся юридических воззрений. Диалектический анализ способствовал установлению новых отвлеченных понятий; примером может служить понятие сособственности (condominium), т. е. права собственности многих лиц на одну вещь. Именно юристу предстояло разрешить такой случай.*(627) А и В имели на праве общей собственности участок земли и В завещал своей жене узуфрукт на свою часть, - другими словами, жена В получила право на получение половины доходов, которые имеет дать весь участок. После смерти В его наследник (напр., его сын) возбудил дело о разделе общего имущества (а. Communi dividundo) и судья, разделив участок на две части, постановил, что право узуфрукта, принадлежащее вдове В, не простирается на часть, которая досталась А, но должна ограничиваться тою частью, которая отошла к В, т. е. вдова должна получить все доходы, но только с той части, которая отведена на долю наследника В. Предшественник Лабеона и его учитель, близкий друг Цицерона, Требаций находил это решение правильным; напротив Лабеон объявил его неправильным: узуфрукт был установлен на весь участок в половинной доле, судебное же решение, постановленное по делу А и В, не может затронуть прав третьего лица, вдовы В, и заменить ее первоначальное право на половину дохода со всего участка правом на получение всего количества плодов, но с половины участка. Лабеон руководился в этом случае отвлеченным понятием сособственности; сособственность есть право многих лиц на всю вещь; каждый из сособственников имеет право на получение известной доли доходов со всего имения и, устанавливая узуфрукт, он передает другому лицу именно это свое право. Другой пример анализа представляет разделение воровства на виды.*(628) По мнению С. С. Руфа воровство имеет 4 вида: manifestura, nec manufestum, conceptum и oblatum ( 40). Лабеон отрицал два последние вида, утверждая, что это виды исков, но не виды прав. Таким образом разделение иска и права делало, благодаря Лабеону, новые успехи. С более глубоким анализом было связано и более широкое толкование сделок. Некто назначил (в завещании) опекунов таким образом: <даю опекуна Люция Тиция; если же он не будет жив (non vivit), то Гая Плаутия>. Тиций был жив в момент открытия наследства и принял опеку, потом же чрез некоторое время умер. Требаций не допускал, чтобы опека могла перейти в таком случае к Плаутию, напротив Лабеон утверждал это.*(629) Грамматические замечания Лабеона, понятно, не отличались особою верностью. Этимология не представляла тогда ничего научного; она удовлетворялась самым поверхностным сопоставлением слов и, отыскивая корни для слов с юридическим значением, юрист был занят не столько тем, чтобы найти истинный корень но тем, чтобы подобрать корень, который соответствовал бы смыслу слова; корень, который подходил к смыслу слова, казался истинным. У Лабеона слово <сестра> (soror) происходит от того, что она составляет нечто <отдельное> (seorsum = отдельно) от дома, будучи предназначена к переходу в чужую семью.*(630) <Вдова>, говорил Лабеон, обозначает не только ту женщину, которая когда-то была замужем, но и ту, которая никогда не имела мужа, потому что вдовою (vi-dua) она называется как бы беспарная (sine duitate), точно так же, как безумный (ve-cors) называется так, как бы он был без ума (sine corde).*(631) <Воровство> (furtum), по Лабеону, происходит от темного, черного (furuus), потому что воровство совершается тайно и скрыто и по большей части ночью*(632), и т. д. Как сам Лабеон не смущался высказываться, когда это казалось ему необходимым, против мнений своего учителя, точно так же и ученики его позволяли себе выступать против его взглядов. Главный из учеников Лабеона, Прокул, расходился с ним по многим вопросам, и не трудно заметить, что в таких случаях Прокул только с большею последовательностью пользовался теми же приемами, которыми руководился сам Лабеон. Дозволяется ли покупателю и продавцу определение покупной цены оставить на усмотрение третьего лица. Лабеон не считал такую сделку куплею-продажею, напротив Прокул признавал ее за таковую*(633); в его глазах, требование точной цены (pretium certum), стало быть, не теряло оттого, что определение отдавалось на усмотрение третьего лица и должно было последовать после заключения самой сделки. Я имею здание на своей земле; если кто надстроит стену на моей стене, то надстроенное принадлежит, по Лабеону, строителю, по Прокулу же, оно принадлежит мне, ибо, по общему правилу, всякое здание, кем бы оно возведено ни было, принадлежит собственнику земли и для приложения этого правила безразлично, основывается ли здание непосредственно на земле или чрез посредство другой стены.*(634) Обладатель сервитутного права на водопровод (aquaeductus) может, по Лабеону, ссудить каждого водою из своего водопровода; напротив, по Прокулу, он не должен делать это, потому что сервитут устанавливается собственно для надобностей того имения, которое принадлежит обладателю сервитута.*(635) Некто назначил своим наследником эманципированного сына, а на случай, если он не примет наследства одного из своих рабов, которому вместе с тем даровал свободу; потом завещатель сошел с ума и он испросил у претора <владение> наследством без завещания (ab inteslato). Лабеон говорил, что сына должно считать наследником по завещанию, коль скоро доказано, что это последнее составлено в здравом уме; но Прокул находил это решение неправильным. Qын, тем самым, что он не хотел вначале воспользоваться завещанием, открыл рабу путь к наследованию; нельзя также сказать, что в данном случае сын вел себя <как бы наследник> (pro lierede, gestio, см. 213) и таким образом молчаливо вступил в наследование по завещанию, ибо кто не осуществляет своих наследственных прав и испрашивает себе <владение> на другом основании, тот не ведет себя как наследник.*(636) Кому-либо оставлено наследство под условием принесения известной клятвы (<si iuraverit>); если наследник приносит клятву, то, по Лабеону, надо дожидаться с его стороны <не каких-нибудь других действий, чтобы сказать, что он начал вести себя как наследник; напротив; по Прокулу, для сказанной цели достаточно уже одного факта принесения клятвы.*(637) Сказанным мы удовольствуемся для характеристики Прокула.*(638) После Лабеона оа принял руководительство его школой, которая, по-видимому, только теперь окончательно окрепла и получила характер прочного учреждения; юристы, которые вышли из этой школы, стали называться прокулианцами. Рядом с ними действовали юристы, воспитанные школой Капитона; как кажется, и она окрепла только при учениках этого последнего, Мазурие Сабине и Raccit, и воспитанники ее назывались сабинианцами.
194. Прокулианцы и сабинианцы представляли две противоположные партии (sectae) и по выходе своем из школы. Было бы ошибочно приписывать этой противоположности какое-либо принципиальное значение; это не было различием направлений в смысле, нам современном, когда каждое направление основывается на особом, определенном принципе. Разделение римских юристов на две партии обусловливалось прежде всего тем обстоятельством, что существовали две школы и два основателя школ, с первенствующим личным значением; каждый юрист льнул к своим товарищам по обучению, так что партия объединялась прежде всего общностью школьных занятий и личным влиянием основателя или учителя. Юристы, которые не учились ни в одной из двух школ, не вступали потом и в состав партий. Понятно, по многим отдельным вопросам школы и партии расходились, и до нас сохранилось слишком два десятка таких контроверз, их изучение приводит только к тому заключению, что прокулианцы, идя по стопам своих первых учителей, Лабеона и Прокула, отличались более передовым характером, нежели их противники; по многим отдельным вопросам, они стояли за изменение в новом духе, тогда как сабинианцы отстаивали старину. В своих нововведениях прокулианцы не вносили в право нашего принципиально нового и, в конце концов, все споры двух партий сводились к тому, в какой мере следует прилагать новые принципы, оставленные империи республикой. Прокулианцы чаще высказывались против формализма, нежели сабинианцы. Так, в противоположность этим последним, они утверждали, что жеребята, телята и т. д. не суть вещи mancipi до тех пор, пока не достигнут того возраста, в котором они приручаются*(639); очевидная тенденция заключалась в этом случае в том, чтобы изъять молодых животных из области манципации и открыть возможность для приобретения их в полную собственность посредством простой традиции (ср. стр. 56). Прокулианцы допускали перегринов, наравне с римскими гражданами, к совершению литерального контракта, тогда как сабинианцы дозволяли это лишь с ограничениями.*(640) По-видимому юристы из школы Прокула, так же как и сам Лабеон, первые содействовали тому, что в практику исков <строгого> права (stricti inris) были перенесены различные правила (касательно ответственности неисправного должника), которые составляли первоначально характеристический признак исков <по совести> (bonae fldei iudicia).*(641) Подвластный сын мог создать для своего отца долг по делам своего пекулия (а. de peculio); если этот сын был передан в усыновление другому лицу, то на усыновителя не переходила, по сабинианскому мнению, никакой ответственности по сказанному долгу; однако <некоторые> юристы, под которыми следует, может быть, разуметь прокулианцев, распространяли действие иска - а. de pecnlio - и против усыновителя.*(642) По старому праву, <свой> наследник был наследник необходимый (necessarins), не имевший права отказаться от наследства; согласно с этим сабинианцы решали, что если такой наследник передаст (in iure cessio) кому-либо свое наследство, то он совершит недействительный акт. Напротив, по мнению прокулианцев, этот акт надо рассматривать как передачу наследственного имущества после добровольного вступления в права наследства, <ибо все равно, приобретает ли наследник свое наследство добровольно или по принуждению>.*(643) По старому праву, завещатель должен был упомянуть в своем завещании о своих сыновьях ( 54) и в случае несоблюдения этого требования завещание объявлялось недействительным даже тогда, если неупомянутый сын умирал раньше самого завещателя; так думали сабинианцы, так думал еще Юстиниан*(644), но прокулианцы не усматривали в последнем обстоятельстве достаточного основания для уничтожения завещания.*(645) По старому праву, назначение наследника должно было предшествовать в завещании всем другим распоряжениям. Прокулианцы положили начало смягчению этого строгого требования, допустив, в противоположность сабинианцам, что завещание можно начинать с назначения опекуна.*(646) Император Траян допустил то же самое относительно поименного лишения наследства.*(647) Прокулианцы же*(648) содействовали образованию правила, которое дозволяло для целей одного отказа употреблять слова, назначенные для другого отказа, напр., словами do lego vindicationem) отказать кому-либо чужую вещь (per daranationeni)*(649); законодательное подтверждение этого правила появилось в сенатусконсульте Нерона (64 г.?) и в конституции имп. Адриана, и наконец при сыновьях Константина В. вовсе были отменены всякие торжественные формулы при назначении отказов; Юстиниан же уничтожил самое деление отказов на четыре вида (стр. 147 сл.), постановив, что всякий отказ дает его приобретателю вещный иск, т. е. все отказы, по своему юридическому действию, стали отказами per vindicationem. Как наследник (добровольный) приобретает наследство чрез принятие его, так, по мысли прокулианцев, получивший отказ per vindicationem приобретал его не тотчас после того, как наследник вступил в наследство (как полагали сабинианцы), но лишь тогда, когда он сам изъявлял свое согласие на принятие отказа.*(650) И в этом случае взгляд прокулианцев нашел себе косвенное подтверждение со стороны императора, хотя юристы, каковы Гай*(651) и Павел*(652), продолжали оставаться при противоположном мнении. Спрашивалось, кому же, если следовать прокулианцам, принадлежало отказанное в промежуток времени между вступлением наследника в наследство и принятием отказа легатарием? Прокулианцы отвечали на этот вопрос так, что отказанное составляло в сказанное время как бы ничью собственность; то же самое признавали они относительно отказа под условием: в промежуток времени между вступлением наследника в наследство и осуществлением условия, отказанное должно было составлять как бы ничью принадлежность. Что касается до сабинианцев, то у них весь вопрос мог касаться только условного отказа, и они думали, что вплоть до осуществления условия отказанное продолжает принадлежать наследнику.*(653) В этом случае за прокулианцами был очевидный перевес в смысле более сильного юридического анализа, и если их решение не было еще достаточно искусно, то все же заслуга их состояла в том, что они понимали необходимость отрешиться по данному вопросу от первоначального, слишком конкретного воззрения на предмет. И в других случаях прокулианцы могли бы похвалиться тем же превосходством. Смотря на предмет с точки зрения современного и действующего права и понимая практическую необходимость строгого различения родственных сделок, прокулианцы настаивали на отличении купли-продажи от мены, тогда как сабинианцы были готовы смешать эти две сделки.*(654) Если обязательство без поручителя заменялось другим таким же, но с поручителем (sponsor), или обратно, то прокулианцы, в противоположность сабинианцам, не усматривали в этом случае новации и таким образом склонялись, по-видимому, к признанию поручительства, как самостоятельного отношения.*(655) Обе партии допускали, что одно лицо может уплатить за другое его долг; но спрашивалось, как характеризовать юридически подобный акт? По мнению сабинианцев, уплата, сделанная одним за другого, сама собою (ipso iure) уничтожает обязательство должника; прокулианцы же не забывали, что по цивильному праву такой результат не допускался, и потому находили, что в данном случае обязательство уничтожается не само собою, но посредством эксцепции (е. doli), которую должник может противопоставить иску своего кредитора.*(656) Здесь анализ работал уже в сфере условно исторических идей, каковою была идея мнимого неравенства цивильного и преторского права, и легко могло произойти, что юрист, увлекшись таким анализом, нарушит интересы практической жизни. Так, действительно, произошло с прокулианцами. В некоторых случаях они настойчивее своих противников держались за такие положения, которые были только непосредственным выводом из известных свойств институтов старого права, так что в этих случаях сабинианцы явились наиболее передовыми. Постановление XII таблиц о том, что троекратная продажа (манципация) сына уничтожает власть отца, прокулианцы относили ко всем манципациям, тогда как менее последовательные сабинианцы в случае обязательной для отца отдачи сына в кабалу за преступление (noxa) удовлетворялись одною манципацией; они говорили (и с исторической точки зрения были правы), что приведенное постановление подразумевает одни добровольные манципации, но не вынужденные законом.*(657) Рабу, который принадлежит двоим господам, один из них приказывает совершить стипуляцию, в качестве кредитора, раб же называет в стипуляции обоих господ своих. Спрашивалось, кому принадлежал иск по такой стипуляции: приказавшему господину или обоим вместе? Сохраняя формальный характер стипуляции, прокулианцы разрешали этот вопрос во втором смысле, сабинианцы же - в первом.*(658) Близко к вышеизложенному стоял другой случай: раб, стипулируя по приказанию одного из своих господ, называл только имя другого господина. По одному мнению, вероятно, прокулианскому, иск принадлежал тому, от имени кого стипуляция сделана; по другому мнению - обоим; по третьему - приказавшему, и так же разрешил вопрос имп. Юстиниан в 530 г. по Р. X. Увлечение логическою последовательностью вообще заманчиво, но не всегда практично. Спрашивалось, каково юридическое положение вещи, которая брошена своим хозяином и никем другим еще не освоена res derelicta)? Сабинианцы руководились просто конкретною действительностью и разумно отвечали, что вещь в сказанном положении - ничья; напротив прокулианцы конструировали весь случай с точки зрения права собственности. Они находились под очевидным влиянием той мысли, что каждая вещь непременно должна принадлежать кому-нибудь, и полагали, что брошенная вещь до тех пор остается во власти бросившего, пока ее не присвоит кто-либо другой.*(659) Невозможное условие, включенное в сделку, делало самую сделку ничтожною, и прокулианцы держались этого правила безусловно; напротив сабинианцы, щадя волю завещателя, допускали исключение в пользу условных отказов*(660), что потом распространилось и на условное назначение наследника.*(661) Домовладыка не мог быть должником своего подвластного лица; наследник есть должник того, кому что-либо отказано по завещанию, и потому лицо, состоящее под властью наследника, не может получать отказы. Так именно думали прокулианцы; напротив сабинианцы допустили некоторое исключение из этого правила на случай, если оставлен условный легат или легатарий до осуществления условия станет свободен.*(662) Юстиниан остался на стороне сабинианцев.*(663) Стипуляция свободного лица на имя другого свободного лица вообще недействительна: как мы знаем, старое право не допускало представительства. Если кто-либо стипулировал за один раз на свое и чужое имя, то, спрашивалось, сколько приобретал он по такой стипуляции? Прокулианцы утверждали, что его приобретение ограничивалось половиной, на остальную же половину стипуляция была недействительна; сабинианцы полагали, что он приобретает в данном случае все, но только в свою пользу.*(664) Как последующие юристы, каков Помпоний*(665), так и Юстиниан*(666), придерживались мнения прокулианцев; напротив сабинианское решение находило себе приложение относительно неформальных сделок, какова купля-продажа.*(667) Раб или подвластный сын причиняли вред кому-либо, не господину своему, за что подлежали отдаче в кабалу пострадавшему; но случалось, что по какому-нибудь основанию они и без того подпадали под его власть. Сабинианцы понимали, что при таких условиях кабальное право пострадавшего теряло свое практическое значение и потому признавали его погасшим, напротив прокулианцы говорили о нем, что его осуществление только приостанавливалось на время, пока будет продолжаться право пострадавшего, как господина.*(668) Юстиниан высказался за сабинианцев.*(669)
По старому праву, как мы знаем, после состоявшейся контестации иска ответчики, не мог отделаться простым исполнением того, что он должен был бы сделать в пользу противника до того момента и, не смотря на сделанное исполнение, подвергался всей тяжести судебного понуждения. Преторский эдикт ввел противоположный порядок при разбирательстве по личным и иск другим искам (actiones arbitrariae, 203), а практика распространила то же на все иски по совести (а. bonae fidei). Сабин и Кассий пошли еще дальше и высказались за полную отмену старого порядка даже в исках <строгого> права (а. stricti iuris). Они утверждали, что судья должен оправдать каждого ответчика (без различия, каким иском он привлекается к ответственности), как скоро он удовлетворил истца в промежуток между контестацией иска и постановлением судебного приговора, откуда пошла поговорка, что, по Сабину и Кассию, все суды - оправдательные*(670); прокулианцы допускали, по-видимому, то же правило только относительно вещных исков и исков <по доброй совести>. И здесь в сторону от прямого пути прокулианцы были сбиты, как кажется, излишнею логическою последовательностью: в старых исках (а. stricti iuris),они сохранили и старое действие контестации, став отчасти в разрез сами с собою (примечание 639).*(671)
Два решения свидетельствуют во всяком случае о значительной продуктивности прокулианцев и о понимании ими права в связи с условиями его развития. Спрашивалось, кому должна принадлежать вещь, которая была сделана кем-либо из чужого материала, напр., хлеб, испеченный из чужой муки, статуя, вырубленная из чужого мрамора? Сабинианцы в этом случае не признавали самого факта новой вещи и потому полагали, что собственник материала оставался и собственником сделанного из него. Иначе посмотрели на дело прокулианцы. Сделанное из чужого материала составляло, по их мнению, новую вещь и должно было принадлежать сделавшему.*(672) Таким решением устанавливали новый способ приобретения прав собственности - спецификация (specificatio). Этот способ ограждал двоякие интересы: во- первых, в нем промышленному труду отдавалось первенство над голою собственностью; во-вторых, в ней находили свою защиту третьи лица, которые могли приобрести вещь у сделавшего ее, не зная, что она сделана им из чужого материала. Спор юристов по данному вопросу держался до Юстиниана, который положил ему конец решением, довольно неискусным. По этому решению, вещь доставалась собственнику материала, если могла быть приведена опять в свой первоначальный вид; она доставалась сделавшему ее, если такое обращение было невозможно.*(673) - Обращаемся к другому прокулианскому нововведению, не менее интересному. Мы знаем, что, по старым обычаям, совершеннолетие мужчин признавалось по достижении ими половой зрелости, на основании индивидуального освидетельствования (стр. 127). С падением патриархальных нравов такое мерило, естественно, оказалось неудобным, тем более что из употребления вышли костюмы древнего времени. Точная цифра возраста, в качестве мерила совершеннолетия, подходила к новым условиям лучше, нежели особое освидетельствование каждого отдельного лица. Это поняли прокулианцы и, по их мнению, малолетство мужчин прекращалось с наступлением четырнадцатилетнего возраста, сабинианцы же продолжали стоять за индивидуальное освидетельствование*(674); потом сложилось третье мнение, которое соединяло оба условия вместе.*(675) Юстиниан остановился на том, что принял мнение прокулианцев.*(676)
Разумеется, были контраверзы случайного происхождения*(677), знакомство с которыми ничего не прибавит к характеристике обеих школ; разумеется, что сабинианцы также выступали новаторами по некоторым вопросам, примеры чего мы уже видели. Между прочим Сабину приписывается признание особого вида поручительства - поручительства под видом мандата (mandatum qualificatuin). Кто-либо поручает К, оказать кредит Д; это поручение делает поручающего поручителем за Д пред К, так что поручающий отвечает пред К чрез а. raandati contraria в размере оказанного кредита.*(678) В другом решении относительно договора поручения Сабин и Kaccий показали себя формалистами. Если принявший поручение преступил границы своего полномочия, то, по их мнению, он вовсе лишался своего иска (а. mandati); напр., если ему было поручено купить что-либо за сто, а он купил за полтораста, то он не мог требовать от поручившего даже сто. Напротив прокулианцы допускали иск в пределах полномочия и в данном примере дозволяли принявшему поручение отыскивать с поручившего истраченные сто.*(679)
195. Сабин и Кассий называются обыкновенно как основатели сабинианской школы и сабинианских воззрений, Прокул и Нерва - как основатели прокулианской школы и прокулианских воззрений. Авторитет Лабеона стоял впрочем выше авторитета его ближайших учеников; до времени имп. Адриана он занимал первое место и на него ссылались нередко сами сабинианцы. Сочинения Лабеона служили источником для извлечений и предметом для толкований. - С наступлением второго столетия по Р. X. стало сглаживаться разделение юристов на партии*(680), особое почтение к старым авторитетам стесняло самостоятельное движение юридической мысли, а в частности, при развившемся абсолютизме, последователям Прокула и Нервы могло быть не совсем ловко причислять себя открыто к партии, с происхождением которой связывалось воспоминание о некотором политическом вольномыслии. После Публия Ювенция Цельза, который принадлежал самому началу II столетия и был замечательнейшим из прокулианцев последнего времени, мы не встречаем уже сколько-нибудь видных представителей этой партии. При имп. Адриане (117 - 138) из сабинианской школы вышло новое светило юриспруденции Сальвий Юлиан, может быть, величайший из всех римских юристов (Фиттинг). Последующие цитировали его более, чем кого либо другого. По поручению Адриана, который назначил его членом вновь учрежденного государева совета, Сальвий Юлиан предпринял и совершил колоссальную работу. Он соединил все эдикты, изданные до его времени, в один общий эдикт, который с тех пор получил постоянную обязательную силу, почему назывался edictum perpetuura. Этот общий эдикт совместил в себя все постановления, которыми гражданину надлежало руководиться при ведении судебных дел в порядке формулярного и, вообще, преторского судопроизводства. Эдикты обоих преторов, городского и перегринов, были слиты воедино и, кроме того, пополнены заимствованиями из эдиктов провинциальных правителей. Эдикт курульских эдилов приложен в конце. Вся работа представляла отчасти компилятивный, отчасти творческий характер, как всякая кодификационная работа, цель которой состояла не только в том, чтобы собрать в одно и уложить в какую-либо систему все, выработанное до того времени, но и в том, чтобы по возможности обеспечить будущее от необходимости создавать новые положения. Значение Юлиановой работы было громадное. Она сразу подавила юридическое творчество и составила новый шаг на пути разделения двух функций юридического мышления: творчества юридических норм и их применения. Такое воздействие не могло пройти бесследно, особенно во время, когда и без того юриспруденция, находя все меньше и меньше питания в жизни, должна была наконец повернуть на путь постепенного ослабления и вымирания. Впрочем следует ответить то же событие еще с другой стороны. В эпохи, когда мысли грозит подобный поворот к медленной смерти, весьма важно бывает собрать в одно живительные идеи прошлого, чтобы оставить будущим поколениям внушительный и обильный источник вдохновения. Никогда так не веруют в авторитет, как в эпохи вымирания и застоя, и ничто в глазах юриста не обладает таким авторитетом, как кодекс, составление которого окружено ореолом великих имен и славных воспоминаний.
История юриспруденции после Юлиана представляет еще много громких имен. Мы встречаем здесь Секста Помпония (ок. 100 г.), наиболее известного своим фрагментом, в котором он излагает краткую историю римского законодательства, магистратуры и правоведения*(681); Гая (ок. 100 г.), автора знаменитого учебника (институции) и по предположению преподавателя права в юридической школе Бейрута. Находясь вдали от Рима, Гай не пользовался <правом ответа> (ius respondendi) и живо сохранял еще предания сабинианской партии, тогда как в Риме успело сгладиться самое разделение юристов на партии. Мы встречаем далее высоко благородного в своих поступках и мыслях, краткого и меткого в своем стиле, Эмилия Папиниана (ум. 212 г.), который, по господствующему мнению, был величайшим юристом Рима и, конечно, занимал это место среди юристов после Юлиана. Домиций Ульпиан (ум. 228 г.), который писал ясно и достаточно пространно для легкого понимания, современник его, менее талантливый Юлий Павел и наконец ученик Ульпиана Модестин (ок. 240 г.) замыкают собою список корифеев блестящего периода императорской юриспруденции.
196. Высокий интерес представляет изучение пространных остатков от литературной деятельности этой юриспруденции. Замечательный юрист- практик, каким был римский юрист, отразился в них всецело. Тремя чертами мы должны характеризовать его труд: реализм, индивидуализм, нравственное начало. Римский юрист трудился на почве конкретной действительности; главным предметом его исследования служили те многообразные положения (казусы), которые возникали в правовой области в том виде, как их создавал или мог создать гражданский оборот. Такою реальною основою обусловливалось, что от юриста не ускользали разновидности различных положений; с необыкновенною чуткостью он воспринимал их особенности и свое решение приноравливал к данному положению субъекта, объекта и окружающей обстановки. Это - индивидуализм. Он был тесно связан с тем обстоятельством, что в порядке судопроизводства гражданские дела решались судьей присяжным, юрист же или сообщал окончательную отделку тому, что выходило из самой практики, или же, направляя эту практику, соблюдал ее основной характер. Решение дела по внутреннему убеждению (как это говорится в наше время) было субъективною стороною того, что объективно представлялось как индивидуализм и открывало широкий путь к проведению нравственного начала в правовой порядок. Отчасти под именем <справедливости> (aequitas), чаще под именем <доброй совести> (bona lides), также под именем <добрых нравов> (boni mores), честности (honesfas) и другими (pietas, verecundia и т. п.) нравственность проникала в юридические решения и нередко определяла их окончательное направление. Напр., при толковании сделок, смысл которых не был вполне ясен, высшим критерием служили справедливость, честность, добрые нравы и т. д., и, сообразно этому критерию, устанавливался окончательно тот или другой смысл спорной сделки.
197. Что касается до самой литературной деятельности юристов, то мы не должны предъявлять к ней высоких требований. Для юриста она не составляла цели сама по себе, но служила по преимуществу средством для передачи и увековечения знаний, которые приобретались и развивались на практике. <Мнения> (opiniones), <вопросы> (quaestiones), <ответы> (responsa), <письма> (epistulae), <разговоры> (disputationes), особенно толкования на эдикт (ad edictura), на те или другие законодательные памятники, на сочинения прежних юристов - вот обычные роды литературной деятельности римских юристов. Один перечень их достаточно показывает, как мало литература обособилась еще от практики и как далеко стояла она от того, чтобы приписать ей научный характер. Чего не было в практической деятельности юриста, того почти нечего искать в его литературных произведениях. Так, мы почти не встречаем мотивировки положений и решений. <Приобретение права собственности по давности (usucapio)>, говорит Нераций, <установлено для того, чтобы был какой-нибудь конец тяжбам (о принадлежности вещей>.*(682) Гай говорит про тот же способ приобретения, что он <установлен в интересах <общественного блага, для того, чтобы право собственности <на некоторые вещи не пребывало в продолжительной и <почти постоянной неизвестности>.*(683) Эти два места представляют очень редкий пример мотивировки, в строгом смысле, т. е. указания тех целей, для достижения которых назначен тот или другой институт; в применении к отдельным решениям мотивировка этого рода совсем не встречается. Решения, если и мотивируются, то другим способом, посредством вывода их из какого-либо общего положения или определения. Пример находим у того же Гая: <если кто-либо из чужого материала сделает для себя какую-нибудь вещь, то, по мнению Нервы и Прокула, право <собственности на эту вещь должно принадлежать сделавшему, <потому что то, что сделано, прежде тою было ничье>*(684), т. е. юрист хочет сказать, что сделанное при своем появлении есть ничья вещь (res nullius) и в качестве таковой подлежит захвату (оккупации) со стороны сделавшего. Такая мотивировка не передает истинных мотивов всего решения, т. е. тех практических целей, служить которым оно назначено и имеет одно формально- логическое значение. Обыкновенно контроверзы давали юристу повод прибегать к мотивировке своих решений, для того чтобы подкрепить аргументацией свое мнение, несогласное с мнением противника. - Далее надо указать на недостатки переработки того материала, который накоплялся в форме юридических решений. Юрист не гнался за тем, чтобы обнять этот материал по возможности в немногих обобщениях. Обобщения, которые он делал, часто страдали неточностью. <Юридическое правило>, говорит Павел*(685), <состоит в том, что ошибка в праве вредит ошибающемуся, ошибка же в факте не вредит ему>; <ошибка в праве>, говорит Папиниан, <не приносит пользы, когда приобретается что-либо, но не вредит тем, кто ищет своего>*(686), - вот два правила, которые, как будет видно (гл. XXI), далеко не согласуются с казуальными решениями того же вопроса и могут служить примером многих других в этом роде. Несовершенною представляется далее классификация и основанная на ней система изложения. В господствующем роде юридических сочинений - в толкованиях к эдикту, размещение материала определялось системою самого эдикта. <Постоянный> эдикт (edictum perpetuum) делился на 3 части. В первой части помещались постановления, в которых могла оказаться нужда в той стадии процесса, когда дело находилось еще у магистрата (in iure): o юрисдикции, о примирении сторон, о призыве в суд, о лицах, которые не могут вести дело за других, о когниторах, прокураторах и защитниках и, наконец, о восстановлении в первоначальное состояние (restitutio in integrum). Вторая часть содержала в себе все нужное для составления судебных формул; здесь излагались постановления, которые определяли содержание различных исков. Порядок этих постановлений в общих чертах был следующий: постановления о вещных исках (а. in rem); o личных исках (а. in personam): кондикциях и исках по доброй совести; об исках, ограждающих права по семейственным отношениям: о приданом, об опеке; постановления о воровстве; о <владении> наследством; о разных других отношениях (dedarano infecto, de aqua pluvia и т. д.) и о деликтах. В третьей части эдикта находились постановления о судебном решении, о порядке обращения взыскания на имущество должника. Особо излагались формулы интердиктов, эксцепций и преторских стипуляций. Из всего этого видно, что система эдикта отличалась тем же процессуальным характером, который был свойствен более древней системе XII таблиц. В литературе рядом с этою системою образовалась так наз. сабинианская система*(687), которая имела свои корни, может быть, в сочинении Секста Элия Пета (tripertita), и была обязана своим развитием особенно Лабеону и Сабину. Для восстановления этой системы в точности не достает источников. По-видимому, она отличалась переходным характером и была направлена к тому, чтобы новый материал вместить в рамки, давно отжившие. Наследственное право было поставлено во главе системы; наследование по закону не уделялось, но излагалось вместе с наследованием по завещанию; семейственное право разбивалось на две части, которые размещались в двух различных местах; точно так же разбивалось положение о сделках по доброй совести, о контрактах строгого права и в связи с этим все право по обязательствам было разбито и разбросано и т. Д. Впрочем скудость источников принуждает нас отнестись осторожно к такой характеристике сабинианской системы. О том, что такой-то отдел какого-либо сочинения, был посвящен известному предмету, судят обыкновенно по тому, что об этом предмете идет речь в каком-нибудь фрагменте, который отнесен к сказанному отделу; однако признак этот - не всегда точный. Во фрагменте легко могла идти речь о предмете, который не составлял главного содержания отдела. - Крупный шаг в деле юридической систематики был достигнут в институциях, т. е. в руководствах, которые писались исключительно в интересах юридического преподавания. Условия преподавания вообще благоприятствуют развитию систематики, так как хорошая система облегчает учителю представить ученикам содержание преподаваемого предмета. В институциях было окончательно создано различие прав, как отношений защищаемых, и исков, как отношений защищающих. У Гая, руководство которого послужило прототипом и для институций Юстиниана, первые три книги были посвящены правам, четвертая - искам. Изложение первой категории прав - различного вида властей одного лица над другим совпадало с описанием состава гражданского общества и таким образом первая книга институций передавала различные положения лиц: вольноотпущенных, рабов, детей, жен, кабальных, об опекунах и о состоящих под опекой. Далее, во второй и третьей книгах излагались порядок приобретения прав вещных, порядок наследования по завещанию и по закону, порядок установления обязательств по договорам и по деликтам. Гай интересовался правами главным образом с точки зрения способов их установления и прекращения, так что его руководство представляет почти непрерывное изложение ряда юридических сделок; при этом часто к описанию сделки приурочивалось описание нескольких прав, которые могут быть установлены этою сделкою. Уже в одном этом обстоятельстве обнаруживается относительное несовершенство системы. Юридические последствия сделок, т. е. права, важнее самих сделок, и более совершенная система должна быть основана на различии прав, но не на различии сделок; описание сделок она должна приурочивать к описанию прав, но не описание прав к описанию сделок. Кроме того слишком большое внимание, уделенное сделкам, выдвигало вперед исторические, наиболее условные различия в ущерб различиям существенным. В подробностях системы, иногда существенных, не трудно найти погрешности. Так, говоря об установлении обязательств re, Гай называет только заем (mutuum), позабыв обо всех других реальных контрактах; Юстиниан привел в соответствующем месте еще три контракта (поклажу, ссуду, залоговой договор), но, в свою очередь, позабыл <о безыменных> контрактах. В числе консенсуальных контрактов Гай называет куплю-продажу, наем, товарищество и договор поручения (мандат), но не делает никакой попытки к тому, чтобы сблизить консенсуальные контракты с другими соглашениями (pacta). Вопреки единству системы сам Гай открыто допускает несколько делений одного и того же предмета на категории, делений, которые не согласуются одно с другим. Таково, напр., деление лиц (divisio personarum), с которым мы познакомились уже выше 188). Есть деления, которые основаны на недоразумениях, на сопоставлении признаков, ошибочно принятых за однородные. Таково деление вещей на телесные (res corporales) и на бестелесные (res incorporales). В этом делении за бестелесные вещи Принято то, что на самом деле составляет отношения, права. Именно сервитуты назывались бестелесными <вещами>; но такая ошибка могла быть плодотворною в практическом отношении, содействуя тому, что для установления сервитутов не требовали ни манципации, ни традиции вещи, а довольствовались одним простым соглашением сторон.
198. Истинного исторического знания, ни истинного исторического интереса также нечего искать у римских юристов. Историю своего права они знали очень неполно и наиболее точные указания могли давать почти только тогда, когда они запечатлевались в каком-нибудь законодательном или литературном памятнике. Впрочем знания каждой юриспруденции основываются по преимуществу на памятниках; но в упрек римским юристам (если только здесь может быть речь об упреках) надо поставить то, что они не чувствовали ни малейшего интереса к правдивому исследованию прошедшего и приводили прошедшее право разве ради курьеза или ради вящего выяснения учреждений, им современных. <Аквилиев закон>, говорит Ульпиан, <отменил все предшествовавшие законы о неправомерном повреждении чужого имущества и потому не за чем излагать эти законы>.*(688) Вот место, которое прекрасно характеризует отношение юриста к истории права. Указывая время появления какого-нибудь учреждения, юрист исполняет это самым неточным образом, говоря: потом (postea, deinde), когда-то (olim), ныне (nunc) и т. п.; каждое из таких обозначений обладает наиболее неопределенным значением, напр., у Гая <когда-то> (olim) означает то время издания XII таблиц, то время из начала империи. Помпоний, рассказывая свою историю законодательства, магистратуры и юриспруденции, все свои хронологические указания ограничивает тем, что повторяет множество раз слово <потом> (deinde, - deinde, - deinde). Гай сообщает такой важный факт, как реформа судопроизводства двумя Юлиевыми законами и законом Эбуция, и ни единым словом не проговаривается о содержании этих законов и их взаимном соотношении, не говоря уже о времени издания их. Время издания законов, за редкими исключениями, вообще остается неуказанным. Относительно происхождения иных институтов юристы удовлетворялись объяснениями, наиболее наивными и неправдоподобными. Но всего замечательнее была догматизация принципов и учреждений, которые во время империи могли представлять один исторический интерес. Другими словами, юристы представляли такие принципы и учреждения, рак нечто, обладающее современным значением, и искали основание их в условиях современной гражданской жизни. Так, об эксцепции они продолжали учить, что эксцепция есть акт ответчика, подобный иску истца, и находили существенное различие между защитою ответчика ipso iure и оре exceptionis, тогда как это различие было только историческое.*(689) В цивильном праве способы прекращения прав соответствовали, по форме своей, способам их установления; на этом правиле настаивали еще Ульпиан и Павел.*(690) Правило относилось, прежде всего, к обязательствам; так, обязательство, которое установлялось re (напр., заем) погашалось уплатой, т. е. тоже re, консенсуальное же обязательство (напр., купля) могла быть отменена соглашением противоположного содержания. Юристы, очевидно, не замечали, что отмена не есть то же самое, что погашение или удовлетворение, и что удовлетворение по консенсуальным контрактам могло произойти, в свою очередь, также re, посредством уплаты или передачи, напр., уплата покупной цены, передача проданной вещи. Павел пошел еще дальше и применил излюбленное правило к приобретению и прекращению владения. Владение приобреталось, по доктрине римских юристов, чрез соединение двух условий: желания овладеть вещью (animus) и поставления себя в известное фактическое отношение к ней (corpus), по утверждению Павла, владение теряется только тогда, когда оба названные условия видоизменяются в противоположные (in contranumactum). Между тем в источниках рассеяны случаи, где владение признается потерянным, как скоро владелец, вовсе не думая отказываться от него, выказывает только пренебрежение к нему. Только по историческому предрассудку, именно потому, что поклажа принадлежала старому праву, полная ответственность за неосторожность (eulpa) не применялась в практике этого договора, тогда как она применялась всецело в отношениях по ссуде; но юрист пытался объяснить это различие особенностями самих отношений по сказанным двум договорам.*(691) Интереснее всего, может быть, те изменения, которые последовательно пережило понятие <общенародного> права (ius gentiura). Мы знаем, что первоначально ius gentium было право, по содержанию преимущественно торговое и назначенное регулировать отношения перегринов между собою и с Римлянами. Когда городской претор принял его в свою юрисдикцию, тогда оно стало общим правом Римлян и Перегринов, притом из торгового оно превратилось в общегражданское: ius gentium обозначало новое гражданское право, в противоположность старому, цивильному. Но, находясь под обаянием общенародного права, которое отодвинуло на задний план цивильное право, и позабыв о первоначальной истории ius gentium, юристы старались определить его догматически. из его содержания, как оно представлялось в их время. Из права, которое назначено для всех свободных лиц на римской территории, ius gentium стало под пером юристов правом, которое существует у всех народов; itis gentium, так сказать, - обобщение от разнообразных прав, которые существуют на земной поверхности. К такому ius geutinm принадлежат, напр., рабство, опека.*(692) Потом искажение первоначального понятия пошло еще далее. Под ius geutium понимали право, которое установлено у всех людей естественным разумом; потому оно - общенародное. Общенародное право совпало с естественным (ius naturale); в этом смысле оно прирождено человечеству и, стало быть, древнее цивильного права.*(693) Гай был готов употреблять название ius gentium безразлично с названием ius naturale.*(694) <To право>, говорит он, <которое естественный разум установляет между всеми людьми, применяется одинаково у всех народов и называется общенародным> (ius gentium). Такое отождествление обоих прав было прямым результатом объективизма идей и обладало формальным характером; напрасно было бы думать, что идеи естественного права принадлежала особенная творческая роль и что отождествление обоих прав было сделано юристами <вследствие желания отыскать материал для естественного права и внешний авторитет, под которым оно могло бы быть проведено в положительное право> (Боголепов).*(695) Тщательная догматическая разработка обоих понятий (ius gentium я ius naturale) привела юристов после Гая к некоторому их различению, но существенного значения это не имело. Это был дальнейший шаг на пути формального развития обоих понятий, который не подрывал однако основного предположения о коренном родстве общенародного и естественного права.