О СУЩЕСТВЕ ПРАВА И НРАВСТВЕННОСТИ

МОТОРНЫЕ РАЗДРАЖЕНИЯ И МОТИВЫ ПОВЕДЕНИЯ

/Современная психология знает и различает три категории эле-\_^ментов психической жизни: 1) познание (ощущения и пред­ставления)1, 2) чувства (наслаждения и страдания)2, 3) волю (стрем­ления, активные переживания)3.

Эта классификация не может быть признана удовлетворитель­ной. Познавательные переживания: зрительные, слуховые, вкусо­вые, обонятельные, осязательные, температурные и другие ощу­щения, а равно соответственные представления и восприятия, имеют односторонне-пассивную, страдательную в общем смысле природу, — представляют претерпевания (pati). Чувства в техни­ческом смысле, наслаждения и страдания, тоже имеют односто­ронне-пассивную природу, представляют претерпевания приятно­го и неприятного. Переживания воли, например, воли работать дальше, несмотря на усталость, представляют односторонне-актив­ные переживания. Но путем надлежащего самонаблюдения можно открыть существование в нашей психической жизни таких пере­живаний, которые не подходят ни* под одну из трех названных рубрик, а именно имеют двустороннюю, пассивно-активную при­роду, представляют, с одной стороны, своеобразные претерпевания (отличные от познавательных и чувственных), с другой, — позы­вы, внутренние понукания, активные переживания, и могут быть охарактеризованы как пассивно-активные, страдательно-моторные переживания, или как моторные, импульсивные раздражения.

Такова, например, природа переживаний голода (аппетита), жажды, полового возбуждения. Сущность психического явления, называемого голодом или аппетитом, состоит в своеобразном пре­терпевании и в то же время в своеобразном позыве, внутреннем

1              Основные понятия и положения психологии познания, в частности, учений

об ощущениях, представлениях и комбинациях тех и других — восприятиях,

ср. «Введение в изучение права и нравственности», § 8.

2              Введение, § 9.

3              Введение, § 10.

21

 

понукании, стремлении (appetitus — ad petitus означает стремле­ние к...). Притом своеобразного pati, пассивной стороны голода-аппетита, отнюдь нельзя смешивать с чувством страдания (чув­ством неприятного). Наблюдаемые при известных условиях вместе с голодом страдания суть явления сопутствующие, к психологи­ческому составу голода как такового вообще не относящиеся и имеющие особые причины патологического свойства. Нормаль­ный, умеренный и здоровый голод сопровождается чаще чувства­ми удовольствия, чем страдания (сравни пожелание «хорошего аппетита!»). Традиционная теория голода, по которой голод есть отрицательное чувство, страдание, заключает в себе два суще­ственных недоразумения: 1) она игнорирует активную сторону явления, 2) она смешивает испытываемое при голоде-аппетите пассивное переживание, отличное от чувства в научно-техничес­ком смысле, с явлениями, могущими сопутствовать голоду, но для него не существенными1.

Аналогична природа жажды и полового возбуждения. И здесь мы наблюдаем пассивно-активные переживания, только с иным специфическим характером соответствующих претерпеваний и по­зывов.

То же можно констатировать путем самонаблюдения по схеме: pati-movere (претерпевание-позыв, пассивная и активная стороны) относительно природы страха, разного типа отвращений, как, например, при взятии в рот и попытке жевать и глотать разные негодные для пищи, например, гнилые предметы, переживаний в случаях прикосновений к паукам и некоторым иным насекомым, рептилиям иг. п.2 Эти и тому подобные моторные раздражения можно охарактеризовать как отталкивающие, репулъсивные, в отличие от аппетита, жажды и т. п., как подталкивающих, ап-пульсивных.

Все явления человеческой и животной психики:, имеющие ука­занную двустороннюю пассивно-активную природу, мы объединяем в особый класс и называем этот класс импульсиями или эмоциями3.

Вместо традиционного тройственного деления элементов психи­ческой жизни на познание, чувство, волю, в основу психологии и других наук, касающихся психических явлений, — наук о праве, о государстве, о нравственности, хозяйстве и т. д., необходимо поло­жить деление на 1) двусторонние, пассивно-активные переживания, моторные раздражения-импульсии или эмоции; 2) односторонние переживания, распадающиеся, в свою очередь, на а) односторонне-пассивные, познавательные и чувственные и б) односторонне-ак­тивные, волевые.

1              Подробное развитие и обоснование нашего воззрения на природу голода-

аппетита и опровержение существующих учений о голода — Введение, § 13

2              Введение, § 14.

в О смысле слова «эмоция» в существующей литературе ср.: Введение, § 15.

22

 

Импульсии или эмоции играют в жизни животных и человека роль главных и руководящих психических факторов приспособле­ния к условиям жизни; прочие односторонние элементы психичес-кой жизни играют при этом вспомогательную, подчиненную и служебную роль1. В частности, именно эмоции исполняют функ­ции побуждений к внешним телодвижениям и иным действиям (например, к умственной работе и иным так называемым внутрен­ним действиям), вызывая непосредственно соответственные физи­ологические и психические процессы (импульсивные или эмоцио­нальные действия) или соответственную волю (волевые действия).

Громадное большинство переживаемых нами импульсии, мож­но сказать, все, кроме весьма немногих, которые достигают исклю­чительно большой интенсивности и обладают резко выраженным специфическим и обращающим на себя внимание характером, протекают незаметно для переживающих их и недоступны откры­тию и изучению для невооруженного взора. Мы переживаем еже­дневно многие тысячи эмоций, управляющих нашим телом и нашей психикой, вызывающих те телодвижения, которые мы совершаем, те мысли и волевые решения, которые появляются в нашем созна­нии, и разные другие физические и психические процессы, но сами эти управляющие психофизической жизнью факторы остают­ся, за редкими исключениями, не замеченными.

Замечаются лишь отступления от нормального хода эмоцио­нальной жизни: с одной стороны — чрезвычайные подъемы волн эмоциональной психики, с другой стороны — чрезвычайные пони­жения их; в последнем случае замечается особое тягостное состоя­ние скуки, апатии.

Ввиду обычной незаметности и нераспознаваемости импульсии возникает имеющий весьма важное значение для психологии и других наук, в том числе науки о правовых и нравственных явлениях, вопрос: нельзя ли найти такие технические (экспери­ментальные) приемы и средства, с помощью которых можно было бы открывать, различать и более или менее ясно наблюдать обык­новенно незаметные и нераспознаваемые эмоции?

Эмоциям свойственна, между прочим, весьма большая чув­ствительность и эластичность, т. е. способность в зависимости от обстоятельств подвергаться большим колебаниям силы, интенсив* ности. При наличности известных особых условий такие импуль­сии, которые обыкновенно бывают относительно слабы и незамет­ны, нераспознаваемы, достигают чрезвычайно сильного подъема интенсивности и делаются тогда заметными и доступными наблюде­нию и изучению. И вот путем изучения законов колебания интен­сивности эмоций, в частности познания условий доведения их до высших степеней интенсивности, можно достигнуть обладания таки­ми техническими средствами, которые, подобно увеличительным

1 Введение, § 15 и др.

23

 

стеклам, микроскопам и т. п. в других областях науки, давали бы нам возможность открывать и наблюдать соответствующие, при обыкновенных условиях недоступные нашему познанию, явления.

Здесь можно ограничиться указанием, что импульсии имеют тенденцию возрастать в силе в случаях препятствования их реали­зации и удовлетворению, несоблюдения их требований и действий вопреки их запрещениям; например, эмоции аппетита, жажды достигают большой силы, бурности и страстности в случае воздер­жания от удовлетворения их требований; разные репульсивные эмоции: по адресу разных вредных и негодных для питания ве­ществ достигают большой силы в случае попытки нарушить их запреты, взять в рот и тем более жевать и глотать подлежащие вещества, и проч.

Соответствующие экспериментальные приемы открытия и рас­познания моторных раздражений — диагностики эмоций — мы называем методом противодействия.

Особенно если препятствия в удовлетворении переживаемой импульсии представляются субъекту одолимыми, но при попыт­ках одоления фактически не одолеваются вполне или окончатель­но, не переставая представляться одолимыми, и такие кажущиеся приближения удачи и фактически неудачи чередуются несколько раз, то подлежащие эмоции, например, аппетит, жажда, половые возбуждения, любопытство, эмоции честолюбия, доходят до чрез­вычайно большой степени интенсивности. Соответствующий экс­периментальный прием эмоциональной диагностики мы называем методом дразнения.

Методы противодействия и дразнения применимы не только в форме внешних экспериментов, но и в форме внутренних, совер­шаемых в воображении, путем соответственных представлений. Например, представив себя живо в положении находящегося на краю пропасти, имеющего во рту что-либо отвратительное и т. п., можно вызывать соответствующие отталкивающие и удерживаю­щие моторные возбуждения.

Согласно традиционным и господствующим воззрениям, моти­вы наших поступков, факторы, определяющие волю, всегда сво­дятся к наслаждениям и страданиям или к представлениям буду­щих возможных наслаждений или страданий: стремление к наслаждению, к счастью, избегание страданий — таков общий закон поведения — теория гедонизма (от греческого слова hedene — радость, наслаждение).

Так как с точки зрения гедонизма решающими для поведения факторами являются всегда и везде наслаждения или страдания (или представления наслаждений или страданий) самого действу­ющего индивида, то это, господствующее в науке, воззрение нахо­дится в столкновении с другим, распространенным в публике, воззрением, которое принципиально различает два рода поведе­ния; эгоистическое и альтруистическое и под последним разумеет

24

 

такое, которое сообразуется отнюдь не с собственными наслажде­ниями или страданиями действующего, а исключительно с пред­ставлениями о благе других. По этому поводу представители гедо­низма (который здесь можно характеризовать как монистическую теорию мотивации в отличие от житейского воззрения как дуали­стической теории, утверждающей существование двух, по природе своей существенно различных, видов мотиваций и поведения) утверждают, что представление чужого блага, чужих удоволь­ствий и т. п. не могут как таковые (т. е. если находятся вне всякой связи с нашими собственными наслаждениями или страданиями), приводить нашу волю в движение. Если люди делают добро другим, то это объясняется тем, что это им самим приятно, вообще тем, что присоединяются те же гедонистические факторы, которые действу­ют и в области называемого эгоистическям поведения1. Сообразно с этим некоторые современные психологи прямо и открыто высказы­вают то положение, что всякое поведение неизбежно эгоистично2. Другие стараются избегнуть названия человеческого поведения и человеческой природы эгоистичными путем соответственного, бо­лее узкого, толкования смысла выражений эгоизм, эгоистичный и т. д.; например, говорят, что слово эгоизм относится лишь к случаям конфликта между соображениями своего н чужого блага, что под эгоизмом следует разуметь лишь сознательное предпочте­ние своего блага благу других, или, точнее, своего меньшего блага большему благу других; поведение же, определяемое тем, что нам приятно делать другим добро или неприятно делать зло, они называют альтруистическим поведением и т. д.

1              Ср., например, Giaycki, Moralphilosophie, 2-te Aufl. 1888, S. 93: «Страдание

и удовольствие определяют волю и притом страдание и удовольствие самого

хотящего существа... Человек может иметь представление блага и страданий

других; но простые представления не побуждают к действию... Лишь в том

случае, если человеку приятно делать приятное другому, если ему неприятно

отказать в помощи другому, он станет делать приятное или помогать другому.

В самом деле, что такое любовь? Не состоит ли она в чувствовании удовольствия

при мысли о другом и при мысли о его счастии, в чувствовании неудовольствия

при мысли о его несчастии, и поэтому в охотном содействии его счастью?»

и т. д.; Sigwart, Vorfragen der Ethik, 1886, с. 6: «Человек ие может по своей

природе в действительности желать чего либо такого, что не доставляет ему

личного чувства удовлетворения; он желает в известном смысле себя самого,

своего собственного блага, и это относится ко венкой воле. Того, что не представ­

ляло бы никакого блага для меня, я не могу хотеть только потому, что оно благо

для других, а только в том случае, если оно в связи с этим имеет и для меня

понятную и чувствительную ценность. В этом смысле следует утверждать, что

не только эвдемонизм, сообразование поведения с чувствами удовольствия вооб­

ще, но и эгоизм, сообразование поведения с собственным личным удовольстви­

ем, необходимо содержится во всякой человеческой воле» и т. д.

2              Ср. только что приведенное положение Зигварта. По поводу этого положе­

ния, между прочил, Ziegler, Das Gefuhl, 3-е изд., 1899, с. 171, подчеркивает:

«Зигварт... достаточно свободен от предрассудков (unbefangen genug), чтобы

признать и наличность эгоизма so всяком человеческом поведении и желании»;

в другом месте, с. 288,  тот же автор, повторяя от себя  слова Зигварта о

необходимо эгоистичной природе поведения, добавляет: <как это вполне пра­

вильно и вполне честно говорит Зигварт?.

25

 

Эти учения представляют недоразумение, связанное с ошибоч­ным и отвергнутым выше трехчленным делением элементов пси­хической жизни. Действительные импульсы нашего поведения никогда не состоят в том, в чем их усматривают существующие учения, они состоят в эмоциях, или импульсиях в условленном выше смысле.

Для выяснения природы и характера действия факторов, опре­деляющих поведение (животных и людей), и вообще для установ­ления научной теории поведения следует различать два класса эмоций.

Некоторые эмоции имеют тенденцию вызывать определенное, специфическое, к ним специально природой приуроченное поведе­ние, вообще определенные системы физиологических и психичес­ких процессов. Назвав вызываемые эмоциями системы телодвиже­ний (сокращений мускулов) и иных физиологических и психических процессов их акциями, можно интересующие нас эмоции охарак­теризовать как эмоции с предопределенными, специальными ак­циями.

Так, например, голод-аппетит имеет свою определенную, ему специально свойственную акцию, к составным элементам которой, между прочим, относится': появление представлений и мыслей, касающихся пищи и еды, в тем более живой, доходящей подчас до степени бреда и галлюцинаций форме, чем сильнее голод; вытесне­ние прочих интеллектуальных, а равно и эмоциональных и воле­вых процессов; возбуждение и усиленное действие (при виде или представлении пищи) слюнных и иных, служащих питанию же­лез, вкусовых, обонятельных и иных важных в области питания нервов, а равно служащих питанию мускулов, например, муску­лов языка (который приходит в судорожное движение при силь­ном аппетите уже при виде пищи, ср., например, явление облизы­вания у разных животных), губ (вытягивание вперед, чмокание), щек, глотки (глотание слюнок), мускулов, действующих при схва­тывании пищи, и т. д.

Иная специальная акция приурочена к пищевым репульсиям, например, эмоциям, возбуждаемым видом, запахом, вкусом или представлением гнилого мяса; она состоит не в еде и вспомогатель­ных процессах, а в противоположных процессах, направленных на недопущение объекта в полость рта и желудка или удаление его и очищение рта и желудка2.

Точно так же специальные акции свойственны жажде, поло­вому возбуждению, любопытству, страху, стыду и бесчисленным другим, имеющим особые имена в языке и безымянным импуль-сиям.

1Ср.: Введение, § 12, где приводятся соответствующие индуктивные доказа­тельства.

2 Введение, § 14.

26

 

В виде общей формулы, определяющей действия эмоций со специальными акциями — для краткости назовем такие эмоции специальными импульсиями, специальными эмоциями, — можно установить положение: специальные импульсии имеют тенденцию превращать организм (индивидуальный психофизический аппа­рат, вообще годный для производства многих и весьма различных действий) на время в аппарат, специально приноровленный к исполнению определенной биологической функции и действую­щий в этом направлении, т. е. вызывать соответственные движе­ния (сокращения мускулов) и бесчисленные вспомогательные фи­зиологические и психические (интеллектуальные, волевые и чувственные) процессы.

Эта формула, впрочем, не содержит в себе утверждения, что акции специальных эмоций, подобно движениям машины, имеют характер абсолютной предопределенности и однообразия, что, в частности, всякий раз в случае наличности данной специальной эмоции повторяются неизменно одни и те же движения. Предопре­деленность акций специальных эмоций имеет не абсолютный, а лишь относительный характер. Разные элементы их, в частности, телодвижения (сокращения мускулов), в известных пределах до­пускают приспособление к конкретным обстоятельствам и соответ­ственные изменения. Например, телодвижения еды как элементы акции голода-аппетита не повторяются всегда в абсолютно однооб­разной форме, а применяются к свойствам съедаемых объектов (меняются сообразно указаниям подлежащих ощущений). У низ­ших животных акции специальных импульсии отличаются вооб­ще более строгой и точной предопределенностью и неизменностью, чем у высших животных; акции человеческих специальных эмо­ций отличаются вообще большей свободой и изменчивостью, чем акции специальных эмоций других высших животных. У одних и тех же животных акции одних эмоций более магаинообразны, акции других более гибки и свободны. Некоторые специальные человеческие эмоции имеют настолько свободный и изменчивый характер, что их предопределенность состоит лишь в предопреде­ленности общего направления поведения. Так, например, важны­ми, особенно с точки зрения социальной жизни, с точки зрения отношения людей к другим людям, элементами человеческой эмо­циональной психики, являются эмоции, акции которых состоят вообще в добром, благожелательном отношении к другим, причем это отношение может выряжаться в различнейших конкретных формах. Любовь, в смысле сердечной преданности другому, пред­ставляющая не что иное, как склонность (диспозицию) к пережи­ванию таких, могущих быть названными каритативными, эмоций по адресу другого, проявляется в тысячах разнообразных благоже­лательных действий и воздержаний; то же относится к любви в евангельском смысле, означающей общую эмоциональную черту характера, склонность к каритативным эмоциям по адресу других

27

 

вообще (и свободу от злостных эмоциональных склонностей). Раз­ным видам каритативных эмоций можно в качестве противопо­ложных противопоставить одиозные, злостные импульсии, направ­ленные на причинение зла, имеющие, в свою очередь, весьма свободные, в конкретных случаях изменчивые акции. Ненависть, диспозиция к эмоциям такого рода по адресу другого, проявляется в тысячах разнообразных действий1.

Точно так же весьма свободны и изменчивы акции эмоций честолюбия и тщеславия и некоторых других специальных челове­ческих эмоций.

Понятие и знание специальных эмоций и их акций должно, между прочим, повести к разрешению издавна интересующей уче­ных я мыслителей, но до сих пор не решенной проблемы о природе так называемых «инстинктов» и поведения животных вообще. В разных областях животной жизни действуют системы специаль­ных эмоций и их акций, целесообразно приспособленных к усло­виям жизни, в том числе заметных и для поверхностного наблюда­теля элементов этих акций — телодвижений. Например, питание животных целесообразно регулируется системой разных эмоций: голодом-аппетитом, жаждой, разными репульсиями, не допускаю­щими еды и питья вредных веществ, а равно излишества, охотни­чьими и некоторыми другими эмоциями, действующими в области добывания объектов питания. Тысячи разных других эмоций и их акций содействуют охране организма от опасностей, угрожающих со стороны других животных и разных иных вредных и опасных воздействий. Не зная подлинной природы соответственных систем эмоций и их психологических и физиологических акций, наблю­дая бросающиеся в глаза элементы этих акций, состоящие во внешне заметных телодвижениях, и замечая, что ряды и комбина­ции этих телодвижений ведут в совокупности к известным удач­ным результатам, например, к удачному пропитанию (добыванию и подбору объектов питания), к сохранению жизни и т. п., можно подумать, что в основе их лежат какие-то единые психические силы, направленные на достижение соответственного эффекта. Эти предполагаемые, придуманные к обширным совокупностям внеш­не заметных элементов акций разнообразнейших эмоций, мнимо единые силы и названы инстинктами. Имеется крепкая вера, что существует какой-то единый «инстинкт самосохранения», «ин­стинкт питания» и т. п., и идет великий спор об этих, в действи-

' У животных, например у собак, каритативные и одиозные эмоции имеют более неизменные, более строго предопределенные акции. Впрочем, и у людей некоторые элементы каритативных и одиозных эмоций, главным образом, эле­менты, имеющие атавистический характер, унаследованные от отдаленных., примитивных предков, имеют строго определенный характер. Например, в случае злостных моторных раздражений всегда имеется усиленный приток крови к глазам (при сильной ярости глаза заметно «наливаются кровью»), усиленная иннервация мускулов, действующих при кусании (при сильной яро­сти бывает даже «скрежет зубов*), и т. п.

28

 

тельности не существующих, вещах, лишь по недоразумению пред­полагаемых существующими.

Наряду с легионами таких эмоций, к которым приурочены определенные, хотя бы по общему характеру и направлению ак­ции, в нашей психике имеются и играют весьма важную роль в жизни еще такие эмоции, которые сами по себе не предопределяют не только частностей, а даже и общего характера и направления акций и могут служить побуждением к любому поведению; а именно они побуждают к тем действиям, представления которых переживаются в связи с ними. Такие эмоции мы назовем условно абстрактными или бланкетными эмоциями. Сюда, например, отно­сятся импульсии, возбуждаемые обращенными к нам велениями и запретами. Путем надлежащих опытов и самонаблюдений можно убедиться, что приказы и запреты, особенно если они внезапны, кратки и резки, например, * молчать!», «назад!», «не сметь тро­гать!», и высказываются надлежащим строго-внушительным то­ном и с надлежащей повелительной мимикой, действуют, так сказать, как электрические токи, моментально вызывая в нашей психике своеобразные моторные раздражения, действующие в пользу того поведения, которое соответствует содержанию веления 'или запрещения. Положительные веления возбуждают понукаю­щие к соответственному действию эмоции; отрицательные веле­ния, запреты возбуждают задерживающие, репульсивные эмоции по адресу запрещенных движений или иных действий. Аналогично действуют на нашу психику, т. е. тоже возбуждают своеобразные импульсии в пользу или против известного поведения обращенные к нам просьбы, мольбы, советы. Различие между повелительными импульсиями и импульсиями, возбуждаемыми просьбами и сове­тами, состоят, между прочим, в том, что первые имеют характер жестких и принудительных внутренних понуканий, между тем как вторые имеют мягкий, уступчивый, гибкий характер; первые переживаются как внутреннее стеснение свободы и принуждение, вторые — как свободные побуждения.

Путем эмоций, возбуждаемых велениями, просьбами, советами и т. п. средствами управления чужим поведением, разными сигна­лами, словами и знаками команды и проч., можно вызывать лю­бые телодвижения или иные действия, поскольку не имеется каких-либо особых физических препятствий или более сильных противодействующих психических (эмоциональных или волевых) факторов. Превосходные иллюстрации и подтверждения можно, между прочим, наблюдать в области гипнотизма. В случаях так называемого гипнотического сна, обыкновенно возникающие и действующие, в частности, например, противодействующие ис­полнению нелепых велений и т. п., эмоциональные и волевые процессы не возникают, и вообще соответственный контрольный и задерживающий психический аппарат находится в состоянии усып­ления и бездействия; вследствие этого вызываемые обращениями

29

 

гипнотизера эмоции и представления исключительно (или почти исключительно) господствуют в психике гипнотизированного, и он совершает все то, что ему приказано, в частности, например, и разные нелепые телодвижения, например, летательные, плава­тельные и т. п.1. Подобных же результатов, в частности, исполне­ния нелепых велений, можно экспериментально достигать и в других случаях бездействия или слабого действия психического контролирующего и задерживающего аппарата, например, если подвергаемый подобным опытам субъект находится в состоянии спросонок, опьянения, в состоянии болезненной психической слабо­сти, в частности, в состоянии «слабоволия», если он так застигнут врасплох, что эмоция, возбужденная нелепым приказом, вызывает соответственный эффект раньше «пробуждения» контрольного ап­парата, и проч. В разных областях человеческой жизни, напри­мер, в области воспитания и управления поведением детей, рабов, слуг, в области военного и морского дела, в тех обширных облас­тях народного труда и производства, где необходимо действие по команде, вообще исполнение чужих указаний, подчинение поведе­ния одних непосредственному управлению других, интересующие нас эмоции играют весьма важную роль в качестве основного и необходимого мотивационного средства.

Такой же характер эмоций, не имеющих своих предопределен­ных, специфических акций и побуждающих к таким действиям, представления которых переживаются в связи с эмоцией, имеют, как видно будет из дальнейшего изложения, и эмоции, составляю­щие существенные элементы нравственных и правовых пережива­ний и вызывающие нравственное и правовое поведение.

Вообще побуждениями наших поступков являются или специ­альные эмоции — и тогда наше поведение имеет характер истори­чески приуроченной к данной эмоции специфической акции, или бланкетные, абстрактные эмоции — и тогда характер и направле­ние нашего поведения определяется содержанием связанного с эмоцией представления поведения (акционного представления).

Что же касается тех психических процессов, которым ходячие теории поведения приписывают роль побуждений, то они в дей­ствительности или вообще отсутствуют, произвольно считаясь на­личными в угоду конструированной теории, или, в других случа­ях, имеются налицо в сознании, но никакой роли в мотивации поведения не играют, или, в третьей категории случаев, играют лишь роль таких переживаний, которые вызывают такие или иные эмоции, побуждающие к соответственному поведению.

В частности, наслаждения и страдания, поскольку они в кони ретных случаях вообще имеются налицо, не играют никакой рол(

1 В современной литературе объяснения этого явления не имеется, или, точнее, за объяснение его принимается ссылка на «суггестию», «внушение», как если бы это была какая-то особая сила, приводящая органы другого в движение, и т. д.

30

 

в процессе мотивации, если они (как это сплошь и рядои бывает) не приводят нас в эмоциональное возбуждение, если мы остаемся по отношению к ним равнодушными, апатичными в эмоциональном смысле. В остальных, т. е. в тех случаях, когда эти переживания имеются налицо и возбуждают такие или иные эмоции, возникают побуждения к действиям или воздержаниям; но эти побуждения состоят отнюдь не в положительных или отрицательных чувствах, наслаждениях или страданиях как таковых, а в тех эмоциях, которые в данных случаях возникают и действуют. Обыкновенно наслаждения вызывают по своему адресу притягательные, аппуль-сивкые, аттрактивные эмоции, страдания — отталкивающие, ре-пульсивные эмоции, и постольку имеются импульсы, действующие в пользу наслаждений или против страдания. Но бывает и наоборот: разные удовольствия, наслаждения, в зависимости от воспитания и характера данного человека или имеющегося в данное время (на­пример, после смерти дорогого человека) психического состояния, возбуждают подчас репульсивные, отталкивающие эмоции, и в этих случаях бывает антигедонистическое, направленное против наслаж­дения поведение. Разным образом страдания возбуждают подчас аттрактивные эмоции и сопровождаются тоже антигедонистичес­ким поведением.

Такие мотивационные процессы, в которых участвуют наслаж­дения и страдания в качестве возбудителей эмоций, побуждающих к такому или иному поведению, можно назвать чувственно-эмоци­ональной мотивацией.

Аналогично наличным наслаждениям и страданиям действуют в области мотивации представления будущих наслаждений и страда­ний. Эти представления, поскольку они вообще имеются налицо, не играют никакой роли в мотивации, если они не возбуждают ника­ких эмоций, если субъект относится к ним безразлично в эмоцио­нальном смысле. Б остальных случаях, когда эти представления имеются налицо и возбуждают такие или иные эмоции, возникают побуждения к действиям или воздержаниям; но эти побуждения состоят отнюдь не в этих гедонистических, касающихся наслажде­ний и страданий представлениях, как таковых, а в тех эмоциях, которые в данных случаях действуют. Обыкновенно представления возможных в будущем наслаждений вызывают аттрактивные, пред­ставления будущих страданий — репульсивные эмоции, и посколь­ку имеются импульсы, действующие в пользу реализации наслаж­дения или предотвращения страдания посредством соответствующего поведения. Но бывает и наоборот; представления удовольствий, например, развлечений, предлагаемых оплакивающему смерть до­рогого человека, вызывают подчас репульсивные, отталкивающие эмоции, и в этих случаях бывает антигедонистическое, направлен­ное против удовольствий поведение и т. д.

Такие мотивационные процессы, в которых участвуют пред­ставления (или иные интеллектуальные процессы: восприятия,

31

 

мысли и т. д.) в качестве возбудителей эмоций, побуждающих к тому или иному поведению, можно назвать чувственно-эмоцио­нальной мотивацией. Тот вид интеллектуально-эмоциональной мо­тивации, в котором имеются представления достижимых посред­ством известных действий или воздержаний эффектов и эмоции, направленные на реализацию этих эффектов и побуждающие к соответствующему поведению, мы будем называть целевой, или телеологической мотиваций, представления таких будущих, под­лежащих реализации эффектов — целевыми, телеологическими представлениями, а представляемый эффект — целью; положи­тельной целью, если дело идет о достижении, отрицательной це­лью, если дело идет о предотвращении того или иного изменения существующего положения; избираемое для осуществления поло­жительной или отрицательной цели поведение есть средство, соот­ветственное представление — представление средства.

Отнюдь не следует думать, будто роль целевых представлений в области мотивации могут играть только представления гедонисти­ческого содержания, образы возможных наслаждений или страда­ний. Способность возбуждать притягательные и отталкивающие эмоции и стало быть, определять наше поведение в качестве целе­вых представлений принадлежит не только гедонистическим, а и разным иным представлениям возможных эффектов наших поступ­ков; сюда относятся, в частности, разные представления пользы и вреда, утилитарные представления, которые отнюдь не следует смешивать с гедонистическими; сюда же принадлежат различные представления чисто объективных, например, технических, науч­ных эффектов и т. п. — без примеси представлений удовольствия или пользы для нас или для других. Наряду с гедонистической (и антигедонистической) целевой мотивацией существует и играет большую роль в жизни утилитарная (и антиутилитарная, ср., напри­мер, выше о злостных эмоциях) и объективно-целевая мотивация.

Но и относительно всех вообще представлений возможных эффектов наших поступков следует заметить, что им отнюдь не принадлежит монополия вызывать эмоции и определять наше поведение.

Существует много других представлений, которые действуют точно таким же образом, и, кроме телеологической мотивации разных видов, существуют еще разные иные классы интеллекту­ально-эмоциональной мотивации. Часто высказываемое философа­ми, психологами, юристами, моралистами, экономистами и т. д. и принимаемое за какую-то само собой разумеющуюся истину поло­жение, будто всякие наши поступки имеют известную цель, будто действия без цели что-то нелепое, невозможное, представляет ко­ренное заблуждение1.

1 Основанное главным образом на смешении практической и теоретической точки зрения, на принятии своего мнения о практической нерезонности чего-либо за доказательство фактической невозможности и несуществования.

32

 

Преобладающая масса действий людей и животных имеет бес­цельный характер, совершается вовсе не для достижения какой-либо цели, основывается не на целевой, а на иных видах моти­вации.

Действиям ради известной цели, действиям «для того, чтобы», можно прежде всего противопоставить действия ва известном ос­новании — действия не «для того, чтобы», а «потому, что». Дело в том, что способность возбуждать эмоции свойственна и представ­лениям, касающимся прошедшего, например, представлениям на­несенного нам оскорбления или т. п., в не меньшей степени, чем представлениям, касающимся возможного в будущем; а раз есть налицо эмоция, то она стремится вызывать соответствующую ак­цию, не спрашивая, так сказать, о том, нужно ли это для какой-либо цели или не нужно. Например, если оскорбительный или иной поступок другого (соответственное восприятие или представ­ление) вызывает в психике субъекта злость, негодование, презре­ние, восторг или т. п., то соответственные эмоции разражаются (проявляют свои акции) в форме слов, например, брани, выраже­ния презрения, восторженных похвал или иных действий, напри­мер, нанесения оскорбителю удара, рукоплескания, объятий, це­лования, обыкновенно без всякого рассуждения и представления о целях соответственных телодвижений. Можно, например, даже утверждать, что если кто-либо разражается бранью или выражает «благородное негодование», восторг и т. п. *для того, чтобы», то это комедия, притворство, а не подлинное выражение гнева, него­дования, восторга. Многие виды человеческого поведения по самой природе своей исключают целевую, касающуюся будущего мотива­цию и предполагают непременно мотивацию, исходящую из про­шедшего.

Мотивацию очерченного типа мы условно назовем «основной» мотивацией, представления чего-либо уже случившегося или на­личного, играющие здесь роль возбуждающих эмоции и являю­щихся непосредственной причиной соответствующих акций позна­вательных факторов, — представлениями оснований, а соответ­ственные, представляемые явления, чужие действия и т, п. — основаниями поведения.

Дальнейшим чуждым целевых расчетов и представлений ви­дом интеллектуально-эмоциональной мотивации являются моти-вационные процессы, состоящие в том, что восприятия известных объектов, например, хлеба со стороны голодного, воды со стороны жаждущего, восприятия мыши со стороны кошки, кошки со сто­роны мыши, вызывают в психике воспринимающего индивида те или иные аппетитивные или вообще аттрактивные или репульсив-ные эмоции по адресу этих объектов, и эти эмоции вызывают без всяких целевых соображений телодвижения, направленные на схватывание, добывание объекта, приближение к нему и т. д. (в слу­чае аттрактивных эмоций), или удаление, отстранение объекта от

33

 

себя {например, надоедающего насекомого, попавшего я рот отвра­тительного вещества) или себя от объекта (например, бегство от возбуждающего страх животного).

Драматические сцены преследования одних животных другими, например, зайца, оленя со стороны хищных животных, представля­ют одновременную иллюстрацию и аппульсивной, и репульсивной мотивации этого рода. Мчащееся впереди животное приводится в движение сильной репульсивной эмоцией (страхом), мчащееся сза­ди — сильной апсульсивной эмоцией (охотничьим моторным воз­буждением)1. Этот вид мотивации мы назовем объектной, или предметной мотивацией.

Можно с уверенностью утверждать, что предметная мотивация представляет наиболее обыденный и распространенный вид моти­вации в человеческой и тем более в животной жизни; питание, в том числе телодвижения еды, питья, охоты, и иные действия, направленные на овладение объектами питания, половая жизнь, телодвижения спасения от грозных врагов и иных вредных и опасных воздействий и проч. — зиждутся в животном царстве именно на предметной мотивации. Традиционное конструирование соответственных явлений как действий ради известной цели пред­ставляется нам наивным антропоморфизмом, некритическим при­писыванием животным, едва ли вообще способным к целевым расчетам (предполагающим знание законов причинной связи), сво­их собственных тонких и сложных интеллектуальных процессов. Но и в области человеческой жизни, и притом в жизни достигших высокой интеллектуальной культуры взрослых людей (в отличие от дикарей, детей и т. д.), целевая мотивация по сравнению с предметной представляется нам редким исключением. Если произ­вести научный психологический диагноз мотивации, лежащей в основании тысяч совершаемых нами ежедневно телодвижений, начиная с движений утреннего одевания, умывания, завтрака, курения и т. д. и кончая телодвижениями приготовления ко сну, то окажется, что сотням случаев предметной мотивации соответ­ствуют единичные случаи целевой2.

1              Ср.: Введение, § 14,

2              По поводу того соображения практического характера, что делать что-либо

не для достижения определенной цели, а просто, без всякой мысли о цели,

представляло бы нечто нерезонное, нелепое, соображения, заставляющего (на

почве методологического промаха смешения практической  и теоретической

точек зрения,  ср. с. 32, примечание) верить в объективное несуществование

действий без цели, небезынтересно отметить, что «природа* поступила бы в

высшее степени нецелесообразно с точки зрения охрани и развития жизни,

если бы она устроила мотивацию движений живых существ так, что беа целе­

вых расчетов невозможно было бы никакое действие: это было бы громадной

растратой жизненной энергии и времени, особенно зловредной для существ а

тех случаях, когда для спасения жизни и удачного осуществления иных биоло­

гических функций требуется моментальная реакция, вообще быстрое приспо­

собление к обстоятельствам. Сложный психический процесс целевой мотивации

требует соответственно большой затраты времени, и занятие целевыми расчета­

ми со стороны индивида вело бы нередко к его гибели.

34

 

Наконец, в качестве еще одного вида интеллектуально-эмоци­ональной мотивации, играющего существенную роль в некоторых областях человеческого поведения, в том числе в области нрав­ственных и правовых поступков, следует упомянуть такие моти-вационные процессы, в которых роль познавательных процессов, возбуждающих эмоциональные процессы, побуждающие к раз­ным положительным и отрицательным действиям (воздержани­ям), играют самые образы поступков, представления подлежа­щих действий — назовем их для краткости акционныии пред­ставлениями.

Если честному человеку предлагают совершить, например, за деньги или иные выгоды, обман, лжесвидетельство, клевету, от­равление кого-либо или т. п., то само представление таких «гад­ких», «злых» поступков вызывает репульсивные эмоции, отверга­ющие эти действия, и притом достаточно сильные репульсии, чтобы не допустнть возникновения аттрактивных эмоций по адре­су обещаемых выгод и соответственной целевой мотивации или подавить такие мотивы в случае их появления.

Другие акционные представления, например, представления поступков, называемых хорошими, симпатичными, вызывают, напротив, аттрактивные эмоции по адресу этих поступков (потому-то они и называются хорошими, симпатичными, равно как эпите­ты *злой», «гадкий» по адресу некоторых других поступков озна­чают наличность и действие репульсии по их адресу, ср. ниже), и получается таким образом побуждение в пользу соответственных действий.

Такую мотивацию, в которой действуют акционные представ­ления, возбуждающие аппульсивные или репульсивные эмоции в пользу или против соответствующего поведения, мы назовем акци-онной или самодовлеющей мотивацией (самодовлеющей в том смысле, чтб здесь не нужно никаких посторонних, целевых и других познавательных процессов, а достаточно представления самого поведения, чтобы нашлись импульсы в пользу или против него).

Существование и действие в нашей психике непосредственных сочетаний акционных представлений и отвергающих или одобряю­щих соответствующее поведение, репульсивных или аппульсив-ных эмоций проявляется, между прочим, в форме суждений, от­вергающих или одобряющих соответствующее поведение, не как средство для известной цели, а само по себе, например, «ложь постыдна», «не следует лгать», «следует говорить правду» и т. п. Суждения, в основе которых лежат такие сочетания акционных представлений и репульсии или аппульсий, мы называем принци­пиальными практическими (т. е. определяющими поведение) суж­дениями, или, короче, нормативными суждениями, а их содержа­ния — принципиальными правилами поведения, принципами пове­дения, или нормами. Соответствующие диспозиции, диспозитивные

35

 

суждения мы называем принципиальными, практическими, или нормативными убеждениями1.

Все установленные выше классы мотивационных процессов представляют сложные психические процессы, слагающиеся из чувственных и интеллектуальных процессов и эмоций. Но, с точки зрения приведенных выше основоположений эмоциональной пси­хологии, возможны и должны существовать и более простые моти-вационные процессы, состоящие исключительно в моторных раз­дражениях, вызывающих соответствующие акции.

Моторные раздражения, эмоций могут возникать и часто воз­никают под влиянием тех или иных физиологических процессов и состояний организма, без участия каких бы то ни было психичес­ких процессов: чувств, восприятий, представлений и т. д. Напри­мер, после восстановления сил организма достаточно продолжи­тельным сном возникают моторные раздражения, побуждающие к вставанию2; в противоположных случаях при потребности орга­низма в ьосстаповлсиии сил путем сна возникают сонные мотор­ные раздражения, заставляющие нас все более и более властно и настойчиво прислониться к чему-либо или лечь, закрыть глаза и т. д.; в случае скопления продуктов-отбросов органической жиз­ни, требующих удаления, появляются моторные раздражения, понуждающие со все большей силой к соответствующим действи­ям, и проч. и проч. Поскольку акции таких и т. п. специальных эмоций, не предполагающих для своего возникновения никаких иных психических процессов, в свою очередь способны реализо­ваться без участия каких бы то ни было психических процессов, мы имеем дело с такими мотивационными процессами и действи­ями, в которых с психологической точки зрения нет ничего, кроме моторных раздражений, в частности, не только целевых представ­лений или т. п., но даже ощущений (ощущения, вызываемые фи­зиологическими процессами акции, например, закрыванием глаз, вынужденным сонной импульсией, конечно, к мотивационному процессу не относятся).

Этот вид мотивации — простейшая, чисто эмоциональная мо­тивация — и соответствующие движения представляют прототип мотивации и поведения в мире и в истории живых существ. Теперь существующие примитивнейшие животные, protozoa и др., и, с точки зрения дарвинистическо-эволюционной гипотезы, вероятно, и наши отдаленнейшие предки действовали и действуют исключи­тельно на почве этой простейшей мотивации. И лишь с течением времени, когда путем приспособления и дифференциации психи­ческих способностей из примитивных смутных аттрактивных и репульсивпых моторных раздражений возникли вспомогательные, односторонние способности познания, световых, слуховых, обоня-

1              Ср. о природе суждений и убеждений: Введение, § 17.

2              См.: Введение, § 16.

36

 

тельных и т. д. ощущений1, а затем и способности чувствовать, наслаждаться и страдать, сделалось возможным появление слож­ных, интеллектуально-эмоциональных, процессов2.

Действия примитивных животных, т. е. телодвижения их, вы­зываемые психическими факторами, следует представлять себе так, что у этих существ под влиянием разных физических и химических воздействий (например, света, соприкосновения с рас­творами вредных или полезных для жизни субстанций) и соответ­ствующих физиологических процессов появляются смутные ап-пульсивные или репульсивные моторные раздражения, и первые вызывают вытяжение живого вещества или движение его в сторо­ну отправления воздействия, а вторые — сокращение и удаление от источника вредного физического или химического воздействия.

Современные психологи, ввиду традиционной классификации элементов психической жизни, не знающей именно того, что со­ставляет главный и основной фактор психической жизни и поведе­ния, принуждены совсем иначе конструировать психический меха­низм примитивных действий, в частности, действий примитивных животных. Они предполагают в основе действий примитивнейших животных в вообще примитивнейших действий наличие и позна­вательных процессов, и чувств, удовольствий и неудовольствий, и даже воли3, отрицательной по поводу и по адресу неудовольствий, положительной по поводу и по адресу удовольствий, т. е. исходят из антропоморфических представлений сложной, богато развитой и дифференцированной психики, как они ее наблюдают у себя и толкуют (без знания существования, природы и действий мотор­ных раздражений в нашем смысле). Но эти теории носят в себе печать такой невероятности, такой чудовищности с научно-крити­ческой точки зрения, что их построение и верование в них может быть объяснено только, так сказать, крайней необходимостью, отсутствием иного возможного исхода ввиду основного психологи­ческого верования в познание, чувство и волю как элементы, из которых слагается всякая и вся психическая жизнь.

Сопоставляя изложенные положения о мотивах поведения с господствующим в современной науке учением, следует отметить:

1. Господствующее учение сводит все действия, все поведение к единому шаблону мотивации. С точки зрения изложенной выше эмоциональной теории мотивов поведения такого единого шаблона нет и быть не моисет, а имеется великое множество и разнообразие видов и разновидностей мотивационных процессов.

1              У примитивных животных, представляющих недифференцированные кой­

ки живого вещества, нет органов познания, глаз, чтобы видеть, ушей, чтобы

слышать, в т. д.

2              Си.: Введение, §15.

8 Ср., например, Wundt, Grundriss der Psychology, 5-te Aufl., 1902, S. 202 и сл„ S. 335 и ел.; Jodl, Lehrb. d. Paychologie, 2-te Aufl. B. II, 1903, S. 157 и др.; ср.: Введение, с. 196 и ел.

37

 

Во-первых, имеется множество и разнообразие видов и разно­видностей импульсов поведения в виде соответствующего множе­ства и разнообразия эмоций, импульсий, специальных эмоций с их особыми, в эволюционном процессе выработанными и фиксирован­ными акциями, и бланкетных эмоций с меняющимися в различ­ных случаях в зависимости от связанных с ними представлений поведения акциями.

Во-вторых, множество и разнообразие типов мотивации увели­чивается участием других психических факторов в качестве возбу­дителей эмоций, так что на этой почве получаются независимо от разнообразия эмоций различные виды и разновидности мотиваци-онных процессов (простейшая, чисто эмоциональная мотивация, и разные виды и разновидности сложных чувственно-эмоциональ­ных и познавательно-эмоциональных комбинаций, разные виды целевой мотивации, объектная'мотивация и т. д.).

При этом, в отличие от господствующего учения, конструирую­щего свой единый шаблон мотивации в виде исторически неизмен­ного, вечно однообразного шаблона, приложимого одинаково и к примитивнейшим животным, недифференцированным комкам жи­вой материи, и к человеку с его богато развитой психикой, изло­женная теория исходит из исторической, эволюционной точки зрения, из постепенного развития, осложнения и обогащения но­выми комбинациями, новыми видами и разновидностями, мотива­ции поведения живых существ сообразно стадиям развития их физической и психической организации1.

2. Тот единый шаблон мотивации, к которому господствующее учение сводит все поведение, есть шаблон гедонизма и эгоизма. Как видно из предыдущего изложения, и эмоциональная теория мотивации не отрицает существования таких мотивационных про­цессов, которые можно охарактеризовать как гедонистические и эгоистические (хотя и в относящихся сюда случаях, как и в других, мотивация поведения имеет с точки зрения эмоциональ­ной теории принципиально иную психологическую природу, чем та, которую предполагает традиционное учение). Но при этом дело идет не об общем законе поведения, а лишь об особых разновидно­стях мотивационных процессов среди многих других видов и раз­новидностей, ничего общего с гедонизмом и эгоизмом не имею­щих.

Несколько лучше господствующей в науке монистической тео­рии гедонизма и эгоизма распространенное в публике дуалистичес­кое воззрение, различающее два вида поведения: эгоистическое и альтруистическое. Но и оно в высокой степени недостаточно и неудачно. Ибо громадное большинство наших поступков не имеет ничего общего ни с эгоизмом, ни с альтруизмом.

1 Традиционная теория может быть охарактеризована как монистическая и антиисторическая, изложенная в тексте — как плюралистическая и эволюцион­ная, историческая.

38

 

§2

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ТЕОРИИ

ЭСТЕТИЧЕСКИХ И ЭТИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ

/Сообщенные выше общие психологические положения дают воз-\_Уможность найти решение для нерешенных до сих пор в науке и не могущих быть решенными на почве традиционных психологи­ческих учений проблем о природе нравственности и права.

Для выяснения природы этих явлений необходимо возвратить­ся к самодовлеющей мотивации и нормативным суждениям.

В состав нормативных суждений а мотивационных процессов, вообще соответствующих эмоционально-интеллектуальных сочета­ний, входят в различных случаях различные эмоции, сообщающие, сообразно своей специфической природе, подлежащим областям духовной жизни и поведения различные свойства и особенности; сообразно с этим можно и следует образовать разные классы нор­мативных переживаний1.

Так, эмоциональный элемент некоторых нормативных пережи­ваний состоит в таких специфических притягательных или оттал­кивающих импульсиях, — мы назовем их эстетическими импуль-сиями и репульсиями, — которые переживаются нами часто не только по адресу разных человеческих поступков, но и по адресу разных иных явлений и предметов, называемых в таких случаях красивыми, прекрасными (при наличии притягательной эстети­ческой эмоции) или некрасивыми, безобразными, гадкими (при наличии отталкивающей эстетической эмоции). Именно на сочета­ниях разных акционных представлений с этими эмоциями покоят­ся так называемые правила приличия (regulae decori), правила savoir vivre, доброго тона, обращения в обществе, элегантности. Представления таких действий, как, например, применение паль­цев, скатерти, салфеток или т. п. вместо носового платка, произ­несение в обществе, особенно в дамском обществе, известных «не­приличных» слов и т. п., сочетаются у «благовоспитанных» людей с репульсивными эстетическими эмоциями. Путем соответствующих экспериментов по методу противодействия (выше, с. 24) можно по­знакомиться с характером этих людей и их подчас непреодолимой силой давления на поведение2. Другие акционные представления, представления «требуемых приличием», относящихся к «доброму тону*, «элегантных» и т. п. действий сочетаются с аппульсивными,

1              Ср. об образовании классов: Введение, § 6.

2              При этом можно даже обойтись без внешних опытов, достаточно внутрен­

них {выше, с. 24), например, образного и живого представления себя в положе­

нии решающегося ради выигрыша пари, психологического познания или т. п.

совершить в обществе что-либо вопреки соответствующим отталкивающим и

задерживающим эмоциям, например, высморкаться в платье соседки, произне­

сти известные слова, явиться без некоторых частей одежды и т. п.

39

 

одобрительными эстетическими эмоциями. Те же эмоции восстают против разных грамматических, синтаксических и т. п. прегреше­ний и лежат в основе правил грамматики, стилистики, риторики, играя таким образом огромную роль в области языка и его разви­тия, литературы и т. д. Все соответствующие, заключающие в себе акционные представления такого или иного содержания и направ­ленные против или в пользу соответствующих действий эстетичес­кие аппульсии или репульсии, психические сочетания мы будем называть эстетическими нормативными переживаниями; соответ­ствующие нормы — эстетическими нормами; соответствующую мотивацию и покоящееся на ней поведение — эстетической моти­вацией, эстетическими действиями,

В состав эстетических нормативных переживаний, в частности суждений, часто в качестве интеллектуальных элементов входят сверх акционных представлений еще представления иного содер­жания. Сюда относятся представления обстоятельств, при нали­чии которых соответствующая акция эстетически требуется или не допускается, например, представления, соответствующие слова; «в обществе», «в дамском обществе» (ср. приведенные выше при­меры), *в случае первого визита» и т. п. Эти представления можно назвать представлениями эстетических условий или эстетически-релевантных фактов, а самые представляемые обстоятельства — эстетически релевантными фактами. Эстетические суждения, убеж­дения и нормы, не содержащие в себе указания условий, релевант­ных фактов, предписывающие или отвергающие эстетически изве­стное поведение, безусловно, например, «ковырять пальцем в носу не следует..., некрасиво..., безобразно», можно назвать категори­ческими, безусловными эстетическими суждениями, убеждения­ми, нормами, в отличие от гипотетических, условных. В гипотети­ческих суждениях и т. д. можно различать две части — гипотезу (указание условий) и диспозицию (прочие элементы); в безуслов­ных эстетических нормах (и суждениях и т. д.) имеется только диспозиция.

Далее, в составе эстетических нормативных сочетаний часто встречаются представления тех индивидов или классов людей, например, детей, «кавалеров», «дам» и т. п. или иных существ, например, государств, для которых существуют правила междуна­родного приличия, международной эстетики поведения и т. п., корпораций, учреждений и т. п. (ср. ниже о субъектах нравствен­ных и юридических обязанностей), вообще тех субъектов, от кото­рых эстетически требуется известное поведение (субъективные представления, представления эстетических субъектов).

В некоторых областях эстетической нормативной психики в составе соответствующих интеллектуально-эмоциональных сочета­ний встречаются сверх того еще представления таких фактов, на­пример, существования старинного обычая или, напротив, «новой моды», действий местного «задающего тон> специалиста в области

40

 

элегантности, указаний родителей относительно неприличия, бе­зобразия известного поведения и т. п., которые определяют содер­жание и обусловливают «обязательность» эстетической диспози­ции, например, следует прилично делать то-то, потому что так исстари ведется, такой обычай, так все поступают, такова мода, так одевается принц Уэльский; так не полагается делать, потому что мама сказала, что это неприлично, так значится в таком-то кодексе приличий, книге savoir vivre. Такие составные части интересующих нас интеллектуально-эмоциональных переживаний мы будем называть представлениями нормо-установительных или нормативных фактов. Эстетические нормативные переживания и эстетические нормы, в состав которых входят такие представле­ния, мы назовем гетерономными, или позитивными, прочие — автономными, или интуитивными. Если кто-то, например, пере­живает эстетическое суждение (или имеет эстетическое убежде­ние), по которому сморкаться в пальцы неприлично, безобразно, без представления каких-либо говорящих в пользу этого норма­тивных фактов, например, указаний няньки, а, так сказать, по собственному своему усмотрению, то соответствующая норма есть автономная, интуитивная норма; в противном случае, например, у дитяти, которое относится к соответствующим действиям как к чему-то неприличному, безобразному, подлежащему избеганию, «потому что так няня сказала», или «потому что старшие так не делают», соответствующая норма — позитивная, гетерономная нор­ма. В эпоху патриархальной жизни и вообще на более низких ступенях культуры народная эстетика имела (и имеет) главным образом характер позитивной эстетики; во всяком случае, позитив­ная эстетика имела в народной жизни гораздо больше, а интуитив­ная гораздо меньше значения, чем теперь среди цивилизованных народов; главное и решающее значение при этом в качестве пред­ставлений нормативных фактов имели представления соответству­ющего массового поведения предков, обычаев предков, старинных обычаев; то, что в области манер, одежды, постройки, устройства и украшения жилищ, храмов, церемоний, обрядов и проч. и проч. соответствовало старым обычаям, традиции, — представлялось кра­сивым, приличным; всякие же индивидуальные, автономные от­ступления и новшества возбуждали резкое эстетическое порица­ние как нечто безобразное, неприличное. В наше время, с одной стороны, наряду с позитивной имеет сравнительно весьма большое значение и большую сферу действия интуитивная, автономная эстетика; с другой стороны, в области позитивной эстетики, за исключением некоторых более консервативных областей духовной жизни, главным образом религии, религиозного культа, преобла­дает ссылка не на старые обычаи, а, напротив, на моду, т. е. на новое массовое поведение задающего здесь тон слоя общества.

Как уже упомянуто выше, эстетические репульсии и аппуль-сии переживаются нами не только в связи с разными акционньши

41

 

представлениями и по адресу соответствующих явлений, т. е. те­лодвижений и иных действий, но также в связи с представления­ми (и восприятиями) разных других явлений и предметов. Идя на прогулку и имея с одной стороны площадь с кучами мусора, нечистот или т. п., а с другой стороны сад с зелеными лужайками, цветниками и т. д., мы непременно повернем в сторону сада под влиянием отталкивающих эстетических эмоций, возбуждаемых мусором, нечистотами, и привлекающих эстетических эмоций, воз­буждаемых цветвиками, лужайками и т. д. Вообще репульсивные эстетические эмоции побуждает нас отворачиваться, удаляться, избегать того, что возбуждает эти эмоции. Аппульсивные эстети­ческие эмоции побуждают нас поворачиваться в сторону возбужда­ющего их предмета, приближаться к нему, присматриваться, оста­ваться близко или среди таких предметов.

По общему закону эмоциональной жизни реализация, удов­летворение эмоциональных требований имеет тенденцию возбуж­дать чувства удовольствия; противоположные явления, действия вопреки эмоциональным требованиям, например, удаление объекта аппетитивной эмоции, приближение объекта репульсивной эмо­ции, имеют тенденцию вызывать противоположные чувства, не­удовольствия. Сообразно с этим приближение объекта, вызываю* щего эстетические репульсий, «некрасивого», «безобразного», «гадкого», созерцание его, необходимость быть среди таких пред­метов и т. д., бывают неприятны, вызывают отрицательные чув­ства. Напротив, приближение объекта, вызывающего эстетичес­кие аппульсии, «красивого», «миловидного», «прекрасного», «великолепного», созерцание его, нахождение среди таких пред­метов, в такой местности и т. п. — бывает приятно, вызывает положительные чувства.

Около того явления, что созерцание некоторых предметов или явлений бывает приятно, доставляет удовольствие, наслаждение, т. е. около одного из частных проявлений тенденций1 эстетичес­ких аппульсии (остающихся неизвестными современной психоло­гии вообще и науке об эстетических явлениях в частности), и притом таких проявлений, которые вовсе не представляют ничего особенного, специально свойственного эстетической области, а по­вторяются по общему закону эмоциональной психики в области тысяч других эмоций, — вращается вся современная эстетика — наука об эстетических явлениях. Эстетические явления отожде­ствляются с «эстетическим наслаждением», выставляются разные, более или менее глубокомысленные, разноречивые теории о приро­де «эстетического наслаждения», о природе того, созерцание чего доставляет «эстетическое наслаждение» и проч.

Успешное и согласное существу дела развитие науки эстетики возможно только на почве изучения моторных раздражений, им-

1 Ср. о тенденциях: Введение, § 6.

42

 

пульсий и их свойств вообще и познания эстетических репульсий и аппульсий и их свойствах в частности.

Дальнейшими и специально нас интересующими видами нор­мативных эмоционально-интеллектуальных сочетаний являются нравственные и правовые переживания. Соответственные нрав­ственные и правовые аппульсивные и репульсивные эмоции имеют наряду с некоторыми подлежащими выяснению ниже различны­ми, отличающими их друг от друга свойствами, в то же время некоторые общие свойства, дающие основание образовать один высший, обнимающий и те и другие импульсии, класс эмоций. Этот высший класс импульсии мы назовем условно эмоциями долга, обязанности, или этическими эмоциями. Соответственные нормативные эмоционально-интеллектуальные психические соче­тания мы назовем сознанием долга, обязанности или этическими переживаниями, этическим сознанием.

Эмоции долга переживаются нами и управляют нашим поведе­нием, особенно в области наших отношений к ближним, весьма часто. Но, как и многие другие эмоции, они обыкновенно для субъекта незаметны, не поддаются различению и наблюдению, а во всяком случае ясному и отчетливому познанию. Сообразно с этим их существование, природа и свойства остаются до сих пор неизвестными не только в области жизни, но и в науке, и потому уже независимо от других обстоятельств не может быть речи о знании природы нравственности и права.

Для того, чтобы открыть существование и познать природу интересующих нас моторных раздражений в области сознания долга, необходимо произвести интроспективные исследования по двойственной схеме: patL-movere в области таких действительных или представляемых для экспериментальных целей случаев жиз­ни, когда сознанию долга противостоят и оказывают противодей­ствие более или менее сильные «искушения» поступить иначе, т. е. реализация эмоций долга наталкивается на противодействие в виде переживания и действия других моторных возбуждений, побуждающих к иному поведению. Как и другим эмоциям, эмоци­ям долга свойственны большие колебания интенсивности, и в случае препятствий, противодействия и дразнения (ср. выше, с. 24), их интенсивность так возрастает, что они делаются явственными и поддаются изучению.

Особенно сильные приступы эмоций долга, переживаемых во­обще неравномерно, в виде перемежающихся приступов, или то появляющихся и поднимающихся, то падающих и исчезающих волн, бывают во время нерешительности, борьбы и коллизии этих и других, «искушающих» эмоциональных влечений. Но в после решения борьбы в пользу или против эмоции долга и начала соответственного действия при известных условиях бывают еще возвратные приступы сильных этических возбуждений. Если по­беждает противная долгу эмоция и начинается соответственное

43

 

действие, например, ребенок под влиянием аппетитивного возбуж­дения, вызванного видом чужих конфет, в отсутствие собственни­ка решается, вопреки сознанию долга не посягать на чужое добро, похитить из коробки одну или несколько конфет и протягивает руку для исполнения «преступного» намерения, то бывает так, что ослабевшие было и побежденные эмоции долга вновь появляются в виде сильных и явственных приступов, заставляющих подчас на несколько времени или окончательно прервать исполнение про­тивного эмоции долга действия, например, остановить на мгнове­ние движение руки в сторону чужого добра, чтобы затем, по прошествий приступа протестующей эмоции долга, продолжить похищение и т. п. Если побеждает эмоция долга и начинается соответственное поведение, например, ребенок или иной субъект, несмотря на сильные аппетитивные эмоции, возбуждаемые видом чужого, доступного тайному похищению добра, подчинившись более властной эмоции долга, удаляется от объекта аплетитивной эмоции, то ослабевшие было и побежденные «искушавшие» эмо­ции подчас, после ослабления эмоций долга вследствие устранения противодействия, появляются вновь, в виде более или менее силь­ных возвратных приступов; так что, например, уходящий от чужо­го-добра субъект останавливается, оглядывается или даже повора­чивается и вновь начинает приближаться к искушающему предмету, а эти процессы, как противодействие, вызывают в свою очередь возвратное появление и возрастание интенсивных эмоций долга. И после окончательного и безвозвратного нарушения долга, на­пример, тайного похищения и съедения чужих конфет со стороны ребенка бывают, иногда в течение весьма продолжительного вре­мени, например, месяцев, лет, возвратные приступы соответствен­ного, протестующего против совершившегося, сознания долга и подчас довольно сильного этического эмоционального возбужде­ния. Впрочем, в этих случаях ясному и отчетливому познанию эмоций долга, их специфического характера и т. д. мешают ос­ложняющие чувственные процессы; а именно, в этих случаях, по общему закону эмоциональной психики, состоящему в том, что явления, противные эмоциональным требованиям (восприятия и представления, в том числе воспоминания, таких явлений) вызы­вают отрицательные чувства, неудовольствия, страдания (ср. выше, с. 42), одновременная наличность эмоций долга и сознания безвоз­вратной невозможности исполнения их требований вызывает более или менее сильные страдания (ср. выражение «угрызения совес­ти»); и это осложнение вредно с точки зрения ясного и отчетливого познания эмоций долга и может даже вести к смешению этих эмоций с существенно различными, часто пассивными процесса­ми — страданиями.

Эмоции долга способны достигать большой интенсивности и делаться заметными и в тех случаях, когда дело идет не о собствен­ном поведении субъекта, а о поведении кого-либо другого (ср. ниже

44

 

о возникновении эмоций долга при представлении чужого поведе­ния), если имеется противодействие или дразнение (выше, с. 24); например, если мы под влиянием своих этических переживаний стараемся убедить своего брата, друга, знакомого не делать чего-либо, например, не обижать невинного человека, не разрушать своим поведением чужого семейного мира и т. п., а тот другой сопротивляется, спорит, не признает обязанности или нее, по-види­мому, то соглашается и уступает, то возвращается опять к своему, нас этически возмущающему намерению, то это противодействие и дразнение способно доводить наши этические эмоции до степени сильных и заметных волнений1. Чтение рассказов, повестей, драм, трагедий и т. п., живо изображающих такие происшествия, пред­ставления коих способны возбуждать и доводить до большой интен­сивности этические эмоции читателя путем воображаемого противо­действия и дразнений, или присутствие при соответствующих театральных представлениях — также могут служить хорошим сред­ством экспериментального изучения эмоций долга2.

Изучая путем воспоминательного (состоящего в обращении внутреннего внимания на соответствующие воспоминания) и не­посредственного, простого и экспериментального самонаблюдения8 по схеме pati-movere переживания указанных видов, можно убе­диться, что составным элементом этических переживаний являют­ся своеобразные пассивно-активные переживания, специфические шшульсии, или эмоции в условленном выше смысле, и что от и эмоции отличаются следующими характерными свойствами:

1. Соответствующие повторные возбуяедения и побуждения имеют своеобразный мистически-авторитетный характер. Они про­тивостоят нашим эмоциональным склонностям и влечениям, аппе­титам и т. п., как импульсы с высшим ореолом и авторитетом, исходящие как бы из неведомого, отличного от нашего обыденного «я», таинственного источника (мистическая, не чуждая оттенка боязни окраска). Этот характер этических эмоций отражается, меж­ду прочим, в народной речи, поэзии, мифологии, религии и т. п. произведениях человеческого духа в форме соответствующих фанта­стических представлений, в частности, в форме представлений, что в таких случаях наряду с нашим «я» имеется налицо еще какое-то другое существо, противостоящее нашему «я» и понуждающее его к известному поведению, какой-то таинственный голос обращается к нам, говорит нам. Сюда, например, относится слово со-весть (со-ведать) и соответствующие, указывающие на наличие другого суще­ства, выражения других языков (славянских — например, s-umie-nie по-польски; романских — например, con-science по-французски;

1              Ср. о диагностике эмоций суждений путем противодействия и дразнений:

Введение, с. 249 и ел.

2              Введение, § 2.

3              Ср.: Введение, § 3.

45

 

латинское con sclentia, германских: Ge-wissen по-немецки, где частица ge = с, со и означает наличие другого лица, как в выраже­ниях Geschwister, Gesellschaft и проч.), а равно разные обычные контексты, в которых эти выражения употребляются, например: «голос совести», «слушаться», «бояться совести» и г. п. Народная религия, поговорки, поэзия и т. д. приписывают этот голос раз­ным представляемым мистическим существам: почитаемым духам предков, разным божествам, в области монотеистических религий Богу (глас Божий). В этих олицетворениях, в верованиях в Бо­жественное происхождение голоса совести, а равно в выражениях «слушаться», «бояться совести» и т. п. отражается вместе с тем упомянутый выше характер высшей авторитетности, оттенок выс­шего ореола, свойственный этическим эмоциональным пережива­ниям.

Замечательно, что указанные особенности этических моторных возбуждений оказывают давление и на мышление философов и ученых и определяют характер и направление их интеллектуаль­ного творчества в области этики. Родоначальник нравственной философии Сократ говорил, как известно, о высшем духе, демоне, который подсказывает ему, как он должен вести себя. Гениальный мыслитель, признаваемый величайшим представителем нравствен­ной философии нового времени, Кант положил в основу своего учения о нравственности метафизическое положение о существова­нии особого метафизического, умопостигаемого «я», своеобразного метафизического двойника к нашему эмпирическому «я», обраща­ющегося к последнему со своими указаниями. Такую же роль в учениях других философов играют разные другие метафизические существа: «природа», представляемая как высшее существо, миро­вой «разум», «объективный дух» и т. п. И позитивистская, и скеп­тическая психика тех ученых, которые стараются оставаться чуж­дыми всякого мистицизма, все-таки проявляет в области их учений о праве и нравственности тенденцию к разным мистическим оли­цетворениям; сюда, например, относятся представления истори­ческой школы юристов и разных современных юристов и морали­стов о «народном духе», «общей воле», «инстинкте рода» и т. п., причем «род», «общая воля» и т, д. представляются чем-то, наде­ленным высшим авторитетом и стоящим над индивидом и его индивидуальной волей, и проч.

2. Характерно для интересующего нас класса импульсий, далее, то их свойство, что они переживаются как внутренняя помеха свободе, как своеобразное препятствие для свободного облюбования, выбора и следования нашим склонностям, влечениям, целям и как твердое и неуклонное давление в сторону того поведения, с пред­ставлением которого сочетаются соответствующие эмоции. В этом отношении этические эмоции сходны с упомянутыми выше пове­лительными, возбуждаемыми обращенными к вам приказами или запретами, эмоциями.

46

 

Это свойство импульсий долга отражается в языке и других продуктах духа человеческого в форме двух категорий фантастичес­ких представлений;

a)             С одной стороны, соответствующие принципы поведения,

нормы, называются «законами», «велениями» и «запретами». Со­

образно характеру высшего мистического авторитета этических

эмоций эти веления и запреты представляются высшими, царящи­

ми над людьми или даже над людьми и богами законами. Посколь­

ку имеются в виду более образные и личные представления таких

или иных мистических существ, вступающих в данной области в

сношения с нашим я, или с людьми вообще, то эти существа или

соответствующий таинственный «голос» обращаются к нам отнюдь

не с просьбами или советами, а с приказаниями;  «совесть» не

просит, а «повелевает»; нравственные и правовые начала суть

установленные божествами законы, веления и запреты и т. д.

Такие же представления господствуют в философии и в науках о нравственности н праве. Соответствующие принципы рассматри­ваются как «веления* и «запреты», «императивы». По учению Канта, метафизический двойник обращается к нашему я с «катего­рическим императивом» и т. п. В связи с таким представлением находится, между дрочим, большая роль, которую в науке о праве, о государстве и др. играет «воля»: в абстрактной форме сведения права к «воле», усматривания существа права в «воле», или в более конкретных формах разных фикций «общей воли», «воли государства» и т. п. Дело в том, что слово «воля» есть двусмыслен­ное выражение; наряду с психологическим смыслом этого слова с обозначением им особого класса психических процессов, предше­ствующих телодвижениям или иным действиям (Введение, § 10), в народной речи со словом «воля» связывается нередко еще другой, существенно отличный от первого смысл, а именно: словом «воля» обозначаются нередко в обыденной речи веления, приказания и запрещения одних по адресу других; слуга, подчиненный или т. п. исполняет «волю господина», «волю начальника» и т. п. (воля в научно-психологическом смысле, конечно, «исполняется» не дру­гим субъектом, а собственным субъекта организмом). И вот юрис­ты, государствоведы, моралисты и даже некоторые психологи {например, Вундт и др.), не подозревая указанной двусмысленнос­ти слова «воля», смешивают требования, веления по адресу других с волей в психологическом смысле; и на этой почве, в связи с представлениями норм права и нравственности как чьих-то веле­ний, они строят теории права и нравственности как «воли», отно­шений воли одних к воле других (Willensverhaltnisse), «общей воли», «совокупной воли» (Geaamtwille) и т. п.

b)            С другой стороны, тот субъект, к которому обращаются пред­

ставляемые (фантастические) веления и запреты, императивы, фик­

тивная «воля» и т. п., представляется находящимся в особом состо­

янии несвободы, связанности. Отсюда выражение «об(в)язанность»

47

 

и соответствующие, означающие связанность, выражения других языков: obligatio, Verbindlichkeit и т. п. Следование своим влечени­ям вопреки «требованиям долга* представляется как нарушение, разрыв связи, разрушение или переступление преграды, отсюда выражения * нарушение долга», «преступление* (Pflichtverletzung, Verbrechen означают разрушение, сломание преграды). Ученые юри­сты и моралисты конструируют нравственные и юридические обя­занности как состояния подчиненности повелениям и запретам или той «воле», которая по этому поводу придумывается. В литературе о существе права нередко это состояние подчиненности конструиру­ется так, что всякие веления или запрещения имеют за собой угрозу невыгодных последствий в случае нарушения, отсюда необходи­мость подчинения.

Для уяснения действительной природы этических {нравствен­ных и правовых) норм и обязанностей необходимо иметь в виду следующее:

Моторные раздражения, возбуждаемые в нас разными объекта­ми (их восприятиями и представлениями) или переживания по их адресу, сообщают соответствующим восприятиям или представле­ниям особую окраску, особые оттенки, так что самые объекты представляются нам в соответствующем особом виде, как если бы они объективно обладали надлежащими особыми свойствами. Так, например, если известный объект, например, жаркое (его воспри­ятие, вид, запах и т. д.) возбуждает в нас аппетит, то он приобре­тает в наших глазах особый вид, мы приписываем ему особые свойства и говорим о нем, что он аппетитен, имеет аппетитный вид и т. п. Если тот же объект при ином физиологическом состоянии нашего организма или иной предлагаемый нам в пищу объект возбуждает в нас не аппетит, а противоположную эмоцию, пище­вую репульсию, то мы, в случае относительной слабости этой отталкивающей эмоции, приписываем ему свойство неаппетитнос­ти, говорим, что он имеет неаппетитный вид, в случае же большой интенсивности подлежащего моторного раздражения наделяем его свойцтвом и эпитетом «отвратительное™*. Если восприятие како­го-либо предмета или явления возбуждает в нас репульсивные эмоции, называемые боязнью, страхом, испугом, ужасом, то мы этот предмет или явление называем страшным, грозным, ужас­ным; для ребенка шипящий гусь или лающая собачонка имеет весьма грозный, страшный вид — страшные звери, а для взрослого или нетрусливого ребенка они не страшные звери, вовсе не облада­ют страшным видом. Тот, по чьему адресу данный субъект пере­живает эмоции любви, является для него «милым», «дорогим», а в случае исчезновения любви и замены ее склонностью к репуль-сивным переживаниям «милый» превращается в «постылого» или даже делается «гадким», «отвратительным субъектом»1. Эпитеты: симпатичный, миловидный, антипатичный, удивительный, инте-

1 Ср.: Введение, § 2.

48

 

ресный (например, рассказ), комический, трогательный (напри­мер, комическая, трогательная сцена), мерзкий, возмутительный (например, поступок) и проч. и проч. — дальнейшие лингвисти­ческие иллюстрации того же психического явления.

Это явление, имеющее место и в тех случаях и областях эмоци­ональной жизни, где для соответствующих кажущихся свойств вещественных предметов и т. д. нет особых названий в языке, мы назовем эмоциональной или импульсивной проекцией Или фанта­зией. То, что под влиянием эмоциональной фантазии нам пред­ставляется объективно существующим, мы назовем эмоциональ­ными фантазмами или проектированными, идеологическими величинами, а соответствующую точку зрения субъекта, т. е. его отношение к эмоциональным фантазмам, идеологическим величи­нам как к чему-то реальному, на самом деле существующему там, куда оно им отнесено, проектировано, мы назовем проекционной или идеологической точкой зрения.

Импульсивная фантазия создает не только разные качества и свойства для предметов и явлений, чему в языке соответствуют разные прилагательные, но и разные, реально не существующие величины иных категорий, например, разные несуществующие предметы, положения и состояния предметов, процессы, происше­ствия, их касающиеся, и т. д. — чему соответствуют в народных языках разные имена существительные, глаголы, наречия и т. д.

Так, например, в области эстетической эмоциональной психики, где эмоциональная проекция играет вообще немалую роль, наряду с фантастическими, идеологическими свойствами предметов и явле­ний в качестве продуктов эмоциональной проекции имеются также фантастические процессы, смутные представления какого-то требо­вания, добывания от субъектов известного поведения или недопу­щения, откуда-то исходящего отвергался известных поступков.

Если субъект переживает эстетические репульсии или аппуль-сии по адресу какого-либо воспринимаемого, например, видимого им или представляемого предмета или явления природы, то проис­ходит эмоциональная проекция, наделяющая эти предметы или явления соответствующими специфическому характеру эстетичес­ких импульсий качествами, свойствами. Этому психическому про­цессу соответствуют в языке разные эпитеты, прилагательные. Эстетическим репульсиям соответствуют эпитеты: некрасивый, бе­зобразный, уродливый, гадкий, отвратительный1.

1 Последние два прилагательных применяются в области многих и разнооб­разных репульсий, в том числе также и эстетических. Эпитет уродливый применяется главным образом в области эстетических репульсии, возбуждае­мых разными телесными пороками и недостатками, например, отсутствием носа и т. п. Такое существо, человек или животное, структура тела которого или иные телесные недостатки и особенности возбуждают сильные эстетические репульсии, называется «уродом*. Представление, соответствующее этому слову, содержит в себе наряду с другими элементами проекционный элемент. Такой же смешанный состав имеют представления, соответствующие простонародным выражениям: «рожа», «рыло», «морда» в применении к человеческому лицу.

49

 

Эстетическим аппульсиям соответствуют эпитеты: красивый, прекрасный, миловидный, прелестный, великолепный и т. п., а равно в качестве существительного — названия соответствующего эмоционально-фантастического качества — слово красота1.

Такие же проекции происходят и по адресу человеческих те­лодвижений и иных действий, и этому соответствуют эпитеты в случае действия эстетических репульсий: некрасивый (например, некрасивый поступок, некрасивое движение), безобразный, непри­личный, гадкий, пошлый, тривиальный, хамский и т. п., в случае действия эстетических аппульсий: красивый, изящный, грациоз­ный, элегантный и т. п.

Такое наделение телодвижений и иных действий эстетически проекционными качествами имеет место главным образом тогда, если субъект воспринимает, например, видит или представляет данное телодвижение как нечто совершающееся или совершивше­еся, вообще когда дело идет о телодвижении или ином поведении как факте и о его квалификации. Если же дело идет о представле­нии известного действия как чего-то, могущего быть известным субъектом, совершенным или несовершенным, когда дело идет о выборе того или иного поведения, и против известного представля­емого как возможное поведения, в психике представляющего субъекта восстает эстетическая репульсия, или в пользу известно­го поведения действует эстетическая аппульсия, то обыкновенно вместо проекции соответствующего качества на поведение проис­ходит проекция своеобразного процесса, состоящего в исходящем откуда-то требовании, домогательстве известного поведения (в слу­чае притягательной эстетической эмоции) или удерживании от известного действия, отклонении, недопущении, отвергании его. Например, суждения вроде: в этом случае подобает, следует, при­личествует (ср. латинский глагол decere, decet) поступить так-то, сделать такой-то визит и т. п.; приличие, добрый тон, так требует того-то, и т. п., так поступать не подобает, не следует, неприлич­но; приличие, добрый тон не допускает того-то и проч. — пред­ставляют лингвистические проявления эмоциональной проекции этого типа. Если в нашем сознании имеется представление извест­ного субъекта или субъектов, о поведении коих идет речь, то указанные процессы домогательства и т. д. представляются как бы происходящими между (представляемым) субъектом и соответ­ствующим (представляемым) поведением, они представляются об­ращенными к субъекту и воздействующими на него в пользу совершения или несовершения известного действия. Суждения

1 Ср. в области эстетических репульсий выражения: безобразие, уродливость. Существительные: красавец, красавица, красотка и т. п., а также выражения: гармония, мелодия, симфония и т. п., означают смешанные, отчасти эстетичес­ки-проекционные представления. Такой же смешанный характер имеют обык­новенно представления, соответствующие слову «личико» и некоторым другим уменьшительным именам, например, зверек, кошечка, цветочек и т. п.

50

 

вроде: ему приличествует, следует, подобает, приличие от него требует поступить так-то; тебе не подобает, не следует, неприлично поступать так-то и т. п., соответствуют указанным своеобразным проекционным процессам. Впрочем, глагол «следовать», выраже­ния: «следует», «не следует» применяются не только в области эстетических, но и разных иных аппульсий и репульсий по адресу тех или иных представляемых действий.

И вот не что иное, как продукты эмоциональной проекции, эмоциональные фантазмы представляют и те категорические веле­ния с высшим авторитетом, которые в случае этических пережива-яий представляются объективно существующими и обращенными к тем или иным субъектам, а равно те особые состояния связанно­сти, об(в)язанности, несвободы и подчиненности, которые припи­сываются тем (представляемым) субъектам, которым (представля­емые) этические законы повелевают или запрещают известное поведение.

Реально существуют только переживания этических моторных возбуждений в связи с представлениями известного поведения, например, лжи и т. п., и некоторыми иными представлениями тех субъектов, о поведении которых идет речь, и т. д. (см. ниже); в силу же эмоциональной проекции переживающему такие процес­сы кажется, что где-то, как бы в высшем пространстве над людьми имеется и царствует соответствующее категорическое и строгое веление или запрещение, например, запрет лжи, а те, к которым такие веления и запрещения представляются обращенными, нахо­дятся в особом состоянии связанности, обязанности.

Этическая эмоциональная проекция, впрочем, не ограничива­ется представлениями существования, с одной стороны, автори­тетных велений и запретов, с другой стороны, Обязанности, дол­женствования как особого состояния подчиненности этим запретам, а идет в смысле фантастической продукции дальше, происходит, так сказать, овеществление, материализация долга. Как видно из этимологического состава слова об(в)язанность (obligatio и т. п.) и из разных обычных контекстов применения слов обязанность и долг, например, «на нем лежит обязанность, долг», «тяжелый долг», «быть обремененным обязанностями, долгами» и т. п., здесь име­ется представление наличности там, куда направляется проекция, у тех субъектов, на которых проецируется долженствование, ка­ких-то предметов, обладающих тяжестью, каких-то вещественных объектов вроде веревок или цепей, которыми они обвязаны и обременены. Впрочем, эти, как и другие эмоциональные фантаз­мы, имеют неотчетливый, смутно-неопределенный характер. Выражения: «об(в)язанность», «на нем лежит обязанность», «он обременен обязанностью» и т. п., не означают, что субъект, при­писывающий кому-либо, т. е. проецирующий на кого-либо обязан­ности, переживает сколько-нибудь ясный и отчетливый зритель­ный Образ веревки, цепи или т. п. Этого, за исключением разве

51

 

случаев особенно живой индивидуальной фантазии, не бывает. Имеется лишь темное, лишенное определенных очертаний пред­ставление предметного типа, представление чего-то связывающе­го, обременяющего, столь неясное и смутное представление, что субъект, спрошенный о том, что такая-то обязанность лежит на таком-то человеке или т. п., вероятна, не сумел бы не только доставить подробного описания, какое возможно при более или менее отчетливых зрительных образах, но даже вообще дать ка­кой-либо ответ относительно характера и свойств того, что он себе представляет. Тем не менее! вера в реальное существование чего-то, называемого обязанностями, у тех субъектов, на которых на-правляется эмоциональная проекция, столь крепко укоренена в человеческой психике, что излагаемое здесь учение о природе обязанностей как эмоциональных фантазм, реально не существую­щих вещей, может показаться чем-то странным и парадоксальным и требует некоторых умственных усилий, чтобы его усвоить и свыкнуться с ним.

Вообще человеческие склонности и привычки представления и мышления в этической области, а равно привычки называния, имена, и вообще склад человеческой речи покоятся на проекци­онной точке зрения, упорно исходят из реального существования проекций этических моторных раздражений: соответствующих запретов, велений, обязанностей (игнорируя подлежащие реаль­ные психические процессы); и они так приноровлены к этой точке зрения, что применение при обсуждении вопросов этики иной, научно-психологической точки зрения, исходящей из несу­ществования подлежащих проекционно-фантастических величин, обязанностей и т. д., и реального существования лишь особых моторных раздражений (в психике приписывающих обязанности) в связи с известными интеллектуальными процессами встречает особые мыслительные и лингвистические затруднения, представ­ляет «речь на непонятном языке». Вследствие этого ври обсужде­нии многих вопросов общей теории этических явлений и специ­альных вопросов теории права и нравственности удобнее для простоты изложения держаться традиционной, привычной, про­екционной точки зрения, например, так говорить об обязаннос­тях, их содержании, их видах и т. п., как если бы они действи­тельно существовали, помня при этом и подразумевая, что дело идет об эмоциональных фантазмах, которым как реальные факты соответствуют известные нам эмоциональные и интеллектуаль­ные процессы. Такая точка зрения, условная или критическая, в отличие от обыденной некритической, наивно-проекционной точ­ки зрения не заключает в себе ненаучности, не исходит из заблуж­дения и не вводит других в таковое, а представляет только условную форму изложения.

В этом смысле и для такого изложения можно, между про­чим, признать терминологию, состоящую из называния этичес-

52

 

ких (юридических и нравственных, ср. ниже) норм велениями и запрещениями, или лучше, во избежание смешения с подлинны­ми велениями и запрещениями, т. е. особого рода действиями, поступками, — императивами, императивными нормами. Таким образом выражения: императивы, императивные нормы в нашем смысле вовсе не означают, что кто-то кому-то что-то велит, что какая-то «воля» обращается к другой «воле» и т. п. Они означа­ют проекции, в основе которых лежат охарактеризованные выше моторные возбуждения, сходные с моторными возбуждениями, вызываемыми обращенными к нам повелениями и запрещениями и могущие быть названными императивными эмоциями или им-пульсиями.

Все императивные моторные раздражения представляют блан­кетные, абстрактные импульсии. Они сами по себе не предопреде­ляют нашего поведения, а действуют подобно импульсиям, воз­буждаемым просьбами, приказами и т. д. (ср. выше, с. 29 и ел.), в пользу или против того поведения, представление которого пере­живается в конкретном случае в связи с императивной (аллульсив-ной или репульсивной) эмоцией. Поэтому с помощью этических императивных эмоций могут быть вызываемы разнообразнейшие, в том числе друг другу прямо противоположные по своему направ­лению поступки, вообще любое поведение, всякое поведение, пред­ставление которого приведено в связь с императивной эмоцией. С другой стороны, будучи лишенными специфической акции, эти­ческие эмоции без наличности акционпых представлений не вызы­вали бы никакого поведения, не имели бы никакого мотивацион-ного значения и смысла; и они, по-видимому, вне связи с теми или иными акционными представлениями вообще не переживаются1. Минимальный состав этических переживаний: акционное пред­ставление, представление того или иного внешнего или внутренне­го (например, в области мышления) поведения + этическое ап-пульсивное или репульсивное (слабое и незаметное или сильное н заметное) моторное раздражение.

Поскольку в нашей (диспозитивной) психике имеется более или менее прочная ассоциация тех или иных акцконных представ­лений с этическими репульеиями или аппульсиями (т. е. связь соответствующих диспозиций), например, представления лжи, из­мены с репульсивной этической эмоцией, то по общему закону ассоциации в случаях появления в нашем сознании представлений соответствующих поступков возникают и начинают действовать и соответствующие этические эмоции. Это имеет великое значение

1 По крайней мере автору, несмотря на обширные и продолжительные психо­логические, в том числе экспериментальные исследования в области этических переживаний, не удалось открыть этических эмоций без акционкых представле­ние; к тому же есть дедуктивные, здесь, впрочем, еще не могущие быть Выясненными основания предполагать, что этические эмоции всегда пережива­ются в сочетании с акционными представлениями.

53

 

для человеческого поведения (которое таким образом находится под охраной многочисленных авторитетных стражей, тотчас же выступающих на сцену, когда в них появляется необходимость) и объясняет много других интересных явлений этической психики. Здесь отметим следующее:

1.             Так как на почве указанных ассоциаций появление в созна­

нии представлений соответствующих поступков влечет за собой

появление и действие ассоциированных императивных эмоций, эти­

ческих репульсий или аппульсий, то эти эмоции появляются и

действуют не только по адресу настоящего, ко и по адресу (пред­

ставляемого) будущего или прошедшего нашего поведения соответ­

ствующего типа, и сообразно с этим мы приписываем себе (проеци­

руем на себя) подлежащие обязанности не только по отношению к

настоящему, но и относительно прошлого и будущего времени. Так

как, например, представления лжи, клеветы и т. п. и тогда вызыва­

ют ассоциированные с ними порицающие и отвергающие этические

моторные возбуждения, когда мы относим эти представления к

более или менее отдаленному будущему или прошлому, например,

если они всплывают как воспоминания о поступках, совершенных

нами в прошлом, то соответствующую обязанность и предосуди­

тельность ее нарушения мы проецируем и на то время («я тогда

обязан был не делать этого*, «я нарушил эту священную обязан­

ность» и т. п.). Именно появление и действие этических моторных

возбуждений по адресу прошлого нашего поведения вызывает упо­

мянутые уже выше явления «угрызений совести*.

2.             Точно так же и по тем же основаниям мы переживаем

этические эмоции не только по адресу своего, но и по адресу чужого

представляемого поведения и совершаем проекцию обязанностей не

только на наше я (в настоящем, прошлом, будущем), но и на другие

представляемые существа настоящего, прошлого, будущего; извест­

ные поступки их, например, совершенное Каином братоубийство,

представляются нам нарушением долга, или исполнением обязан­

ности и т. д. Вообще свет возвышенного авторитета императивных

эмоций распространяв гея в психике переживающего этические акты

так далеко, как это определяется содержанием соответствующего

эмоционально-интеллектуального сочетания; и если данные эмоци­

онально-интеллектуальные ассоциации состоят в сочетании только

общего представления известного поведения,  например, обмана,

убийства, с этической эмоцией, то тогда обман, убийство как тако­

вые представляются недопустимыми,  запрещенными, не только

теперь, но и в неограниченном прошлом и будущем («вечно»), не

только здесь, но всюду, например, и в Гадесе, и в царстве олимпий­

ских богов, не только для нашего «я*, но и для всякого, кто бы ни

был, не исключая даже, может быть, Зевса, Иеговы и т. д.

В этом заключается источник и психологическое объяснение распространенной повсеместно у народов веры в объективное, веч­ное и всеобщее значение соответствующих «законов», веры в на-

64

 

столько всеобщее и абсолютное значение и господство, что и боги подчинены этим законам. Соответствующие воззрения имеют также своих представителей в различных метафизических системах, в философиях морали и права и получают здесь разнообразные фор­мы и обоснования.

Между прочим, приписывание обязанностей и таким суще­ствам, как, например, олимпийские боги, и представление соответ­ствующих «законов» как чего-то вечно и неизменно существующего где-то, как бы в высоких, находящихся не только над людьми, но и над богами, сферах мирового пространства — представляют весьма интересные иллюстрации того высказанного выше положения, что этические обязанности и нормы вообще представляют не реальные, а идеологические, фантастические величины, эмоциональные про­екции.

Акционные представления + этические репульсни или ап-пульсии — это минимум психологического состава этических переживаний. Но в состав этих переживаний, т. е. соответствую­щих сложных актуальных психических процессов, а равно в состав соответствующих диспозитивных эмоционально-интеллек­туальных ассоциаций часто входят еще другие познавательные элементы — таких же категорий, какие упомянуты были выше по поводу состава эстетических нормативных сочетаний:

Представления обстоятельств, условий, от наличия которых

зависит обязательность известного поведения, например,   «если

кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»;

«в день священной субботы ты должен...» — представления эти­

ческих  условий или этически релевантных фактов.  Этические

суждения, убеждения, обязанности, нормы, не содержащие в себе

никаких условий {например, не убей) мы будем называть катего­

рическими или безусловными, другие — гипотетическими или

условными, различая в области последних этические гипотезы,

условия и дисдозиции (см. выше, с. 40).  Например,   *в храме

Божием (= если мы находимся в храме, гипотеза) мы обязаны

вести себя так-то» (диспозиция).

Представления тех индивидов или классов людей (напри­

мер, подданных, монархов, родителей, детей и т. п.) или других

существ (например, богов, государств в области так называемых

международных и иных обязанностей, земств, городов и т. п.), от

которых этически требуется известное поведение — субъектные

представления, представления субъектов долга, обязанности.

Так же, как и в области эстетики (см. выше, с. 41), в состав

некоторых этических переживаний входят представления нормо-

установительных, нормативных фактов, например, «мы обязаны

поступать так-то, потому что так написано в Евангелии, в Тал­

муде, Коране, в Своде законов...»; «потому что так поступали

отцы и деды наши»; «..., так постановлено на вече, на сходке».

Этические переживания, содержащие в себе представления таких

55

 

и т. п. нормо-установительиых, нормативных фактов, и соответ­ствующие обязанности и нормы, мы будем называть гетерономны­ми или позитивными, остальные автономными или интуитивны­ми. Например, если кто себе приписывает обязанность помогать нуждающимся, аккуратно платить рабочим условленную плату или т. п., независимо от каких-либо посторонних авторитетов, то соответствующие суждения, убеждения, обязанности, нормы суть автономные, интуитивные этические суждения и т. д. Если же он считает долгом помогать нуждающимся, «потому что так учил Спаситель», или аккуратно платить рабочим, потому что так «ска­зано в законах», то соответствующие этические переживания и их проекции — обязанности и нормы позитивны — гетерономны.

Указанные категории элементов этических переживаний обога­щают содержание, но уменьшают объем (в логическом смысле) соответствующих суждений и убеждений и ограничивают сферу (представляемого) господства норм и проекции обязанностей. На­пример, если данному субъекту чуждо интуитивное (не осложняе­мое представлением какого-либо нормативного факта) этическое убеждение, что хозяин обязан заботиться О доставлении живущим у него слугам или рабочим не опасную для жизни и здоровья кварти­ру, а имеется у него гетерономное, позитивное, более богатое по интеллектуальному содержанию убеждение, что «в силу изданного в этом году для данного города обязательного постановления тако­го-то начальства, хозяева обязаны доставлять живущим у них слу­гам и рабочим не опасное для жизни и здоровья помещение», то с наивно-проекционной точки зрения такого субъекта соответствую-; щие обязанности лежат вовсе не на всех хозяевах на земном шаре; а только на хозяевах данного города, и притом такие обязанности не| существуют, так сказать, вечно и неизменно, а «возникли» лишь Ц этом году и «будут существовать» лишь до (может быть, предстоя-j щей и для него желательной) отмены соответствующего обязатель-j ного постановления; соответствующая норма с иаивно-проекцион-j ной точки зрения такого субъекта царит (не вечно и неизменно над| людьми и богами, а) только в течение известного времени в данном месте.

В прежние века философы, моралисты и юристы верили в существование всеобщих, вечных и неизменных обязанностей и норм; теперешние в это не верят, они верят лишь в существование временных и местных обязанностей и норм. В частности, новые юристы смотрят на учение прежних философов права о существова­нии наряду с временными и местными, меняющимися сообразно с изменениями обычаев и законодательных предписаний нормами права, еще иного, не зависящего от известных обычаев и местного законодательства, вечного и неизменного права, как на какую-то нелепость, странное заблуждение. По их мнению, существуют толь­ко позитивные, местные и временные правовые обязанности и нор­мы права.

56

 

Оба учения — и старое, и новое — ненаучны, некритичны в том отношении, что оба они исходят из реального существования обя­занностей и норм и не знают тех реальных, действительно имеющих место в их же психике процессов, под влиянием которых ими эти своеобразные вещи представляются где-то существующими; но преж­ние учения, в частности, учение прежних юристов о существовании двух видов права, более соответствовали действительности, более правильно отражали действительную природу человеческой этики (права и нравственности), чем новые с их мнимым более критичес­ким отношением к делу.

§3 ДВА ВИДА ОБЯЗАННОСТЕЙ И НОРМ

/~1ледует различать две разновидности этических эмоций и соот-\_Уветственыо два вида этических эмоционально-интеллектуаль­ных сочетаний и их проекций: обязанностей и норм.

Для выяснения подлежащего различия удобнее прежде всего остановиться на различном в разных случаях этического сознания характере проекций.

Б некоторых случаях этического сознания то, к чему мы себя считаем обязанными, представляется нам причитающимся друго­му как нечто ему должное, следующее ему от нас, так что он может притязать на соответствующее исполнение с нашей сторо­ны; это исполнение с нашей стороны, например, уплата условлен­ной платы рабочему или прислуге, представляется не причинени­ем особого добра, благодеянием, а лишь доставлением того, что ему причиталось, получением с его стороны «своего»; а неисполне­ние представляется причинением другому вреда, обидой, лишени­ем его того, на что он мог притязать как на ему должное.

В других случаях этического сознания, например, если мы считаем себя обязанными оказать денежную помощь нуждающе­муся, дать милостыню и т. п., то, к чему мы себя считаем обязан­ными, не представляется нам причитающимся другому как нечто ему должное, следующее ему от нас, и соответствующее притяза­ние, требование с его стороны представлялось бы нам неуместным, лишенным основания; доставление с нашей стороны соответствую­щего объекта, например, милостыни другому и получение с его стороны представляется не доставлением причитавшегося и полу­чением другим своего, а зависящим от нашей доброй воли причи­нением добра; а недоставление, например, изменение первоначаль­ного намерения оказать помощь просящему вследствие встречи кого-либо другого, более нуждающегося, не представляется вовсе недопустимым посягательством, причинением вреда, отказом в удовлетворении основательного притязания и проч.

Наш долг в случаях первого рода представляется связанностью по отношению к другому, он закреплен за ним как «го добро, как

57

 

принадлежащий ему заработанный или иначе приобретенный им актив (obligatio attributa, acquisita).

В случаях второго рода наш долг не заключает в себе связанно-сти по отношению к другим, представляется по отношению к ник свободным, за ними не закрепленным (obligate libera).

Такие обязанности, которые осознаются свободными по отно­шению к другим, по которым другим ничего не принадлежит, не причитается со стороны обязанных, мы назовем нравственными обязанностями.

Такие обязанности, которые сознаются несвободными по отно­шению к другим, закрепленными за другими, по которым то, к чему обязана одна сторона, причитается другой стороне как нечто ей должное, мы будем называть правовыми или юридическими обязанностями1. Те отношения между двумя сторонами или связи между ними, которые состоят в лежащих на одних н закреплен­ных за другими долгах, мы будем называть правоотношениями или правовыми связями (juris vinculum, juris nexus). Правовые обязанности, долги одних, закрепленные за другими, рассматрива­емые с точки зрения той стороны, которой долг принадлежит, мы, с точки зрения актива, будем называть правами. Наши права суть закрепленные за нами, принадлежащие нам как наш актив долги других лиц. Права и правоотношения в нашем смысле не представ­ляют таким образом чего-то отдельного и отличного от правовых обязанностей. То же, что с точки зрения обременения, пассива одной стороны называется ее правовой обязанностью, с точки зрения активной принадлежности другому называется его правом, а с нейтральной точки зрения называется правоотношением между той и другой стороной.

1 Устанавливаемые в тексте классификации, классы и классовые понятие основаны, как яснее будет видно из дальнейшего изложения, на тех началах образования классов в классовых понятий, которые изложены и обоснованы во «Введении» §§ 5 и в, а не на традиционных приемах, природа и несостоятель­ность которых подробно выяснены в § 4 Введения. В частности, наши определе­ния правовых обязанностей, прав, норм права (ниже в тексте) и т. д. отнюдь не представляют определения того, что юристы привыкли относить к праву, считать правовыми обязанностями, правовыми норнами и т. д., т. е. что они привыкли так называть. Как видно будет из дальнейшего изложения, предлагаемые наши понятия правовых обязанностей, норм права и т. д. обнимают весьма много такого, что юристы не считают (не называют) правом, а относят к нравственнос­ти, «нравам», «религии» и т. п.; равным образом дальнейшее изложение выяснит природу того, что юристы называют правом, а также основание, почему для построения научной теории права важно исходить не из привычек словоупотреб­ления юристов, а из иного, гораздо более обширного понятия нрава.

По поводу приведенных в тексте примеров двух видов сознания долженство­вания, с одной стороны, сознания долга уплатить условленную плату рабочему или прислуге, с другой стороны, сознания долга помочь нуждающемуся, не отказать в милостыне, во избежание недоразумений следует отметить: мыслимы субъекты с такой психикой, что имея дело с нищим, просящим милостыню, или т. п., они переживают такое сознание долженствования, по которому дру­гой стороне причитается от них получить просимое, другая сторона может притязать на доставление ей помощи а т. д.; равным образом мыслимы такие субъекты, которые, имея дело с прислугой, требующей платежа условленного

58

 

Что права с точки зрения народной правовой психика представ­ляют не что иное, как закрепленные за нами, нам принадлежащие долги этих других, подтверждается тем общераспространенным сре­ди различных народов явлением, что народная речь наряду со слова­ми, соответствующими нашим современным выражениям «право») «правопритязание», «требование», или вместо этих выражений пользу­ется как равнозначными оборотами указанием на активную принад­лежность данному субъекту долга, обязательства другого лица.

Между прочим, такое словоупотребление встречается и в рус­ском Своде законов. Например, в статье 402 гражданских законов (I ч. X тома) читаем:

«Обязательства всякого рода принадлежат к имуществам движи­мым» (имеются в виду обязательства, имеющие денежную ценность).

В ст. 418 там же говорится:

«Имущества долговые суть все имущества, в долгах на других лицах состоящие».

В древних памятниках русского права такая терминология встре­чается на каждом шагу. Например, ст. 67 Псковской судной грамо­ты гласит (цитирую по хрестоматии профессора Буданова):

«А истец, приехав с приставом, а возьмет что за свой долг силою»...

Современному выражению «осуществлять (судебным порядком) свои права, требования» в древнерусской юридической речи соот­ветствует термин «сочити долгу» (например, ст. 36 Псковской су­дебной грамоты: «А на котором человеке имут сочити долгу»...); в завещаниях поручается наследнику: «долг собрати, долг заплати-ти», т. е. осуществить права требования наследодателя в свою пользу и уплатить его долги, и т. п.

жалования или т. п., переживают такое сознание долженствования, по которо­му другой стороне ничего не причитается, она не может притязать на платеж я т. д.; с точки зрения вашей, психологической классификации такое сознание долга по отношению к нищему следовало бы квалифицировать как сознание правового долга; такое сознание долга по отношению к прислуге следовало бы квалифицировать как сознание нравственного, а не правового долга. Мыслимы и тахие субъекты (этический идиотизм), которые, условившись уплатить за известную работу известную сумму денег, не сознают затем никакого должен­ствования исполнить обещанное. В психике таких субъектов по поводу платежа условленной суммы не возникало бы никакого этического процесса, не было бы вообще этического феномена. Другими словами, смысл наших определений И примеров не таков, что при известных, в частности, приведенных в тексте для примера житейских обстоятельствах всегда имеется правовая, при других нрав­ственная обязанность. Мы различаем правовые и нравственные явления но характеру субъективных переживаний, а не по каким-либо другим обстоятель­ствам. Бели бы нашелся такой субъект (душевнобольной или т. п.), который бы считал своей священной обязанностью убивать ближних, то мы с точки зрения нашей классификации констатировали бы адесь наличие этического явления (этические эмоции — абстрактны, блавкетны, могут действовать в пользу весь­ма различного поведения, ср. выше, с. 53); и если этот субъект сознавал свой долг как закрепленный за ближними, считал, что они могут притязать на то, чтобы он лишил их жизни, что им причитается от него такая услуга и т. д., то с точки зрения нашего учения следовало бы признать здесь наличие правового соанания, правового долга и т. д.

59

 

То же повторяется в других славянских языках. В польском языке обычны, например, выражения wymagac (требовать) zaplaty swego dlugu, swego dlugu dochodzic (сочити своего долгу) и т. п.; в чешском языке: dluhu upomjnati, mnoho penez mjti na dluhu (иметь много денег в долгах на других лицах) и т. п. Этой же терминологи­ей объясняется старо-сербское выражение «дереве дл'гове» в смыс­ле преступлений (как актов, создающих для царя штрафные права) и т. д. Сообразно с этим выражениям управомоченный, веритель соответствуют в славянских языках выражения dlu2nik (по-польски)1, dluznjk (по-чешски)2, дужник (по-сербски)* и т. д.; есть свидетель­ства в пользу того, что и в древнерусском языке слово должник применялось и в смысле управомоченного, хозяина долга. Именно такой смысл имеет это слово в Русской правде. В статье 69 (Кар. Сп.) приобревшие раньше свои права называются «первии должни-ци». Такое же словоупотребление автор нашел и в памятнике срав­нительно позднего времени, в Уложении царя Алексея Михайлови­ча, гл. X, 204.

Такая же терминология господствует в древних памятниках германского права. В древних немецких памятниках управомочен-ность обозначается путем указания на обладание долгом, а управомо-ченкый называется господином долга (Schuldherr)4. В шведских па­мятниках слово skuld (skyId) означает и долги, обязанности, и (при указании на активную принадлежность) права, в том числе права так называемого публичного права, поэтому, например, хозяином долга skuldugher называется король по отношению к его публичным пра­вам, приходской священник по отношению к прихожанам и т. п.5 Такой же смысл имеют выражения skuld, skuLda, skyldr, skyldugr в норвежских и исландских юридических памятниках*.

В греко-римской ветви языков повторяется то же. По-гречески %p£aQ означает и пассивный, я активный долг, т. е. право; хрт|<ттп£ — и обязанный, и управомоченньгй по долгу7. По-латыни obligetio (об(в)язанность) означает и долг, и соответствующее право, напри­мер, в выражениях obligatiories acquirere (приобретать права требо­вания), amittere (терять), cedere (уступать) и т. п. То же относится к французским выражениям dette, obligation3. Для обозначения, име­ется ли в виду долг в смысле обременения или в смысле активной

1              Ср.: Linde, slownik jezyka polskiego, слово dluznik.

2              Ср.: Jimgmann, slovnik cesko-nemecky, слово dhiznjk,

8 Вук. Српски Р)ечник, слово душник.

4 Ср.: Grimm, Deutsches Worterbuch, слово Schuldherr.

6 Ср.: Amira, Nordgermanisches Obligationenrecht. В. I. C. 32 и ел.

6              Amira, II, с. 65 и ел.

7              Ср. места, приведенные у Stephanus, Thesaurus Graecae linguae; Pasaow,

Handworterbuch der griechischen Sprache, соответствующие слова и др.

8              Ср., например, Code civil, Art 529 (Sont meubles... lea obligations), Art. SS3,

536, 1409, 1567, 2083, 1197 и др.

60

 

его принадлежности в смысле права, употребляются иногда по-французски выражения пассивные — активные долги (dettes passives — dettes actives), например, Code, Art. 533 (Le mot meuble, employe seul... ne comprend pas... les dettes actives).

He иначе относится к интересующему нас вопросу итальянский язык1, испанский (obligation, deuda activa), португальский (divida activa, livro de dividas activas e passivas)2.

Семитические языки свидетельствуют о таком же понимании существа права со стороны народной психики. Например, древне­еврейский язык знает выражение baal chow (господин, хозяин долга, управомоченный). Слово Thwia означает и обязанность, и право3.

По-арабски денежный долг clejn. To же слово при указании на активную принадлежность означает соответственное право, lahu dejn — при нем долг, его право требования. Другие юридические обязанности (в том числе публичные права) — haqq, plur, huquq; те же выражения в связи с И (или 1а =■ при, у) означают соответствую­щие права. Sahib haqq = господин, хозяин долга, управомоченный (в сфере частного и публичного права)4.

По сообщениям коллег и учеников оказалось, что те же лингви­стические явления повторяются и в языках монгольской расы, например, в китайском, корейском языке, — по-корейски обреме­ненный долгом tsaj-in (человек долга), управомоченный tsaj-tschu (господин долга) и проч. и проч.

Такой же смысл, как приведенные лингвистические явления, имеют распространенные среди разных народов символические дей­ствия, сопровождающие установление правоотношений, обязаннос­тей и прав между сторонами и сводящиеся вообще к тому, что обязывающийся протягивает, дает какой-либо предмет в руки при­обретающему право, а этот берет, хватает и держит или вообще делает какой-либо знак держания, обладания. Это означает закреп­ление долга одного в принадлежность другому, достижение со сто­роны приобретающего права обладания долгом другого.

Одним из наиболее распространенных в правовой жизни раз­ных народов и эпох символическим обрядом этого рода является символ руки, применяемый в различных формах: в виде связыва­ния рук обязывающегося и держания со стороны приобретающего право («Handband» — связывание рук северо-германских юриди­ческих памятников и т. п.), в виде подачи правой руки со стороны

^Ср., например, выражения: «richiesta d'un dcbito» (ср.: «сочити долгу»), debito fogno (сомнительное право требования), aver molti debit! attivi (иметь много активных долгов); Codice civile Art. 418 (Sono mobili... le obligazioni) (движимое имущество составляют обязательства) и т. п.

2              Ср. также английские термины: debts active and passive и т. п.

3              Ср.: Auerbach. Daa judische Obligatioaenrecht. В, I, s, 163 fg.

4              Эти сведения любезно сообщили мне уважаемые коллеги, господин приват-

дсцеит Санкт-Петербургского Университета А. Шмидт и покойный лектор араб­

ского языка господин Ф. Сарруф.

61

 

обязывающегося и схватывания и держания ее со стороны приоб­ретающего право (dextram dare — accipere) или в виде «битья по рукам», обоюдного схватывания рук друг друга (при заключении обоюдных обязательств, предоставлении взаимных прав и т. п.1).

Вместо связывания или давания и держания рук у некоторых народов применяются обряды, состоящие в том, что один держит другого за платье или что стороны держат и разрывают стебель или лист какого-либо растения или разламывают кусок дерева, дощеч­ку, кусок металла и т, п.2 Держание подлежащего предмета и затем нахождение двух подходящих друг к другу половинок его у двух контрагентов является символом, внешним знаком двухсторонней связи, одна сторона которой принадлежит субъекту права.

Дальше идут те народы, которые при заключении договоров пользуются как символом правового закрепления дыханием, слю­ной или кровью. По воззрениям разных примитивных народов душа есть газообразное тело, в выдыхаемый воздух есть часть души (дышать, дух, душа; последний продолжительный вздох умираю­щего или, точнее, умершего, происходящий от опадения грудной клетки, есть издыхание, испускание души и т. п.). По воззрениям других примитивных народов, душа есть жидкое тело, она состоит в «жизненных соках*, в крови или выделениях, в слюне а т. п. И вот восприятие дуновения или нескольких капель крови или слюны обязывающегося со стороны приобретающего право изобра­жает более тесную связь, нежели «связь рук», а именно связь душ3.

1 Сравнительно малое значение имел символ руки в юридическом быту рим­лян, но все-таки есть свидетельства, что и им он был известен; ср., например, Seneca, de benef. Ill, 15: «non est interrogatione con tent us, nisi reura menu sua tenult». Ср. Псковскую судную грамоту, ст. 32 («истец, до ком рука дана... молвил так: аз брате, тебе заплатил то серебро, за тою рукою...»), Новгородскую судную грамоту, ст. 24 (*да и по руце ему ударити с истцом своим») и т. п. Этим объясняется, между прочим, название битье об заклад (лари, т. е. договор, по которому каждая из двух сторон обязывается по отношению к другой в случае неверности своего утверждения совершить что-либо, например, уплатить известную сумму денег противнику, противоположное утверждение которого окажется правильным). Здесь пропущено и следует подразумевать: по рукам (битье по рукам об заклад). Напротив, выражение «поручительство», «порука» (принятие правовой обязанности исполнить то, к чему обязан другой, если последний сам не исполнит) произошли путем пропуска слова битье (по рукам) или давание (руки), ср. цитированную выше ст. 32 Псковской судной грамоты (истцу знати поручвика в своем серебре, кто по ком руку дал).

4 Ср.: Friedrichs, Umversales Obligationenrecht, 1896, S. 14.

a Ср.: Friedrichs. Universales Obligationenrechtfi, S. 14: «Странную форму заклю­чения юридической сделки представляет плевание. Обычай этот наблюдается толь­ко в Африке, но зато здесь у народов, не состоящих друг с другом в родстве, Нуеры и Динки (чисто негритянские племена) плюют на другого контрагента, нубийские касаи оплевывают товар и деньги. Бабвеиды в области Конго закрепляют сделку тем, что они проводят левую открытую руку пред открытым ртом и в это время выдыхают воздух с легким шипящим шумом». С нашей точки зрения, это явление означает передачу части души другому контрагенту в обладание. Автор и не пытается объяснить приводимые иы «странные обряды». Вообще для теперешних юристов и этнологов приведенные выше лингвистические явления, например, называние упряпомоченного хозяином долга, а равно соответствующие символичес­кие действия — странные и не могущие быть ими объясненными явления.

62

 

Установление правовой обязанности посредством крови произ­водится различными способами. Наиболее распространенный спо­соб состоит в том, что в сосуд с каким-либо напитком вливается несколько капель крови обязывающегося (или в случае установле­ния обоюдных обязанностей и прав обоих контрагентов) и приобре­тающий право выпивает эту смесь. На более высоких ступенях культуры добавление крови как представительницы души к напит­ку исчезает, но питье, запивание, литки, магарыч как знак установ­ления правовой обязанности, окончательного приобретения прав остается в употреблении1.

Вместо овладения кровью другого у разных народов символом установления закрепленных за другим правовых обязанностей слу­жит передача другому какой-либо, конечно, незначительной отде­ленной части тела обязующегося. С этим символом придется нам встретиться ниже в области религиозного права в форме обрезания2.

Более новая и культурная форма установления правовых обя­занностей, предполагающая развитие грамотности, состоит в выдаче долгового письменного документа. Б документе, в котором изложено и подписано обязывающимся содержание обязанности, последняя представляется воплощенной, содержащейся, как душа в теле; пу­тем передачи документа в руки другой стороны последняя делается хозяином долга, управомоченным. Отсюда выражение выдавать, давать обязательства, письменные обязательства и т. п.3

Характерную комбинацию этой формы и употребления крови является выдача документа, написанного кровью обязывающегося, такова, например, надлежащая форма продажи души дьяволу, т. е. установления обязательства предоставить дьяволу в полное распо­ряжение свою душу после смерти за известное вознаграждение при жизни (средние века).

Соответствующие символические действия встречаются в облас­ти прекращения правовых обязанностей, «освобождения» обязан­ного, отречения от правовых притязаний. Здесь совершается внеш­ний знак, противоположный взятию и держанию со стороны активного субъекта (in contrarium agere), т. е. активный субъект

1              У некоторых народов вместо выпивания водки, пива и т. п. в знак заключе­

ния договора встречается курение, втягивание дыма иа одной трубки и т. п. По

этому поводу а считаю .возможным высказать гипотезу, что дым здесь заменяет

дыхание другой стороны, так же как водка заменяет кровь другого контрагента,

т. е. что дело тоже идет о закреплении за собой долга другого путем овладения

частью его души.

2              Может быть,  теперешний обычай отрезания и передачи возлюбленному

пучка волос представляет пережиток этого рода юридической символики; ср.

ниже § 3 о взаимных обязанностях и правах в области любви.

3              Ср., например, Свод законов, т. X, ч. 1,  ст. 188 (дети, давшие таковые

обязательства, отвечают по оным...), ст. 220 (делать долги, давать письменные

обязательства...), 222 (несовершеннолетний, давший письменное обязательство),

ст. 275 (выдавать новые заемные обязательства) и проч. Впрочем, в некоторых

областях юридические документы не играют роли указанных символов, а имеют

только значение удостоверения, доказательства.

63

 

перестает держать, выпускает из рук обязанного (ср. manu mit tere, emancipare) или какой-либо иной предмет, например, бросает в сторону или по направлению к освобождаемому, или возвращает ему предмет, воплощающий в себе обязательство: вторую половину дощечки, документ и т. д.1

Охарактеризованным выше двум видам обязанностей соответ­ствуют две разновидности этических норм, императивов.

Некоторые нормы устанавливают свободные по отношению к другим обязанности, авторитетно предписывают нам известное поведение, но не дают другим никакого притязания на исполне­ние, никаких прав — односторонне обязательные, беспритязатель­ные, чисто императивные нормы. Таковы, например, нормы, соот­ветствующие известным евангельским изречениям:

«А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» и т. д.

В психике проповедовавших и переживавших или переживаю­щих такие этические суждения подлежащие нормы, конечно, не имеют такого смысла, чтобы они устанавливали соответствующие притязания для обидчиков, чтобы они наделяли их правом требо­вать подставления для удара другой щеки, чтобы отнявшему ру­башку, так сказать, в награду за это причиталось еще, следовало получить и верхнее платье обиженного, и т. п.

То же относится к другим нормам евангельской, подлинной христианской этики. Ибо по духу этой этики (в этом отношении коренным образом отличной, например, от библейской этики, ср. ниже, § 5) люди обязаны по отношению к ближним к весьма многому и даже трудно исполнимому, но притязаний на исполне­ние этого со стороны ближних нет и не должно быть. Христианс­кая этика совсем беспритязательная этика, и если в средние вске и в новое время с разных сторон из евангельских заповедей добро­совестно выводились и выводятся разные права и притязания (церковного, социального характера и т. п.), то это полное непони­мание самого существа и квинтэссенции всего учения.

Другие нормы, устанавливая обязанности для одних, закреп-? ляют эти обязанности за другими, дают им права, притязания, так» что по этим нормам то, к чему обязаны одни, причитается, следует* другим как нечто им должное, авторитетно им предоставленное, за] нами закрепленное (attributum) — обязательно-притязательные, императивно-атрибутивные нормы.

Таковы, например, нормы, соответствующие изречениям:

1 Впрочем, часто освобождение от долга производится посредством изображе­ния исполнения, так что в этом случае не управпыоченьый обязанному, а, наоборот, последний первому вручает что-либо как знак исполнения.

64

 

«Как по общему закону никто не может быть без суда лишен прав, ему принадлежащих, то всякий ущерб в имуществе и причи­ненные кому-либо вред или убытки с одной стороны, налагают обязанность доставлять, а с другой — производят право требо­вать вознаграждение* (Гражданские законы, ст. 574).

«А на ком сребро имати (если с кого причитается другому известная сумма денег — правоотношение), и тот человек до зароку (до срока) оучнет сребро отдавать кому виноват, ико гостинца дать (то он обязан уплатить проценты), по счету ему взять» (другой стороне причитается получить проценты соответственно сумме ка­питала, без всяких вычетов) (ст. 74 Псковской судной грамоты).

Нормы первого рода, односторонне-обязательные, беспритяза­тельные, чисто императивные нормы мы будем называть нрав­ственными нормами. Нормы второго рода, обязательно-притяза­тельные, императивно-атрибутивные нормы мы будем называть правовыми или юридическими нормами.

Двойственный, обязательно-притязательный характер право­вых норм отражается иногда в юридической речи, в изречениях, выражающих содержание правовых норм в весьма наглядной и поразительной форме, состоящей в том, что содержание подлежа­щей нормы сообщается путем двух предложений: одного, указыва­ющего на обязанность одной стороны, и другого, указывающего на притязание, право другой стороны. Такова, например, структура приведенных выше юридических нормативных изречений: «...с од­ной стороны, налагают обязанность доставлять, а с другой — про­изводят право требовать вознаграждение», «гостинца дать, по счету ему (другой стороне) взять» и т. п.

Иногда одна и та же норма выражается в сборниках юридичес­ких изречений, например, в законодательных сборниках путем двух отдельных статей.

Например, вторая книга нового германского гражданского уло­жения начинается такими изречениями:

§ 241. В силу долгового отношения кредитор имеет право тре­бовать от должника исполнения известного действия. Действие может состоять также в воздержании от чего-либо.

§ 242. Должник обязан исполнить действие так, как это соот­ветствует требованиям доброй совести и обычаев гражданского оборота.

В народных юридических языках имеются такие выражения, с помощью которых то же, т. е. указание и на обязанность одной стороны, правовой пассив, и на право другой стороны, правовой актив можно выразить короче, с помощью одного предложения.

Сюда, например, относятся выражения: таким-то лицам от таких-то причитается, следует то-то; такие-то лица по отношению к таким-то лицам обязаны к тому-то.

Такую форму выражения юридических норм, которая состоит в указании и пассива, обязанности одной стороны, и актива, права

65

 

другой стороны, закрепленности за ней долга первой, можно на­звать обязательно-притязательной, императивно-атрибутивной или полной, адекватной редакцией юридических норм.

В области нравственности полную, адекватную редакцию пред­ставляет односторонне-обязательная, односторонне-императивная ре­дакция: мы обязаны делать то-то, не должны делать того-то и т. nt

Кроме полной, императивно-атрибутивной редакции в области права вполне допустимы (поскольку этим не возбуждается недора-* зумений у слушателей или читателей) и фактически применяются еще следующие три сокращенные формы выражения:

1- Сокращенно-атрибутивная, притязательная редакция, состоч ящая в указании только правового актива, притязания одной сторо­ны, без указания обязанности другой стороны; например, «в случае неисполнения обязательства в срок кредитор имеет право на воз­мещение причиненных ему просрочкой убытков»: «...может требо­вать возмещения убытков» и т. п.

В этих случаях подразумевается, что другая сторона (в приве­денном примере должник или в случае его смерти наследники и т. п.) обязана к соответствующему поведению, к доставлению соответствующего предмета и т. п.

2.             Сокращенно-императивная, обязательная редакция, состоя­

щая в указании только правового пассива, обязанности одной сторо­

ны без указания права другой стороны. Например, «в случае неис­

полнения обязательства в срок должник обязан возместить убытки»,

В этих случаях подразумевается, что другая сторона (в приве­денном примере кредитор, в случае смерти его наследники) имеет право на соответствующее действие в ее пользу, на получение соответственного предмета и т. п.

3.             Обоюдосокращенная, нейтральная форма, состоящая в без­

личном указании того, что в данных случаях должно иметь место,

без указания обязанности одной и права другой стороны, напри­

мер, «в случае неисполнения обязательства в срок возмещаются

убытки»... «сумма долга увеличивается суммой причиненных убыт­

ков» и т. п.

В этих случаях подразумевается, что одна сторона обязана к соответствующим действиям в пользу другой, а другая сторона имеет соответствующее право.

Для точного и полного выяснения смысла сообщаемых в законо­дательных и иных юридических сборниках и памятниках норм права требуется замена указанных трех сокращенных редакций полными путем надлежащего толкования; т. е. в случае сокращен­ной атрибутивной редакции требуется определить, кто является обязанным и к чему он обязан, в случае сокращенной императивной редакции надо определить, кто и на что имеет в данном случае право, в случае обоюдосокращенной редакции требуется толкова­тельное восполнение в обоих направлениях. Иногда такое дополня­ющее толкование, установление полного, обязательно-притяэатель-

66

 

ного смысла изречения представляет трудную или во всяком случае предполагающую наличие известных дополнительных историчес­ких или иных сведений задачу. Например, в древних юридических памятниках часто говорится, что в случае такого-то преступления, например, разбоя уплачивается такая-то сумма денег; современный, не знакомый е правом того времени читатель склонен был бы в случае постановки ему задачи определить соответствующую норму и выразить ее в полной, императивно-атрибутивной форме решить эту задачу просто так, что совершивший преступление обязан упла­тить, а потерпевший от преступления имеет право получить соот­ветствующую сумму денег. Но такое толкование часто оказывалось бы ошибочным. Отвечали за случившееся преступление в древности не только виновники, а часто и другие лица, например, сородичи, жители той же деревни; имели право на получение установленной суммы денег князья, или на одну часть пени имел право род потерпевшего, на другую князь и т. п.

В области нравственности, сообразно ее односторонне-обязатель­ной, беспритязательной природе, форма выражения норм и их толкование однообразнее и проще; здесь дело идет только об обязан­ных и их обязанностях; об управомоченных и предоставляемых им притязаниях нет и не может быть речи. Поэтому императивно-атрибутивная и сокращенная атрибутивная, притязательная редак­ция здесь исключены, а мыслима только односторонне-императив­ная в качестве полной и нейтральная редакция в качестве (не обоюдо-сокращенной, как в области права, а) односторонне-сокра­щенной формы, сообщения обязанности (ср., например, изречения Нагорной Проповеди в Евангелии).

§4

НРАВСТВЕННЫЕ И ПРАВОВЫЕ

МОТОРНЫЕ ВОЗБУЖДЕНИЯ

И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ

СОЧЕТАНИЯ

В

 основе установленного различия между двумя видами обязан­ностей и норм, между односторонне-обязательными и обяза­тельно-притязательными долгами и нормами лежит различие в соответствующих этических эмоциях.

Как обнаружение того факта, что в основе этических пережива­ний вообще скрываются особые моторные раздражения, импульсии, и знакомство со своеобразным характером этих моторных раздраже­ний, так и открытие существования двух разновидностей этических импульсии и знакомство со специфическими особенностями тех и других предполагают сознательно-методическое применение надле­жащей техники исследования и познания, а именно: 1) достижение путем соответствующих экспериментальных средств, методов про­тиводействия и  дразнения  такой  интенсивности обыкновенно

67

 

совершенно незаметных и не поддающихся наблюдению и разли­чению моторных раздражений обоих подлежащих изучению ви­дов, чтобы возможно было психологическое изучение и сравнение, или, по крайней мере, отыскание и подбор соответствующих не экспериментальными действиями, а иными житейскими обстоя­тельствами вызванных интенсивных переживаний; 2) интроспек­тивное изучение и сравнение подлежащих — нравственных и пра­вовых — моторных возбуждений по двойственной схеме pati-movere, претерпевания-позывы.

Что касается добывания надлежащего фактического материала для интроспективного изучения, то здесь применимы вообще ука­зания, сообщенные выше (с. 43 и ел.) по поводу изучения этичес­ких эмоций вообще. В качестве специального методического руко­водства к изучению правовых моторных возбуждений можно к сказанному там добавить следующее:

Сильные, заметные и поддающиеся (непосредственному или воспоминательному) наблюдению и изучению правовые моторные возбуждения имеют место в тех случаях, когда в нашей психике происходит борьба между сознанием нашего правового долга по отношению к другому — права другого по отношению к нам (соответствующих импульсий), с одной стороны, и какими-либо искушениями (иными импульсиями), действующими в пользу на­рушения долга, попрания права другого, с другой стороны; особен­но "если наш правовой долг по отношению к другому — право другого по отношению к нам представляется нам «несомненным и священным», и неудовлетворение такого права причинило бы се­рьезный и непоправимый вред другому, то в случае наличия соответственно сильных могущих вступить в серьезную борьбу с таким этическим сознанием искушений имеет место сильное воз­буждение правовой «совести», т. е. появление весьма интенсив­ных и заметных (перемежающихся, ср. выше, с. 43) волн и приступов правовых этических эмоций; если победа одержана иными эмоциями и попрание права другого уже произошло, то при мысли о другом, о его праве и о зле, ему причиненном, бывают рецидивы сильных правовых моторных возбуждений в связи с соответствующими отрицательными чувствами, страдани­ями (угрызения «правовой совести», ср. выше, с. 45 и ел.). Сур­рогатами реальных происшествий этого рода или воспоминаний о них могут служить живые представления себя для эксперимен­тальных целей в роли готового попрать или попирающего какие-либо важные и «священные» права других. Наряду с тем проти­водействием и дразнением правовых эмоций, которые исходят от внутренних психических процессов, искушений можно в каче­стве факторов, способных повышать интенсивность правовых эмо­ций, упомянуть также внешние препятствия к удовлетворению чужого права. И эти препятствия, особенно если они имеют пере­межающийся характер, так что получается дразнение, подчас вы-

68

 

зывают довольно сильные правовые волнения. На этой почве воз­можны эксперименты, состоящие в том, что какое-либо третье лицо по предварительному экспериментальному уговору с нами притворно, когда мы забыли об уговоре или вообще не догадыва­емся, что дело идет об экспериментальной «комедии», ставит нам преграды по пути к исполнению нашего правового долга по отно­шению к кому-либо другому.

Дальнейший фактический материал для ознакомления со спе­цифической природой правовых эмоций доставляют те (действи­тельные или живо воображаемые для экспериментальных целей) случаи, когда дело идет о сознании нашего права по отношению к другому — правового долга другого по отношению к нам, и полу­чается дразнение соответствующих эмоций вследствие того, что другой оспаривает наше право — свою правовую обязанность или то выражает готовность признать и удовлетворить наше право, то отказывается от этого или совершает иные какие-либо посягатель­ства на наше «несомненное» или даже -«священное» право. На этой почве весьма легко устраивать разные эксперименты по уговору.

Между прочим, весьма сильные правовые эмоции (и соответ­ствующие диспозиции) развиваются подчас у людей, отстаиваю­щих свое право путем продолжительных и проходящих разные судебные инстанции и разные фазисы развития с переменным счастьем процессов. На этой почве развиваются и укореняются подчас такие сильные диспозиции к соответствующим правовым переживаниям и появляются такие страстные и бурные актуаль­ные правовые эмоции, что подавляется и уничтожается действие прочего психического контрольного и сдерживающего аппарата (т. е. «разума» или «здравого смысла*), и субъект, «ослепленный» правовой страстью, совершает действия, представляющиеся спо­койному наблюдателю ненормальными, безумными, действиями сумасшедшего, психопата, например, сознательно разоряет себя и свою семью, чтобы не уступить и вести процесс дальше, и т. д.

Третью и последнюю категорию фактического материала для изучения правовых эмоций доставляют те случаи, когда наше пра­восознание состоит в живом сознании наличия какого-либо право­вого долга — права между третьими лицами, когда мы приписыва­ем кому-либо известный правовой долг по отношению к какому-либо третьему лицу, и происходит усиление подлежащих наших право­вых эмоций вследствие того, что соответствующий долг — соответ­ствующее, в нашем сознании «несомненное» и «священное» право третьего лица подвергается оспориванию или попранию. Такие сильные правовые эмоции по чужому адресу переживались, на­пример, тысячами людей во время знаменитого дела Дрейфуса, происходившего при таких обстоятельствах, что получалось весь­ма *удачное», так сказать, дразнение правовых эмоций тех, кото­рые, обладая чуткой правовой совестью, интересовались этим де­лом и внимательно следили за разными его фазами.

69

 

Правовые эмоции по чужому адресу особенно легко поддаются экспериментальному (экспериментально-интроспективному) изуче­нию. Наряду с соответствующими экспериментами по уговору обильный экспериментальный материал можно добывать с помо­щью чтения таких рассказов, повестей, драм, описаний таких процессов, присутствия на таких театральных представлениях или судебных заседаниях, которые по содержанию своему способны вызывать и подвергать дразнению правовые эмоции.

Путем интроспективного изучения по двойственной схеме pati-movere, — претерпевание-позыв — психологического материала ука­занных категорий можно убедиться, что в основе приписывания себе или другим прав — правовых обязанностей лежат моторные раздражения, импульсии в условленном выше смысле, и познако­миться с характером этих моторных раздражений. Путем парал­лельного интроспективного изучения соответствующих, содержа­щих потенцированные противодействием и дразнением моторные возбуждения, переживаний беспритязательного, нравственного типа и сравнения тех и других импульсии друг с другом можно, с одной стороны, констатировать наличие у них тех общих свойств, о которых шла речь выше по поводу эмоций долга вообще, родовых свойств, с другой стороны, открыть существование между ними своеобразного специфического различия.

В разных областях вашей эмоциональной жизни встречаются моторные возбуждения, имеющие такой своеобразный характер, что они представляются нам не как в нас действующие влечения в каком-фибо направлении, а как извне, от чего-либо воспринимае­мого или представляемого исходящие притяжения. Так, напри­мер, если кто-либо зовет нас к себе слогами, например, произнося наше имя с соответствующей интонацией или жестами, то, особен­но в случае надлежащей выразительности интонации и жестику­ляции, мы переживаем особые моторные возбуждения, имеющие такой характер, как если бы оттуда, где воспринимается или представляется зовущий, исходило какое-то притяжение; в случа­ях голода-аппетита, жажды, охотничьего возбуждения и т. п. мо­торное возбуждение по адресу подлежащего предмета: пищи, воды,* дичи имеют характер действующего в нас по направлению к предч мету стремления; в области же эмоций, возбуждаемых призывание ем, киванием со стороны другого пальцем, маханием руки, изобра-1 жающим захватывание нас и притяжение к себе со стороны; зовущего, и само моторное возбуждение имеет такой характер, каю если бы мы подвергались притягиванию, исходящему от зовущего.' Точно так же, если кто-либо выпрашивает у нас с надлежащей! интонацией и мимикой что-либо, например, какую-либо вещь, то это вызывает особые моторные возбуждения, имеющие характер исходящего от выпрашивающего притягивания, вытягивания, до­бывания от нас. Аналогичный характер имеют эмоции, возникаю­щие в том случае, если кто-либо добивается чего-либо от нас для

70

 

себя не просительным, а повелительный, требовательным, притя­зательным тоном. Только просительные эмоций имеют мягкий, гибкий, свободный характер, & требовательные — жесткий, прину­дительный, несвободный характер (ср. выше, с. 28-29). Такие эмо­ции, которые имеют характер исходящего от чего-либо воспринима­емого или представляемого притягивания, вытягивания, добывания от нас чего-либо, можно назвать трактивными или экстрактивны­ми, добывательными эмоциями.

Равным образом среди репульсивных эмоций можно разли­чать, с одной стороны, такие, которые имеют характер в нас действующих, нас от чего-либо удерживающих, восстающих про­тив приближения к чему-либо импульсий, с другой стороны, та­кие, которые имеют характер как бы извне, от какого-либо вос­принимаемого или представляемого предмета исходящих, нас отталкивающих, отстраняющих, не допускающих сил. Моторные возбуждения стыда, застенчивости — примеры эмоций первого рода; их можно назвать удерживающими в узком смысле эмоция­ми; моторные возбуждения, возникающие при входе в сырые и темные пещеры, при приближении к огню, к чему-либо, издающе­му отвратительный запах, и т. л. — примеры эмоций второго рода; их можно назвать отталкивающими или отстраняющими в узком смысле слова.

Вообще среди эмоциональных переживаний разных родов мож­но различать, с одной стороны, такие, которые представляются нашему сознанию как внутри нас по адресу чего-либо действую­щие или от нас исходящие моторные процессы — «внутренние» или «исходящие» импульсий, с другой стороны такие, которые представляются нашему сознанию как извне исходящие и на нас воздействующие моторные процессы — «внешние» или «приходя­щие» импульсий.

И вот эмоции, лежащие в основании сознания наших правовых обязанностей по отношению к другим, относятся к разряду внеш­них, в условленном смысле приходящих импульсий. Если мы приписываем себе обязанность доставить что-либо, например, из­вестную сумму денег другому как нечто ему от нас должное, то соответствующие моторные возбуждения переживаются как при­ходящие, а именно как экстрактивные по отношению к нам эмо­ции, как извне исходящее (авторитетное) добывание от нас подле­жащего предмета или другого. Вообще — и в тех случаях, когда мы приписываем правовой долг кому-либо другому — подлежа­щие моторные возбуждения представляются нашему сознанию как по отношению к обязанному приходящие, от него для другого добывающие моторные процессы. Выражения от такого-то такому-то «причитается получить», «следует», такому-то принадлежит такое-то «притязание», «требование» (право) по отношению к тако­му-то и т. п. — лингвистические отражения и изображения этого характера правовых эмоций. Сообразно общей природе этических

71

 

эмоций подлежащие моторные возбуждения имеют императив­ный, связывающий, понудительный характер и сходны и в этом отношении с эмоциями, действующими в области обращений в требовательном тоне; отсюда называние прав «требованиями», «при­тязаниями» и конструирование со стороны юристов наличия у тех, кому мы приписываем права, соответствующей «воли» — на почве смешения велений и требований с волей.

Сообразно общему характеру высшей мистической авторитет­ности этических эмоций соответствующая экстракция от одного для другого представляется как какое-то свыше нисходящее, обла­дающее высшим авторитетом «требование» известного объекта от одного для другого и авторитетное наделение последнего подлежа­щим благом. Этим определяется и объясняется характер проеци­руемых вовне норм и обязанностей. С одной стороны, где-то в высших сферах существуют и царят над людьми (или даже над людьми и богами) авторитетные законы, обременяющие одних в пользу других, одним повелевающие, от них требующие, других наделяющие, одаривающие. С другой стороны, под сенью их выс­шего распорядительного авторитета одни люди или иные существа находятся в положении подверженных этим авторитетным требо­ваниям разных объектов от них для других и долженствующих этому покорно подчиниться и доставлять другим то, что им причи­тается, а другие находятся в положении соответственно одаренных, наделенных, с высшей санкцией и авторитетом; долженствования, долги первых авторитетно предоставлены вторым, закреплены за ними как их актив,  представляют на одних лежащие, другим принадлежащие  долги — двойственные связи,   правоотношения между сторонами, притязания, права вторых (выше, с, 57 и ел.). Указанная выше (ее. 45 и 46), соответствующая мистическо-авторитетному характеру этических эмоций вообще, тенденция народной психики к приписыванию проецируемых вовне этичес­ких велений и запретов существам высшего порядка проявляется на почве интересующего нас специального вида этических эмоций в той форме, что подлежащие существа высшего порядка представ­ляются не только повелевающими и запрещающими, устанавлива­ющими обязанности, но вместе с тем и наделяющими других, авторитетно их одаряющими, устанавливающими для них права. В области религиозной народной психики как возложение на людей обязанностей, так и наделение их правами приписывается разным божествам, в области монотеизма — Богу. Права родителей по отношению к детям, мужей по отношению к женам, господ по отношению к слугам и рабам, князей, королей, царей по отноше­нию к подданным установлены Богом,  получены ими от Бога, Божией милостью.

Тенденция приписывания наделения людей правами существам и силам высшего порядка неуклонно действовала и действует и в науке, в философии и правоведении. По разным системам общей

72

 

и правовой метафизической философии роль существ высшего по­рядка, наделяющих людей правами, исполняют: «Природа* в пан­теистическом смысле единого высшего существа (отсюда выраже­ния «естественные права», природой установленные, прирожденные права человека и гражданина и т. п.), мировая «Воля» или «Общая воля» в метафизическом смысле какой-то самодовлеющей высшей силы, отличной от эмпирической волн человеческих индивидов, «Разум» в метафизическом смысле и т. п. Точно так же для объяс­нения происхождения прав привлекается «народный дух», «сово­купная воля» народа или общения (Gemeinschaft) и т. п. фиктив­ные вещи (ср. выше, с. 46). Особенно большую роль в современном правоведении и гоеударствоведении в качестве существа высшего порядка, распоряжающегося правами, наделяющего по своему ус­мотрению одних обязанностями, других правами, играет государ­ство, представляемое как лицо особого рода и притом наиболее авторитетное на земле существо, обладающее «единой волей», и т. д. Той же тенденции свести права к чужой авторитетной воле, создать для них высший наделяющий авторитет соответствует в современной юридической литературе не чуждое элемента олице­творения и антропоморфизма представление «правопорядка», кото­рому или «воле» которого приписывается власть наделять правами, объявлять их неприкосновенными, защищать и т. д. Иной специфический характер, нежели правовые эмоции, име­ют моторные возбуждения, входящие в состав нравственных пере­живаний. Если мы приписываем себе обязанность к известному поведению как к таковому, а не как к доставлению другим им причитающегося, к удовлетворению их притязания, то подлежащие импульсии представляют не приходящие, авторитетно-экстрактив­ные эмоции, не авторитетные добывания предоставляемого другим от нас, а внутренние (в условленном выше смысле) авторитетные побуждения к соответствующим действиям без предоставительного по отношению к кому-либо характера. Этому соответствует и этим объясняется специфический характер нравственных проекций (с. 57 исл.)> состоящий в том, что подлежащие обязанности не представ­ляют притязаний других, не закреплены за ними как их актив, суть свободные по отношению к другим обязанности, а подлежащие нормы представляют односторонние веления и запреты,  только обязывающие, обременяющие одних, не наделяющие ничем других. Как этические проекции этого второго родя, гак и самые лежа­щие в их основании эмоции и вообще психические переживания мы можем охарактеризовать как чисто или односторонне-импера­тивные, в отличие от проекций и эмоций и вообще психических переживаний первого рода как императивно-атрибутивных.

По поводу этих выражений во избежание недоразумений необ­ходимо сделать следующую оговорку: их отнюдь не следует разу­меть в том смысле, что императивность и атрибутивность пред­ставляют два отдельных и самостоятельных свойства правовых

73

 

эмоций и вообще правовых явлений. Действительное отношение между императивностью и атрибутивностью правовых явлений состоит в том, что императивность их не имеет самостоятельного характера, а является только рефлексом атрибутивной природы подлежащих импульсии: ad-tractio, притяжение для одного есть ex-tractio для другого; авторитетное добывание, вытребование для одного (атрибутив) есть авторитетное добывание, вытребование от другого (императив). Этот рефлекторный характер императивное-! ти правовых импульсии по отношению к их атрибутивности отра­жается, как подробнее увидим ниже, в правовой жизни, между! прочим, в той форме, что в области интеллектуального состава| правовых переживаний наряду с представлениями тех действий, которые требуются от обязанных, большую роль играют представ-' ления тех положительных эффектов и благ для управомоченвых, тех получений, которые им причитаются, и что с точки зрения правовой психики важным и решающим является не совершение подлежащего действия со стороны обязанного как таковое, а полу­чение причитающегося со стороны управомоченного; так что, на­пример, если управомоченному доставлено то, что ему причита­лось, не самим обязанным, а другим, например, причитающаяся кредитору сумма денег доставлена ему не должником, а его род­ственником, знакомым или т. п., то с точки зрения правовой пси­хики все в порядке и имеется надлежащее исполнение.

Иной, не рефлекторный по отношению к атрибутиву, а само­стоятельный характер имеет императивность нравственных им­пульсии.

Впрочем, путем сравнительного интроспективного (или экспе­риментально-интроспективного) изучения правовых импульсии в разных случаях правовых переживаний можно убедиться, что эти импульсии имеют различный характер, смотря по тому, какие действия или «доставления» требуются от обязанных для управо-моченных или какие положительные эффекты, какие «получе­ния» причитаются последним.

А именно: следует различать три вида доставлений — получе­ний и три разновидности правовых импульсии:

1. Действия или доставления, требуемые от обязанных, могут состоять в совершении чего-либо в пользу другой стороны, напри­мер, в уплате известной суммы денег или доставлении иных пред­метов, или в совершении каких-либо работ или иных положитель­ных услуг в пользу другой стороны, — положительные действия, положительные доставления или действия, доставления в узком смысле, facere. В этих случаях управомоченным причитаются со­ответствующие положительные получения, получения в узком смысле, accipere. Именно переживаемые в этих случаях моторные возбуждения имелись в виду выше при характеристике правовых импульсии как авторитетно-экстрактивных. Подлежащие право­вые моторные возбуждения и соответствующие правовые пережи-

74

 

вания вообще, а равно их проекции — нормы и правоотношения {правовые обязанности, права) мы будем называть положительно-притязательными или притязательными в узком смысле слова. Положительно-притязательные права можно назвать положитель­ными правопритязаниями или правопритязаниями в узком смыс­ле слова.

Действия или доставления в общем смысле могут, далее,

состоять в неделании, несовершении чего-либо, воздержании от

яего-либо, например, от посягательств на жизнь, здоровье, честь

другой стороны и т. п., — отрицательные действия, отрицатель­

ные доставления, воздержания, поп facere. В этих случаях те

получения (в общем смысле), те положительные эффекты, которые

причитаются управомоченным, состоят в непретерпевании соот­

ветствующих воздействий, в свободе от таковых, и могут быть

условно названы «отрицательными свободами», «неприкосновен-

ностями», «охранностями», поп pati. В соответствующих областях

правовой психики атрибутивные импульсии представляют оттал­

кивающие, отстраняющие (в узком смысле, выше, с. 63) моторные

возбуждения, авторитетно охраняющие управомоченного, автори­

тетно отстраняющие посягательства на соответствующие блага его

как на нечто, высшим авторитетом ему предоставленное и для него

охраняемое, священное и неприкосновенное. Подлежащие право­

вые моторные возбуждения и соответствующие правовые пережи­

вания вообще, а равно их проекции— нормы и правоотношения

(правовые обязанности, права) мы будем называть охранительными

или отрицательно-притязательными. Охранительные или отрица­

тельно-притязательные права, например, права телесной неприкос­

новенности, жизни, чести и т. п., можно назвать правоохранения-

ми или отрицательными правопритязаниями. В соответствующих

областях нравственной психики, т. е. в области тех нравственных

переживаний, где дело идет о неделании чего-либо, поп facere, о

воздержаниях, например, от разврата, лжи и т. п., подлежащие

импульсии имеют характер репульсий, удерживающих в узком

смысле слова (выше. с. 70), авторитетно отвергающих и порицаю­

щих подлежащее поведение само по себе, а не как посягательства

на нечто, другой стороне авторитетно предоставленное и для нее

охраняемое.

Наконец, действия или доставления в общем смысле могут

состоять в терпении известных действий управомоченных, напри­

мер, в безропотном перенесении известных неприятных, от них

исходящих воздействий, выговоров, телесных наказаний и т. п., в

терпении устного или печатного сообщения и пропаганды с их

стороны религиозных, политических и иных мнений, устройства

публичных собраний, сходок, митингов и проч. и проч. — терпе­

ния, pati. В этих случаях те получения в общем смысле, те положи­

тельные эффекты, которые причитаются управомоченным, состоят

в соответствующих свободных, терпимых со стороны обязанных

75

 

действиях, в соответствующих свободах действия — «положитель­ные свободы», «свобододействия», facere. В соответствующих об­ластях правовой психики атрибутивные импульсии имеют харак­тер высшего санкционирования по отношению к подлежащим действиям одной стороны и авторитетного требования от другой стороны покорно-почтительного отношения к этим действиям к.ак к чему-то, имеющему в свою пользу высшую санкцию и высший авторитет. Подлежащие правовые моторные возбуждения и соот­ветствующие правовые переживания вообще, а равно их проек­ции — нормы и правоотношения (правовые обязанности, права) мы будем называть уполномочивающими. Уполномочивающие права, например, права наказания, права свободы слова, печати, сходок и т. п., можно назвать правомочиями. В соответствующих областях нравственной психики, т. е. в области тех нравственных переживаний, где дело идет о терпении чего-либо, pati, например, обид со стороны ближних, гонений за веру и т. п., подлежащие импульсии имеют характер внутренних, исходящих (в указанном выше смысле, с. 70) авторитетных побуждений к спокойному перенесению подлежащих, хотя бы злостных и неосновательных воздействий, к терпению как таковому, а не как сообразованию своего поведения с уполномоченностью, высшей санкцией дей­ствий другой стороны.

Всем трем указанным видам правовых моторных возбужде­ний — положительно-притязательным, охранительным и уполно­мочивающим правовым импульсиям — свойствен характер прихо­дящих по отношению к обязанным психических моторных процессов, доставляющих с высшим авторитетом известный плюс другой сто­роне и обращенных к обязанным как авторитетное давление в пользу соответствующего поведения. Все соответствующие нрав­ственные импульсии, как те, которые действуют в пользу положи­тельных действий или терпений, так и те, которые удерживают от действий, чужды этого характера, представляют внутренние, по отношению к обязанным, авторитетные побуждения в пользу извест­ного поведения как такового, а не как способа и средства сообразо-вания с предоставленностью чего-либо другому1.

Что касается интеллектуального состава нравственных и пра­вовых переживаний, то сюда прежде всего относится изложенное выше относительно этических переживаний вообще, в том смысле, что указанные выше категории представлений являются составны-

1 По поводу изложенной сравнительной характеристики правовых н нрав­ственных импульсии, как равно и по поводу предложения выше общей характе­ристики этических имлульсий следует, во избежание недоразумений, напом­нить (ср.: Введение, §§ 3, 16), что ознакомление с психическими процессами разных родов и видов не может быть достигнуто с чужих слов без соответству­ющего самопознания, без интроспективного познания. Наши характеристики имеют смысл не заменяющих интроспективное познание описаний, а указаний, на что следует обращать внимание при интроспективном изучении подлежащих внутренних переживаний.

76

 

ми элементами и нравственных, и правовых переживаний, общих обеим областям этической психики. В частности, путем соответ­ствующего психологического анализа можно констатировать, что в состав и нравственных, и правовых переживаний, сверх указан­ных, специфически различных в области нравственности и в обла­сти права, моторных возбуждений входят следующие категории представлений:

Акционные представления; соответствующие представляе­

мые действия {действия, воздержания, терпения) мы будем назы­

вать в области нравственности нравственными акциями или объек­

тами (предметами) нравственных обязанностей, в области права —

правовыми, юридическими акциями или объектами юридических

обязанностей.

Субъектные представления — представления субъектов нрав­

ственных, субъектов юридических обязанностей.

Представления релевантных фактов, условий — в гипотети­

ческих нравственных и правовых переживаниях {выше, с. 55).

Подлежащие части нравственных переживаний и норм (например,

«если кто ударит тебя в правую щеку твою*...) мы будем называть

моральными гипотезами, остальные части, например, «обрати к

нему и другую* — моральными диспозициями, а соответствующие

факты (удар, нанесение оскорбления в приведенном примере) мо­

рально релевантными или, короче, моральными фактами. Соответ­

ствующие термины в области права — юридические гипотезы,

юридические диспозиции, юридические факты. Например, в пра­

вовом переживании: «в случае причинения имущественного вреда

преступлением преступник обязан возместить, потерпевший имеет

право на возмещение убытков» первая часть, условие — юридичес­

кая гипотеза, вторая часть — юридическая диспозиция, представ­

ляемый факт причинения убытков — юридический факт.

4)             Представления нормо-установительных, нормативных фак­

тов (выше, с. 55). Такие нравственные переживания, которые со­

держат в себе представления нормативных фактов, например, мы

должны прощать обиды, потому что «так учил Христос»... «так

написано в Евангелии», мы будем называть позитивными, позитив­

ной моралью, прочие, чуждые ссылок на внешние авторитеты, —

интуитивными, интуитивной моралью. Такие правовые пережива­

ния, которые содержат в себе представления нормативных фактов,

мы будем называть позитивными, позитивным правом. Такие пра­

вовые (в нашем смысле — императивно-атрибутивные) пережива­

ния, которые чужды ссылок на внешние авторитеты, независимы

от них, мы будем называть интуитивными, интуитивным правом.

Мы в жизни на каждом шагу приписываем себе и другим разные

права и поступаем сообразно с этим вовсе не потому, что так

сказано в Своде законов или т. п., а просто потому, что по нашему

самостоятельному убеждению так следует; например, законы не

признают обязанности платить проигранное в карты — права на

77

 

выигрыш, но все порядочные люди, в том числе и знающие, что по закону они могут не платить, признают, уважают и аккуратно удовлетворяют соответствующие права, действуют по интуитивно­му праву. Теперешние теоретики права, как увидим ниже, призна­ют существование только позитивного права, иного права они не знают и не признают.

Но приведенная схема общих для нравственности и права категорий интеллектуальных элементов является полной, исчер­пывающей схемой только для нравственности, но не для права. Дело в том, что в области права, сообразно указанной выше природе правовых, атрибутивно-императивных эмоций наряду с представлениями, касающимися императивной стороны, обязан­ных и того, к чему они обязаны, имеются и играют большую роль представления, касающиеся атрибутивной стороны дела, управо-моченных и того, что им причитается.

Уже выше было указано, что в правовых переживаниях наряду с представлениями тех действий, тех доставлений, которые требу­ются от обязанных, участвуют представления тех положительных эффектов для управомоченных, тех получений, которые им причи­таются. В области нравственной психики, сообразно чисто импера­тивной природе подлежащих эмоций, о каких-либо причитающих­ся кому-либо получениях нет и не может быть речи. Назвав эти причитающиеся управомоченным в области права получения объек­тами (предметами) прав атрибутивными объектами, в отличие от действий, требуемых от обязанных, объектов обязанностей, импе­ративных объектов, мы можем формулировать подлежащую осо­бенность интеллектуального состава правовой психики так, что в этой психике наряду с представлениями объектов обязанностей, императивных объектов участвуют еще представления объектов прав, атрибутивных объектов.

То же относится к субъективным представлениям. Между тем как в нравственности дело идет только об императивных субъек­тах, субъектах обязанностей, в праве субъектам императива про­тивостоят субъекты атрибутива, субъекты прав: имеются две сто­роны, пары субъектов.

Сообразно с этим предложенное выше перечисление интеллек­туальных элементов этических переживаний-представлений: 1) объ­ектов обязанностей; 2) субъектов обязанностей; 3) релевантных фактов; 4) нормативных фактов (в области позитивной этики), — исчерпывая интеллектуальный состав нравственной психики, нуж­дается в области права в дополнении, состоящем в том, что к представлениям объектов и субъектов обязанностей здесь прибав­ляются представления объектов и субъектов прав; и таким обра­зом получается следующая схема интеллектуального состава:

1. Объектные представления: представления а. объектов обя­занностей, обязательных действий и Ь. объектов прав, причитаю­щихся получений.

78

 

Субъектные представления: представления а. субъектов обя­

занностей и Ь. субъектов прав.

Представления релевантных, юридических фактов,

Представления нормативных фактов.

Эта схема интеллектуального состава права — полная, исчер­пывающая, в том смысле, что все встречающиеся в правовых переживаниях интеллектуальные составные части можно подвести под перечисленные рубрики.

В конкретных правовых переживаниях разные из указанных категорий представлений могут отсутствовать. Не говоря уже о представлениях нормативных фактов, которые вообще существу­ют лишь в области позитивного права и отсутствуют в области интуитивного права, и о представлениях юридических фактов, которые участвуют только в гипотетических и отсутствуют в кате­горических правовых переживаниях, отнюдь не следует думать и относительно представлений субъектов обязанностей, субъектов прав, объектов обязанностей и объектов прав, будто они имеются во всяком правовом переживании,

С научно-юридической точки зрения, вообще с точки зрения ясного и отчетливого знания смысла и содержания права, в каж­дом отдельном случае следует знать и уметь ответить на вопросы: 1. кто обязан (субъект обязанности), 2. к чему, к каким действиям он обязан (объект обязанности), 3. кто субъект подлежащего пра­ва, 4. на что он имеет право, что ему причитается (объект права). Но фактические правовые переживания далеко не всегда соответ­ствуют такому требованию. В них — с точки зрения этой четырех­членной схемы — обыкновенно имеются те или иные пробелы,

6 частности, смотря по разным конкретным психическим об­

стоятельствам, в особенности смотря по направлению внимания в

данный момент времени, в сознании индивида, переживающего

психические процессы правового типа, обыкновенно односторонне

выступает на первый план или императивная сторона, представле­

ния обязанных и того, к чему обязаны, или атрибутивная сторона,

представления управомоченкых и того, на что они имеют право;

другая же сторона блекнет и стушевывается, соответствующие

представления имеют смутный и неясный характер или даже

совсем отсутствуют.          и

С первого взгляда может показаться, что твкие правовые пере­живания с односторонним императивным или атрибутивным интел­лектуальным составом логически невозможны, противоречили бы самой природе права, которая требует наличия двух (представлен­ных) субъектов, того, от которого, — и того, которому что-либо причитается. Как возможно императивно-атршУутывмое сознание без наличия в сознании представления субъекта, которому причита­ется что-либо? Как возможно иляераглывко-атрибутивное сознание без наличия в сознании представления субъекта, от которого требу­ется что-либо? Сама природа императивно-атрибутивных змодий

79

 

требует, как необходимых дополнений, представлений обеих сто­рон, обязанного и управомоченного.

Между прочим, наряду с императивно-атрибутивными эмоция­ми человеческой психике свойственны многие другие такие эмоции, которые, по-видимому, но самой природе своей неизбежно требуют известных интеллектуальных дополнений, представляются стран­ными, нелепыми, невозможными без известных представлений. Например, каритативные, любовные, благожелательные эмоции, а равно противоположные им, одиозные, зложелательные моторные возбуждения — злость, гнев, по-видимому, требуют неизбежно пред­ставления какого-либо существа, по адресу которого они пережива­ются. Благожелательно можно относиться лишь к кому-либо, а не, так сказать, на воздух. Злиться, быть озлобленным можно лишь против кого-либо. Точно так же бояться (переживать моторное возбуждение страха) можно лишь кого- или -чего-либо. Радоваться, горевать можно лишь по поводу чего-либо и проч. и проч.

Соответствующие утверждения высказываются современными психологами как само собою разумеющиеся истины. Мало того, современная психология, не имеющая в своем распоряжении поня­тия эмоций, импульсий в нашем смысле моторных раздражений, и принужденная вместо этого оперировать понятием положительных и отрицательных чувств с соответствующими представлениями; например, гневные, ненавистнические моторные возбуждения по этой теории суть сочетания представления другого существа (при­чинившего зло) с отрицательным чувством, с чувством неудоволь­ствия и т. п.1 Но эти утверждения и теории, так же как и многие другие ходячие учения, например, теория, по которой нет действий без цели, потому что нельзя-де делать что-либо без всякой цели, потому что нелепо-де делать что-либо без всякой цели, основаны на методологической ошибке, состоящей в смешении теоретической и практической точек зрения, в принятии того, что нам представляет­ся нерезонным, нелепым с практической точки зрения, за несуще­ствующее и фактически невозможное, в установлении теоретичес­ких утверждений на основании своих практических взглядов2.

Хотя многим представляется чем-то бессмысленным делать что-либо без венкой цели, однако фактически громадное большинство наших действий происходит без каких бы то ни было целевых представлений (выше, с. 30 и ел.); хотя кажется нелепым злиться не на кого-либо, без представления какого-либо объекта злости, однако фактически такие «перезонные» переживания несомненно бывают; люди часто злятся, например, под влиянием неудач раз­ных технических манипуляций или иных житейских неудач без представления какого-либо существа, без какого-либо личного адре­са злости; а если вначале злостное моторное возбуждение было

1              Ср.; Введение, § 9.

2              Ср.: Введение, § 4.

80

 

злостью по адресу кого-либо, например, причинившего зло, то это моторное возбуждение обыкновенно вовсе не исчезает уже оттого, что исчезло представление другого, разозлившего, например, вслед­ствие перемены места и впечатлений, прихода домой из места, где разозлили субъекта, и т. п. Напротив, одиозное моторное возбужде­ние часто в таких случаях продолжает существовать без представле­ния объекта и находит, между прочим, разные новые объекты для своего разряда; так что, например, от этого страдают совершенно невинные люди: жена, дети, прислуга «принесшего» злость домой. То же относится к каритативным эмоциям, которые, возникнув, например, под влиянием каких-либо крупных житейских удач, сначала без определенного адреса, лишь впоследствии находят себе объекты для проявления своих акций и проявляются, например, в объятии и целовании первого встречного, и проч. и проч.

Аналогично характер императивно-атрибутивных моторных воз­буждений таков, что естественными интеллектуальными дополне­ниями к ним являются представления и тех субъектов, от которых, и тех субъектов, для которых что-либо требуется; однако фактичес­ки, как можно убедиться путем самонаблюдения, мы можем пере­живать и часто переживаем императивно-атрибутивные акты созна­ния без императивных или без атрибутивных интеллектуальных дополнений.

Например, изречениям «собственник имеет право пользоваться своей вещью по усмотрению», «всякий гражданин имеет право на телесную неприкосновенность» и т. п. соответствуют обыкновенно суждения, в которых нет совсем представлений обязанных и того, к чему они обязаны (все обязаны терпеть подлежащие действия соб­ственника и т. д.); и тем яе менее дело идет об императивно-атрибу­тивных, правовых суждениях, подлежащие эмоции имеют импера­тивный характер, хотя и без определенного адреса; эмоциональный императив, требование сообразования с подлежащим правом на­правляется, так сказать, в пространство...

Точно так же, например, изречениям «землевладельцы обязаны платить поземельные подати», «квартиранты обязаны осторожно обращаться с огнем» и т. п. соответствуют обыкновенно суждения, в которых нет совсем представлений субъектов соответствующих притязаний и того, что им причитается (казна имеет право взимать поземельные подати и т. д.); и тем не менее дело идет обыкновенно (ср. ниже) об императивно-атрибутивных, правовых суждениях; подлежащие эмоции имеют атрибутивный, притязательный харак­тер, хотя и нет представления, от кого исходит притязание, кому причитается подлежащее получение.

Мало того, возможны и бывают и такие правовые в нашем смысле, императивно-атрибутивные переживания, в которых нет ки представлений субъектов обязанных, ни представлений субъек­тов управомоченных, — бессубъектные, безличные правовые пере­живания.

81

 

У людей, нормально воспитанных в правовом отношении, обла­дающих надлежаще развитой (диапозитивной) правовой психикой, многие диспознтивные акционвые представления, например, пред­ставления кражи, грабежа, клеветы, оскорбления как таковые, т. е. независимо от иных представлений, ассоциированы с диспози­циями к императивно-атрибутивным эмоциям; так что в случаях появления соответствующих актуальных представлений в сознании имеют тенденцию появляться и соответствующие актуальные эмо­ции, независимо от наличия субъектных представлений. С помо­щью подходящих экспериментальных приемов, например, опыта, состоящего в попытке тайно сорвать и присвоить себе розу в пуб­личном саду или т. п. (ср. выше, с. 67-68 и ел.), можно с несомнен­ностью убедиться в правильности этого положения.

Вообще задумывающие или совершающие преступления или иные противоправные действия, особенно если им неизвестен субъект подлежащего права, часто в разных стадиях своего поведения име­ют дело с правовыми переживаниями, более или менее интенсивны­ми с эмоциональной точки зрения и весьма простыми и бедными со своему интеллектуальному составу, заключающими в себе (кроме императивно-атрибутивных эмоций) только представления извест­ных действий.

Столь же простые по своему интеллектуальному составу право­вые психические акты переживаются подчас в форме суждений. Например, лежащие в основе предложений (изречений) «нельзя красть*, «не следует клеветать», «следует исполнять договоры» (pacta aunt servanda) и т. п, суждения представляют обыкновенно не что иное, как бессубъектные правовые суждения (иногда нрав­ственные, ср. ниже), а именно суждения, состоящие только из акциокных представлений и императивно-атрибутивных моторных раздражений. Отвергающие грабеж, клевету и т. п. репульсивные моторные раздражения, имеют здесь авторитетно-охранительный (выше, с. 74), атрибутивный характер; они отвергают соответствую­щие действия как посягательства на нечто авторитетно для кого-то охраняемое, кому-то авторитетно предоставленное, хотя нет пред­ставлений ни тех субъектов, которые должны воздержаться от таких посягательств, ни тех, которым принадлежит соответствую­щее притязание, и т. д.

Правовые переживания, в которых отсутствуют атрибутивные интеллектуальные дополнения — представления субъектов права и того, что им причитается, — по своему интеллектуальному составу ничем не отличаются от нравственных. Единственное раз­личие состоит в характере эмоций, в атрибутивной природе пере­живаемого моторного возбуждения.

Например, по интеллектуальному составу изречений и сужде­ний «нельзя красть», «не следует клеветать», «не следует грубо обращаться с прислугой», «родители должны заботиться о воспи­тании детей» и т. п. отнюдь нельзя сказать, имеем ли мы дело

82

 

с правовыми или нравственными явлениями. Такие и т. п. по сво­ему интеллектуальному составу суждения могут и бывают иногда правовыми, а иногда нравственными. Иногда они переживаются сначала в качестве нравственных, а несколько секунд спустя в качестве правовых суждений, или наоборот. Если в данный мо­мент времени с представлением кражи, клеветы, грубого обраще­ния с прислугой или т. п. сочетается чисто императивная эмоция, подлежащие действия отвергаются сами по себе как нечто нехоро­шее, а не Как посягательства на нечто предоставленное другим, т. е. эмоция не имеет атрибутивного характера, то это нравствен­ное явление, в противном случае — правовое.

Впрочем, на основании интеллектуального состава приведен­ных и т. п. изречений и суждений нельзя утверждать даже и того, что они или нравственные, или правовые; они могут быть ни тем, ни другим, вообще не принадлежать к классу этических явлений, а относиться к иным разрядам психических процессов, например, быть эстетическими переживаниями. Если кража, клевета, грубое обращение с прислугой отвергается как нечто некрасивое, безоб­разное, неэлегантное, т. е. если подлежащая эмоция есть репуль-сивная эстетическая эмоция, то подлежащие суждения суть не нравственные, не правовые, а эстетические переживания. Те же изречения могут иметь в своей основе вообще не принципиальные, а оппортунистические, целевые суждения (ср. выше, с. 35). Если говорящий «не следует красть» или т. п. имел исключительно в зиду, что подлежащее поведение может повлечь за собой тюремное заключение, наказание в загробной жизни или т. п. и вследствие этого по адресу кражи в его психике при Суждении «не следует красть» восстает не этическая {нравственная или правовая) и не эстетическая эмоция, а такое репульсивкое моторное раздражение боязливого характера, которое у него вообще ассоциировано с представлением тюремного заключения или мучений в аду и рас­пространилось в данном случае на кражу, то его изречение и суждение «не следует красть» представляет вообще не принципи­альное, а оппортунистическое, телеологическое переживание, из­речение и суждение житейского благоразумия в расчета.

. Специфическая природа явлений права, нравственности, эсте­тики, их отличия друг от друга и от других переживаний коре­нятся не в области интеллектуального, а в области эмоциональ­ного, импульсивного в нашем смысле их состава.

Выше было указано, что специфической императивно-атрибу­тивной природой правовых эмоций определяется и объясняется Своеобразный характер правовых проекций, в частности, та особен­ность правовых обязанностей по сравнению с нравственными, что они представляются не только повелевающими одним, но и автори­тетно предоставляющими соответствующие блага другим. Пред­ставляемая сфера господства этих норм и сфера проекции обязанно­стей и прав в конкретных случаях определяется и объясняется

83

 

интеллектуальным составом правовых переживаний. В частности, если со стороны интеллектуального состава нет ограничений, то подлежащие нормы представляются вечными и вездесущими, все­гда, везде и для всех обязательными, всем предоставляющими права, например, права жизни и т. д. (выше, с. 54).

Относительно проекций правовых норм, обязанностей и прав следует, впрочем, отметить, что они далеко не всегда являются спутниками правовых переживаний. Это в особенности относится к безличным, бессубъектным правовым переживаниям, не даю­щим достаточно материала для проекций обременяющих одних и принадлежащих другим долгов. Имеющие дело с искушением совершить что-либо вопреки своим правовым (императивно-атри­бутивным) убеждениям или же совершившие и подвергающиеся соответствующим угрызениям совести часто переживают представ­ления подлежащих поступков в связи с императивно-атрибутив­ными моторными возбуждениями, например, представления нане­сенной кому-либо обиды в связи с правовой репульсией, без проекции норм, обязанностей и прав и т. д. То же mutatis mutandis относится и к нравственным переживаниям.

Сопровождаются ли данные правовые переживания проекция­ми вовне соответствующих норм и приписыванием одним пред­ставляемым субъектам обязанностей, другим — прав, во всяком случае реальными феноменами являются здесь именно эти пере­живания, сочетания императивно-атрибутивных эмоций с указан­ными выше интеллектуальными элементами, а не кажущиеся субъекту находящимися где-то в высших сферах нормы, у одних представляемых субъектов — обязанности, у других представляе­мых субъектов — права. Сколько бы мы ни старались отыскать что-либо реальное, физическое или психическое, соответствующее этим проекциям, в частности, например, как бы ни старались найти у тех, кому мы приписываем права, что-либо соответствую­щее реальное, наши поиски неизбежно оказались бы безуспешны­ми. И наивно было бы заниматься подобными поисками, столь же наивно, как, например, подвергать особому исследованию того, кому приписываются эпитеты «милый», «дорогой», для отыска­ния чего-либо реального, соответствующего этим эпитетам (ср.: Вве­дение, § 2). В обоих случаях дело идет об эмоциональных фавтаз-мах, и соответствующие реальные феномены следует искать вовсе не там, где они с наивно-проекционной точки зрения кажутся наличными, а совсем в другой сфере. Как эпитетам «милый», «дорогой» соответствуют в качестве реальных феноменов не осо­бые физические или психические свойства того, кому эти эпитеты приписываются, а особые процессы в психике того, кто приписы­вает эти эпитеты другому, а именно сочетание каритативных, любовных эмоций с представлением объекта этих эмоций, люби­мого лица, так и правовым обязанностям и правам разных субъек­тов соответствуют в качестве реальных феноменов не какие-то

84

 

особые реальности у подлежащих субъектов, а особые процессы в психике того человека, который приписывает этим субъектам обязанности или права, а именно сочетание императивно-атрибу­тивных эмоций с представлением этих субъектов, эмоционально отвергаемых или требуемых действий и т. д.1

Сообразно вышеизложенному мы под правом в смысле особого класса реальных феноменов будем разуметь те этические пережи­вания, эмоции которых имеют атрибутивный характер.

Все прочие этические переживания, т. е. переживания с чисто императивными моторными возбуждениями, мы будем называть нравственными явлениями, относить к нравственности.

§5

ОБЪЕМ ПОНЯТИЯ ПРАВА

КАК АТРИБУТИВНЫХ ЭТИЧЕСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЙ.

ОБЗОР ОБЫЧНО НЕ ОТНОСИМЫХ К ПРАВУ

ВЕТВЕЙ ПРАВОВОЙ ПСИХИКИ

"\7становленное выше понятие права отнюдь не имеет смысла чУ определения того, что юристы относят к праву, т. е. называют правом. Прежде всего, подлежащее словоупотребление юристов и их представления о праве (как и прочей публики) покоятся на наивно-проекционной точке зрения, на принятии за реальные пра­вовые явления эмоциональных фан газм, а именно норм, «велений» и «запретов», обращенных к подчиненным праву, и правоотноше­ний между отдельными лицами, их обязанностей и их прав (что влечет за собой ряд неразрешимых по существу проблем о природе соответствующих мнимых реальностей, решаемых путем разных фикций и иных произвольных построений, например, принятия разных не существующих «воль», «общей воли», «единой воли» государства, общего признания и т. п.). Нормы права («совокуп­ность норм права») юристы называют «объективным правом» или «правом в объективном смысле», правоотношения между субъекта­ми, их обязанности и права (принимаемые за три различные вещи) — «субъективным правом» или «правом в субъективном смысле». Таким образом получаются каких-то два вида права, и теоретикам следовало бы, по-видимому, попытаться определить природу права просто, т. е. рода, обнимающего и объективное, и субъективное право. Но этого не делается; установилась (с логической точки зрения случайная, не имеющая основания) традиция отождествлять проблему определения права с задачей определить природу объек­тивного права, т. е. норм права (так что «субъективное право»

1 Ниже нам придется иметь дело с попытками современной науки права, покоящейся на проекционной точке зрения, отыскать и определить мнимые реальности, соответствующие правовым нормам, обязанностям и правам, — Принимаемым за различные противостоящие друг другу на стороне разных субъектов вещи, — и мы убедимся, что все эти попытки остались бесплодными.

85

 

играет роль логически ненормального привеска к «объективному праву», чего-то вроде второй разновидности неизвестного или несу­ществующего рода).

Из совсем иной точки зрения, а именно из отрицания реально­го существования того, что гористы считают реально существую­щим в области права, и нахождения реальных правовых феноме­нов как особого класса сложных, эмоционально-интеллектуальных психических процессов, в совсем другой сфере (в сфере психики индивида, совершающего упомянутые проекции) исходит наше понятие права и вообще излагаемое учение о праве.

Но, далее, между тем, что юристы называют правом и пытаются определить, и тем классом, который образован и определен выше под именем права, существует еще другое коренное различие.

Если мы для достижения соизмеримости, сравнимости того, что под правом разумеет предложенное выше определение, с одной стороны, и того, что юристы называют правом и пытаются опреде­лить как таковое, с другой стороны, станем на проекционную точку зрения и будем иметь в виду под именем права в проекцион­ном смысле (или права с проекционной точки зрения, короче, проекционного права) класс и классовое понятие «все императивно-атрибутивные нормы», или различия согласно традиции (проекци­онное) «объективное» право и «субъективное право», установим соответствующие два понятия: 1) все императивно-атрибутивные нормы (проекционное объективное право), 2) все долги одних, ак­тивно закрепленные за другими (правовые обязанности — право­отношения — права, проекционное субъективное право), — то, сравнивая эти классы с тем, что юристы признают правом в объективном или правом в субъективном смысле, мы заметим громадное различие в объеме подлежащих классов. А именно наши классы много более обширны, наши классовые понятия обнимают гораздо больше, чем то, что юристы признают (называют) правом.

Установленные выше понятия права в реально-психологичес­ком и в проекционном смысле обнимают все императивно-атрибу­тивные переживания и все соответствующие проекции без всяких изъятий и ограничений.

В частности, с точки зрения этих понятий безразлично, как уже видно из установленного выше деления права на интуитивное и позитивное, основываются ли соответствующие нормы, обязан­ности, права на чьих-либо велениях, народных обычаях или иных нормативных фактах, или дело идет о независимых от таких фактов и чуждых соответствующих ссылок императивно-атрибу­тивных переживаниях и нормах, обязанностях и т. д., а равно безразлично, пользуются ли соответствующие нормы, обязаннос­ти, права признанием со стороны органов государственной власти, судов, администрации и т, п., или вообще со стороны органов или иных членов какого бы то ни было общения, или они таковым признанием не пользуются.

86

 

В области тех случаев и вопросов поведения, которые предус­матриваются и разрешаются в том или другом смысле государ­ственными законами или иными позитивно-правовыми определени­ями, например, в области отношения к чужой жизни, собственности, в области имущественно-делового оборота, купли-продажи, найма квартиры, прислуги, извозчиков, займа и иных кредитных сделок и проч. и проч., люди фактически приписывают на каждом шагу себе или другим разные обязанности правового тиса и права и исполняют эти обязанности и осуществляют права вовсе не пото­му, что так написано в гражданском кодексе или т. п., а потому, что так подсказывает им их интуитивно-правовая совесть; да они обыкновенно и не знают вовсе» что на подлежащий случай жизни предписывают статьи гражданского или иного кодекса, и даже не думают о существовании этих статей и кодексов. Лишь в некото­рых случаях, главным образом в случаях разногласий и споров, притом особенно серьезных и не поддающихся разрешению без обращения к законам, судам и т. п., люди справляются относи­тельно статей законов и переходят с почвы интуитивного на почву позитивного права, заявляют притязания такого же, как прежде, или несколько иного содержания уже со ссылкой на го, что так полагается по закону и т. п. И вот все те бесчисленные императив­но-атрибутивные переживания и нормы, обязанности, права, кото­рые чужды позитивного характера, совпадают ли они или расхо­дятся по своему содержанию с теми или иными позитивными переживаниями, нормами, обязанностями, правами, вполне под­ходят под понятие права в установленном выше смысле и обнима­ются дальнейшим общим учением о праве.

Далее, этим понятием и учением обнимаются все те еще более многочисленные императивно-атрибутивные переживания и нор­мы, обязанности и т. д. (интуитивного и позитивного свойства), которые касаются разных случаев и областей жизни и поведения, находящихся вне сферы ведения и вмешательства со стороны государственных законов, судов и иных официальных учреждений и начальства.

Сюда, между прочим, относятся:

1. Разные области таких занятий и отношений, которые не имеют серьезно-делового характера и значения.

Так, например, бесчисленные правила разных игр — в карты, шашки, шахматы, домино, лото, фанты, кегли, биллиард, кри­кет, — определяющие, кто, в каком порядке и как может и дол-Жен совершать разные игровые действия, например, кто и в каком порядке может и должен сдавать карты, делать известные заявле­ния и «ходы», какие карты обязательно давать, какими какие можно бить и проч. и проч., а равно общие принципы относи­тельно обязательности соблюдения предварительных особых уго­воров (договоров) и относительно платежа проигранного — пред­ставляют, с нашей точки зрения, не что иное как правовые нормы;

87

 

ибо они имеют императивно-атрибутивный характер; обязанности одних являются притязаниями других, а не свободными обязанно­стями; в основе подлежащих проекций лежат императивно-атри­бутивные нормативные сочетания; и притом, заметим, соответ­ствующие императивно-атрибутивные диспозиции отличаются большой силой и крепостью; в этом, между прочим, легко убедить­ся экспериментальным путем, например, путем применения мето­да дразнений в виде оспоривания соответствующих прав; результа­том будет весьма сильная вспышка императивно-атрибутивных эмоций, сильное правовое негодование с соответствующими типич­ными внешними проявлениями (ср. ниже); в пользу того же свиде­тельствует то наблюдение, что неподчинение соответствующей мотивации, сознательное нарушение подлежащих норм, обязанно­стей, прав — сравнительно крайне редкое и исключительное явле­ние, и признается особенно гадким и возмутительным проступком; за исключением так называемых шулеров, вообще субъектов с исключительной атрофией игорной правовой психики, все так абсолютно и неуклонно признают и удовлетворяют соответствую­щие права других, как это редко наблюдается в других областях правовой психики; если бы, например, в области денежных зай­мов, ссуд вещей для временного пользования и т. п. действовала столь крепкая правовая психика, такая правовая честность, как в области карточных и иных игр, то было бы большое процветание кредита и т. п. услуг между людьми и хозяйственное благосостоя­ние людей было бы значительно выше теперешнего.

Так называемые правила вежливости, обращения в обществе, этикета (savoir vivre) тоже в значительной степени имеют в своей основе обязательно-притязательные, императивно-атрибутивные пе­реживания и представляют с точки зрения установленного поня­тия права не что иное, как правовые нормы.

Например, гостям по отношению к домашним причитаются разные особые знаки внимания и вежливости: почетные места за столом, получение блюд раньше (не говоря уже о праве на допуще­ние к столу и получение подаваемых яств вообще, нарушение какового права было бы серьезнейшим и неслыханным «преступ­лением»), быстрое и усердное исполнение их просьб и желаний и проч.

Аналогичные и разные иные преимущественные права (приви­легии) приписываются старым и почтенным людям по отношению к молодежи, взрослым по отношению к детям, «дамам» по отно­шению к «кавалерам», людям, стоящим выше по своему социаль­ному положению, по отношению к стоящим ниже, и т. п. К пра­вам-привилегиям в этих областях относятся наряду с разными преимущественными правопритязаниями бесчисленные преиму­щественные правомочия. Например, некоторым привилегирован­ным людям по отношению к другим, старикам по отношению к детям, «господам» по отношению к лакеям и т. п. приписывается

88

 

право обращаться на «ты», делать замечания и поучения, хлопать по плечу, позволять себе разные шутки и иные фамильярности, но не обратно. Снизу вверх полагается (с императивно-атрибутивной силой) обращение на «вы», подчас с разными обязательными добавлениями, титулами и т. п., почтительный тон, соответствую­щая поза, воздержание от телесных прикосновений и иных фами­льярностей и проч. и проч.

В случае исторического исследования этих областей правовой психики можно было бы доказать существование здесь определен­ных исторических «законов» (тенденций развития), общей тенден­ции постепенного ослабления привилегированности и специаль­ных, в частностях различных тенденций в разных специальных областях привилегированности. Преимущественные права но со­циальному положению (по кастам, сословиям, классам, професси­ям и т. д.) слабеют и вымирают иначе, нежели привилегии по возрасту, полу и т. д. На основании соответствующего историчес­кого материала (и дедуктивных соображений на почве выяснения роли и значения подлежащих ветвей права в человеческой жизни) можко, например, относительно привилегий по социальному поло­жению утверждать, что они осуждены на полное вымирание1. Напротив, привилегии по возрасту имеют менее преходящее зна­чение2.

Наряду с нормами, устанавливающими разные преимуществен­ные права в пользу одних насчет других, в общественной психике имеются бесчисленные императивно-атрибутивные правила, уста­навливающие разные взаимные и равные правомочия и праволри-тязания в области вежливости и этикета. Некоторые из них обяза­тельны для всех и всегда, другие лишь в определенных случаях жизни или для определенных категорий лиц, например, для зна­комых друг с другом, для незнакомых, для мужчин в их отноше­ниях между собой, для женщин, для товарищей по школе, по службе, студентов, офицеров и проч. и проч.

На случай нарушения преимущественных и иных прав вежли­вости в общественной психике имеются дальнейшие императивно-атрибутивные нормы, определяющие последствия происшедшего. Наиболее распространенное в культурном обществе из относящих­ся сюда психических явлений состоит в императивно-атрибутив­ном сознании, по которому потерпевшему от нарушителя причита­ется признание виновности, выражение по этому поводу сожаления

1 Хотя они еще теперь весьма резки и многочисленны, Ср., например, такую нисходящую прогрессию: монархи — принцы крови — прочая высшая и титу­лованная аристократия — средняя и низшая аристократия — средние клас­сы — низшие классы — прислуга, среди прислуги; камердинеры, старшие повара и т. п. важные персоны — прислуга среднего ранга — низшая прислуга: судомойка и т. п. Особенно резки привилегии в придворной сфере и среди прислуги, в лакейской, кухне и т, п.

1 Хотя они имеют более мягкий характер и подвергаются с исчезновением тек называемого патриархального Сыта весьма резкому ослаблению.

89

 

и просьба о прощении — обязанность извиниться, притязание на соответствующее заявление. Наряду с этим, особенно на менее культурных ступенях развития и в менее культурных слоях обще­ства в таких случаях за потерпевшими признаются еще разные иные права, в частности, права активного наказания нарушителя словами (порицательными или бранными) или действиями (уда­ром, избиением). Примитивная правовая психика в случаях осо­бенно серьезных нарушений приписывает потерпевшему даже пра­во убить нарушителя на месте. Сродное правовое явление и пережиток варварской правовой психики представляет приписы­вание потерпевшему права вызвать нарушителя на дуэль, наруши­телю — обязанности доставить удовлетворение в этой форме. В тех сферах, где процветает дуэльное право, существуют более или менее сложные и подробные позитивные, основанные на обычаях или письменных дуэльных «кодексах» правовые нормы, определя­ющие порядок производства дуэли, взаимные права и обязанности дерущихся и секундантов. К подлежащим общим правилам путем договора, заключаемого через представителей-секундантов, присо­единяются конкретные, в свою очередь, правовые, с нашей точки зрения, нормы относительно данной, конкретной дуэли, которая таким образом нормируется комбинацией обычного неписаного или писаного и договорного права.

2. Область интимных отношений между близкими лицами, соединенными друг с другом узами половой или иной, например, братской любви, дружбы, совместной домашней жизни и т. д.

Эта область жизни и поведения находится вообще вне сферы нормировки и вмешательства со стороны государственных зако­нов, судов и т. д.; но с точки зрения психологического учения о праве как об атрибутивных этических переживаниях и она подвер­жена правовому нормированию.

Так, например, на почве любовных отношений признаются взаимные права на верность, любовь, откровенность, на защиту в случае злословия или иного нападения со стороны третьих лиц, на имущественную поддержку в случае нужды и тысячи иных видов помощи и услуг. С момента объяснения в любви с одной стороны и признания с другой происходит коренная революция взаимных правоотношений, падают разные правовые перегородки; объяснив­шийся приобретает разные такие права, которых он до этого момента ве имел. Разные дальнейшие факты тоже имеют юриди­чески релевантное значение, в свою очередь вызывают в психике обеих сторон более или менее существенные революции, делают правовые узы более тесными, создают новые права и обязанности.

Отчасти совпадающее по содержанию с «любовным правом», отчасти отличное право действует в области дружбы, любви между братьями, сестрами и т. п.

Между прочим, любовному договору (объяснению в любви и принятию) соответствует договор дружбы, имеющий свою юриди-

90

 

ческую символику, состоящую в применении символа руки (пода-вания рук, удара по рукам) или символа, называемого теперь выпиванием брудершафта. В древности договор дружбы или брат­ства налагал на контрагентов весьма серьезные, связанные с рис­ком жизни правовые обязанности, в частности, обязанность не жалея своей жизни солидарно выступать против врагов, обязан­ность кровавой мести в случае убийства друга и т. д. Этому соот­ветствовало применение символа крови в разных формах как знака активного закрепления за другим подлежащих серьезных обязательств (ср. выше, с. 61 и ел.). Теперешняя форма питья брудершафта представляет историческое переживание комбина­ции двух форм символа крови, а именно обмена кровью друг друга путем питья и путем соединения разрезанных кровяных сосудов. Этим объясняется особое складывание рук и одновременное выпи­вание в области брудершафта.

В некоторых областях отношений между близкими лицами, так, в области отношений между мужем и женой в случае наличия так называемого законного брака, а равно отношений между роди­телями и детьми имеются и некоторые постановления государ­ственных законов относительно взаимных прав и обязанностей. Но эти постановления крайне скудны и получают практическое значе­ние лишь в крайне редких случаях, главным образом на почве фактического отсутствия отношений близости, наличия ненавист­нических отношений и резких столкновений. Поэтому, между прочим, юристы традиционно говорят об отношениях между му­жем и женой и между родителями и детьми, что они регулируются главным образом не правом, а нравственностью. С точки же зре­ния психологического понятия права как императивно-атрибутив­ных переживаний семейная и интимно-домашняя жизнь, и при­том независимо от того, имеются ли между участниками ее какие-либо официально признаваемые узы, представляет особый обширный, ждущий своего исследования и познания правовой мнр с бесчисленными правовыми нормами, обязанностями и правами, независимыми от того, что написано в законах, разрешающими тысячи непредусмотренных в этих законах вопросов, и т. д. Наря­ду с общими чертами содержания, общими законами (тенденция­ми) исторического развития и некоторыми иными свойствами этого семейно-домашнего права можно подметить и наличие мно­жества вариаций, большого разнообразия фактически действую­щих семейно-домашних правопорядке^. Замечающиеся здесь ва­риации и различия имеют отчасти более или менее общие причины и значение, например, связаны с классовыми различиями частей народонаселения; преобладающее и типичное домашнее право в зажиточных и богатых слоях народонаселения отличается от тако­го же права в незажиточных и пролетарских сферах; типичное крестьянское домашнее право — иное, нежели мещанское, арис­тократическое и т. д.

91

 

Отчасти же упомянутые различия имеют чисто индивидуаль­ный характер; каждая семья представляет особый правовой мир, и каждый из участников домашней жизни (в том числе, например, тетушки, бабушки, отдаленные бедные родственники или друзья, принятые в дом и семью, приживалки, приемыши и т. п.) имеет свое особое положение в господствующей в данной семье правовой психике, свои особые правовые обязанности и права; например, право исключительного пользования своей комнатой и некоторы­ми другими предметами и участия в пользовании другими частями жилища и предметами, право участия в общих трапезах, удоволь­ствиях, семейных торжествах и т. п., право решающего или сове­щательного голоса в известных отраслях домашней, хозяйствен­ной и личной жизни, право на известные, со стороны разных домочадцев различные степени уважения, любви, благодарности и на соответствующее поведение в разных случаях и проч. и проч. Иногда же отдельные участники семейно-домашней жизни или все кроме одного, наиболее властного и энергичного, попадают в более или менее бесправное положение, подчас в такое положе­ние в домашнем правовом мире, что с точки зрения психологи­ческого учения о праве и о разных отдельных видах правовых явлений, в частности, о рабстве как особом явлении правовой психологии (ср. ниже) приходится в данной семье констатиро­вать наличие подлинного и типичного рабства; так что имеется хороший материал и благоприятный случай для изучения этого правового явления и разных его свойств, в частности, влияния на поведение и развитие характера деспота-господина, с одной сто­роны, покорного-раба, с другой стороны, и проч. В правовое поло­жение рабства попадают, между прочим, иногда и те, кто офици­ально числятся главами семейства и господами дома; между прочим, выражение «под башмаком» обыкновенно означает относительно бесправное, а во всяком случае не особенно выдающееся правовое положение в доме.

3. Предыдущие замечания имели в виду разные области права взрослых людей, разные элементы зрелой и развитой правовой психики. Особенно серьезного научного внимания и изучения из таких сфер права в установленном выше смысле, которые с точки зрения государственных законов, судов и т. д. не относятся к праву, заслуживают императивно-атрибутивные переживания и проекции, свойственные детскому возрасту, то право, которым руководствуются дети в области своих забав, своих детских дого­воров и иного поведения, — детское право, детская правовая пси­хика.

Между прочим, включение психических явлений этого рода в сферу научного внимания и изучения, наблюдательное и экспери­ментальное исследование детского права, его характера, содержа­ния, развития и т. д. — могло бы обогатить науку о праве интерес­ными  и важными  фактическими  данными  и  теоретическими

92

 

положениями относительно появления и развития в человеческой психике права вообще и отдельных его видов и элементов.

В детской комнате можно, например, наблюдать и эксперимен­тально изучать развитие и действие психики права собственности, реакции на разные нарушения этого права, например, на попытки оспоривать его, отнять и присвоить себе подлежащую вещь, иг­рушку или т. п., самовольно пользоваться ею и проч. Здесь же зарождается и действует психика договорно-обязательственного права, заключаются и исполняются разные меновые и дарствен­ные договоры, договоры ссуды {oottimodatum и precarium, предос­тавления временного пользования вещью), поклажи (depositum, отдачи вещи на хранение с обязательством возвратить), договоры товарищества (societas), иногда «преступного» свойства; напри­мер, один обязывается похищать что-либо запретное, другой сто­рожит, причем каждый имеет право на равную долю добычи. Хорошо воспитанные и обладающие чуткой правовой совестью дети знают и иногда весьма усердно исполняют и т. п. деликатные обязательства, обязательства из правонарушений, например, в слу­чае виновного (culpa) или даже и случайного (caaua) аовреждения чужой игрушки они охотно подчиняются притязанию потерпевше­го на возмещение вреда, например, на предоставление взамен испорченной другой, собственной игрушки.

В отношениях между детьми-сверстниками и друзьями дей­ствуют права равенства и обязательства солидарности по отноше­нию к чужим и старшим; в особенности серьезное и важное значение имеет взаимная обязанность не выдавать, не доносить; нарушение ее представляет величайшее уголовное преступление, порождающее для потерпевших довольно жестокие права мести, по меньшей мере право лишения общения и выражения пре­зрения.

В отношениях между детьми неравного возраста действуют разные права старшинства, привилегии, иногда права власти, при-казывания и командования; иногда здесь развивается психика опекунского права с соответствующими правами и обязанностями по отношению к опекаемому и по отношению к представителям высшего опекунского надзора, к матери, к отцу; к правам по отношению к опекаемому и вообще к правам старших детей по отношению к младшим относятся и дисциплинарные и уголовные права, права наказания; при этом действующее здесь карательное право имеет значительно более цивилизованный характер, нежели то карательное право, которое действует между сверстниками; последнее имеет характер примитивного права мести, нередко с применением начала талиона, т. е. причинения такого же зла, какое нанес виновный.

Вообще детская правовая психика обнаруживает в разных от­ношениях сродство с правовой психикой менее культурных наро­дов или менее культурных слоев и классов общества.

93

 

Впрочем, содержание того ирава, которым определяется пове­дение детей, весьма изменчиво и разнообразно в зависимости от господствующих в доме порядков, указании и распоряжений роди­телей и иных условий жизни и воспитания данного ребенка.

В детской правовой жизни, особенно в начальных стадиях развития детской правовой психики действует главным образом позитивное, а не интуитивное право. Сколько-нибудь развитой системы прочных самостоятельных интуитивных правовых убеж­дений в ней не имеется; таковые развиваются лишь медленно и постепенно; зато там большой простор для внушения и решающе­го, бесконтрольного действия разных позитивных, переживаемых со ссылкой на разные внешние авторитеты правовых пережива­ний. В качестве нормативных фактов (выше, с. 77) здесь прежде всего большую роль играют распоряжения старших, имеющие для детей такое же знамение, как в области государственной жизни — веления самодержавных монархов или распоряжения иных орга­нов законодательной власти, т. е. значение законов. Малые дети приписывают на каждом шагу себе по отношению к другим детям, прислуге и т. д. и другим по отношению к себе разные права со ссылкой на то, что «так велел папа», «так сказала мама», делать то-то «позволила няня*, «разрешила тетя» и т. п. (законное пра­во). Затем, юридически-нормативное значение имеют для детей установившиеся в доме порядки, обычаи (обычное право), судеб­ные решения старших в случаях споров детей между собой или с прислугой и передачи спора на суд домашних авторитетов и неко­торые другие факты1.

Сообразно характеру, содержанию и направлению внушаемого детям позитивного права и иным воспитательным воздействиям и развивающаяся на этой почве диспозитивная интуитивно-право­вая психика может получать весьма различное, в частности, более или менее ненормальное и вредное, с точки зрения условий обще­ственной жизни, направление.

Так, например, если в семье господствует правовой хаос, само­дурство и произвол, в частности, никто и ничто не внушает ребен­ку определенных и твердых правовых принципов, то и нет почвы для развития нормальной интуитивно-правой психики, а получа­ется состояние, более или менее близкое к правовому идиотизму и, эвентуально, в будущем преступная психика и соответствующее поведение.

Если отношение к ребенку в доме таково, что ему до отноше­нию к другим, в частности, по отношению к прислуге все дозволе­но и всяческие его требования должны беспрекословно исполнять­ся, то получается в результате аномалия правовой психики, которую

10 них речь будет впоследствии, в учении о разных видах позитивного права, которых, как мы убедимся, гораздо больше, чем предполагает господ­ствующее в юриспруденции мнение, сводящее позитивное право к двум видам: законам и обычному праву.

94

 

можно охарактеризовать как гипертрофию активно-правовой пси­хики, и которая состоит в том, что субъект приобретает склон­ность приписывать себе по отношению к другим бесчисленные нерезонные и чрезмерные правомочия и правопритязания, не при­знавая таких же прав за другими; ненормально развитая правовая психика возводит его в какое-то привилегированное среди прочих смертных существо.

Если, напротив, ребенка третируют в правовом отношении, не признают за ним никаких, даже скромнейших прав, не отводят для него никакой активно-правовой сферы, то развивается проти­воположная психическая аномалия, недоразвитие активно-право­вой психики и проч.

То или иное состояние правовой психики индивида, как видно будет из дальнейшего изложения, оказывает существенно важное влияние не только на его поведение, но и на развитие разных иных сторон и элементов его характера. В частности, для достижения нормального и социально-полезного направления жизни и поведе­ния в будущем и для выработки здорового и дельного характера существенно важно надлежащее правовое воспитание в детстве, в семье, школе и т. д.

Ввиду этого изучение детской правовой психики и условий и факторов ее нормального и патологического развития имело бы не только теоретическое, но и важное практическое значение, в част­ности, могло бы доставить ценные вклады в науку воспитания, педагогику.

Предыдущее изложение отнюдь не имело в виду и не могло исчерпать всех тех областей жизни, которые находятся вне сферы государственного вмешательства и официальной нормировки, но входят в сферу действия права в смысле императивно-атрибутив­ной этической психики. Количество тех житейских случаев и вопросов поведения, которые предусматриваются и разрабаты­ваются официальной нормировкой, представляет по сравнению с тем необъятным множеством житейских случаев и вопросов поведения, которые предусматриваются правом в установлен­ном выше смысле, совершенно микроскопическую величину. Осо­бенно во всех тех бесчисленных и разнообразных, не предусмат­риваемых и не могущих быть предусмотренными никакими официальными кодексами случаях и областях поведения, где дело идет о причинении кому-либо какого-либо добра или зла, хотя бы мелкого удовольствия или малой неприятности, в нашей правовой совести обыкновенно имеется то или иное императивно-атрибутивное указание относительно того, что в данном случае следует и причитается другим от нас или нам от других, или Другим от третьего лица, или что мы имеем право делать, а другие должны терпеть или обратно. Это относится, между прочим, и к таким элементам поведения, как слова, обращенные к другим, их содержание, способ произнесения, интонации, жесты, поза или

96

 

суждения, высказываемые о третьих лицах, их содержание и оттенки. Если в словах, обращаемых к другим, в их содержании или в тоне их произношения содержится для других что-либо приятное или неприятное, например, дело идет о выражении симпатии, уважения, благодарности и т. п., или об упреках по какому-либо поводу, порицании, иронии, насмешке, о «сухом» и «холодном*, пренебрежительном тоне речи, презрительной улыб­ке и проч. и проч., то и над такими элементами и оттенками поведения есть суд правовой совести в душе действующего или того, к кому обращено действие, или третьих присутствующих; он указывает, согласно ли такое поведение с тем, что другой в данном случае заслужил и что ему причитается, или же не согласно, является ли данный упрек основательным и заслуженным, так что упрекнувший имел право его сделать, или же он неосновательный и потерпевший имел право на то, чтобы его собеседник воздержал­ся от него, а теперь имеет право на то, чтобы он был признан неосновательным и взят назад, и проч. Если в суждениях, выска­зываемых о третьих лицах устно, в разговоре с кем-либо или письменно, содержится что-либо, что представляется как причине­ние тем, о ком идет речь, добра или зла, например, если дело идет о суждениях, заключающих в себе похвалу, одобрение, признание заслуг, хороших качеств характера и т. п., или порицание, осуж­дение, отрицание заслуг, хороших качеств характера, подозрение и т. д., то wf эти действия являются с точки зрения развитой правовой совести не чем-то безразличным, а, напротив, или соот­ветствующим тому, что заслужил тот, о ком идет речь и на что он может притязать, или же не соответствующим этому, например, причиняющим ему несправедливую обиду. Поэтому, например, и область художественной, научной, технической и иной критики произведений чужого творческого или иного труда, между про­чим, область поведения, по своей природе не допускающая законо­дательной нормировки и иного официального вмешательства, под­вержена правовой нормировке в нашем смысле, находится в сфере действия права как атрибутивных этических переживаний. Такой критик, который под влиянием личного, национального, партий­ного или иного недоброжелательства, зависти и т. п. не признает достоинств предмета чужого творчества и заслуг творца или стара­ется их умалить, найти и приписать несуществующие отрицатель­ные свойства или т. п., находится в коллизии с правом, действует против собственной же правовой совести, если таковая у него нормально развита, подсказывающей ему, что обижаемый имеет право на иное отношение, что ему причитается иная оценка его труда, а равно против таких же указаний и требований правовой совести других, подвергнутого несправедливой критике творца и третьих лиц, товарищей по критике или творчеству и т. д.

Далее, правом в установленном выше смысле оказывается не только многое такое, что находится вне ведения государства, не

96

 

пользуется положительным официальным признанием и покрови­тельством, но и многое такое, что со стороны государства встречает прямо враждебное отношение, повергается преследованию и иско­ренению как нечто противоположное и противоречащее праву в официально-государственном смысле.

Из относящихся сюда категорий явлений особого внимания и интереса заслуживают:

1. Право преступных организаций и вообще преступная право­вая психика (преступное право).

В преступных сообществах, например, в разбойничьих, пират­ских, воровских шайках и т. п. вырабатываются и точно и беспре­кословно исполняются целые более или менее сложные системы императивно-атрибутивных норм, определяющих организацию шай­ки, распределяющих между ее членами обязанности, функции, которые каждый должен исполнять, и наделяющих их соответ­ствующими правами, имущественными, в частности, на опреде­ленную долю добычи, и иными.

Обыкновенно за одним из членов, атаманом, закрепляется право на повиновение со стороны других и вообще право власти, подчас безусловной и неограниченной, по типу абсолютных мо­нархий, подчас ограниченной условием согласия со стороны сове­та членов шайки в области некоторых особенно важных дел и решений, по типу ограниченных монархий. Подчас правовая организация шаек имеет республиканский характер; при этом иногда все имеют равное право участия в управлении и решении общих дел, и только для отдельных походов назначаются по выбору, по очереди или по жребию временные начальники и предводители (демократическая республика); иногда же в среде шайки имеются старшие я младшие, полноправные и неполно­правные участники, и дела решаются советом полноправных чле­нов (аристократическое или олигархическое устройство). Все чле­ны шайки обыкновенно бывают связаны взаимной, весьма строгой обязанностью солидарности, в частности, обязанностью не выда­вать. В случае нарушения этой обязанности действует беспощад­ное право мести. В случае других проступков, например, непови­новения приказу атамана или общему решению, утайки и бесправного присвоения части добычи и т. п. применяется право дисциплинарных и иных наказаний со стороны атамана, или происходит иная расправа, иногда после предварительного суда и приговора.

Поскольку в постоянных и организованных преступных сооб­ществах разные конкретные права и обязанности устанавливают­ся путем договоров, а равно в области таких преступных сооб­ществ, которые образуются на короткое время для совершения одного или нескольких преступлений и всецело основываются на договорах, — подлежащие договорные права и обязанности, на­пример, относительно помощи при совершении преступления,

97

 

относительно вознаграждения за помощь и т. п. обыкновенно строго и «честно» соблюдаются. То же замечается в области договоров, заключаемых преступными шайками или отдельными преступниками с не-преступниками. Например, если атаман или иные уполномоченные представители шайки обязались за извест­ное периодически уплачиваемое или единовременное вознаграж­дение щадить или, сверх того, и охранять и защищать другую из договорившихся сторон, например, жителей известной деревни, отпустить на волю за уплачиваемую наперед сумму захваченного в плен путешественника, возвратить украденных лошадей или т. п., если профессиональный взяточник или посредник в области взя­точнических злоупотреблений обязался обделать известное дело, а в случае неудачи возвратить полученную сумму и проч. и проч., — то обыкновенно вторая из договорившихся сторон может быть уверена, что принятое шайкой или отдельным профессиональ­ным преступником обязательство будет исполнено; во всяком случае такие обязательства, так же как и игорные обязательства, хотя они а не пользуются официальной судебной защитой, испол­няются аккуратнее и честнее, чем, например, пользующиеся су­дебной охраной обязательства возвратить в срок занятую у знако­мого сумму денег, уплатить в установленный срок покупную цену за купленный предмет и т. п.

2. Право, продолжающее существовать и действовать в психи­ке известных элементов народонаселения, классов общества, рели­гиозных, племенных групп, входящих в состав государства, не­смотря на то, что подлежащие, ссылающиеся на обычаи предков (обычное право), или иные императивно-атрибутивные убеждения и нормы с официально-государственной точки зрения не только не признаются «правом», но даже более или менее решительно и беспощадно искореняются как нечто возмутительное и недопусти­мое, варварское, антикультурное и т. п.

Например, современные культурные государства, имеющие ко­лонии или иные владения, населенные так называемыми дикими или вообще стоящими ниже по своей правовой культуре племена­ми, ведут борьбу против разных «варварских обычаев* этих пле­мен, представляющих не что иное, как правовые, для этих племен подчас весьма священные обычаи. Сюда относятся, например, право родовой кровавой мести, т. е. императивно-атрибутивные убеждения, по которым члены рода имеют право по отношению к третьим лицам и обязаны по отношению к роду мстить правонару­шителям за убийство сородича и иные деяния убийством; право родоначальников, домовладык и т. п. подвергать смертной казни жен, детей и иных лиц; их право на то, чтобы жены их после их смерти следовали за ними в загробную жизнь, что влечет за собой закапывание в могилу или сожжение, самосожжение и т. д. жены в случае смерти мужа; право рабства, торговли невольниками и проч. и проч.

98

 

Введение христианства в новых государствах сопровождалось превращением множества прежде признаваемых для всех обяза­тельным правом обычных норм в преследуемые «языческие обы­чаи», «бесовские обряды» и т. д.; и в постепенном искоренении прежнего варварского права и в замене его более культурным правом заключается, между прочим, одна из крупнейших куль­турных заслуг христианских духовных и светских властей.

Процессы образования государств из мелких родовых и иных, прежде независимых групп вообще сопровождаются постепенным искоренением прежнего, более примитивного догосударственного права, в частности, кулачно-военного межгруппового права (права межгрупповой мести, войны, военного захвата добычи и т. д.) и разных иных видов права самосуда и применения насилия более цивилизованным, устанавливающим мир правом.

Некоторые элементы старого права, несмотря на враждебную конкуренцию иного права, поддерживаемого авторитетом государ­ства и силой, которой оно распоряжается, весьма упорно сохраня­ются в народной психике, так что соответствующее двоеправие продолжается иногда в течение столетий, порождая разные, не лишенные подчас трагизма, конфликты, навлекая на тех, кто действует по указанию своей правовой совести, осуществляют свя­щенные, по их мнению, права или исполняют священный право­вой долг, более или менее жестокие наказания со стороны .следую­щих иному праву и только это право считающих «правом» органов официальной власти.

Для установленного понятия права и его распространения на соответствующие психические явления не имеет никакого значе­ния не только признание и покровительство со стороны государ­ства, но и какое бы то ни было признание со стороны кого бы то ни было. С точки зрения этого понятия и те бесчисленные императив­но-атрибутивные переживания, и их проекции, которые имеются в психике лишь одного индивида и никому другому в мире неизве­стны, а равно все те, тоже бесчисленные переживания этого рода, суждения и т. д., которые, сделавшись известными другим, встре­чают с их стороны несогласие, оспаривание или даже возмущение, негодование, не встречают ни с чьей стороны согласия и призна­ния, от этого отнюдь не перестают быть правом, все правовые явления, в том числе и такие правовые суждения, которые встре­чают согласие и одобрение со стороны других, представляют с нашей точки зрения чисто и исключительно индивидуальные яв­ления, а эвентуальное согласие и одобрение со стороны других представляет нечто постороннее с точки зрения определения и изучения природы правовых явлений, никакого отношения к делу не имеющее. Это неизбежно вытекает из психологической точки зрения на право. Всякое психическое явление происходит в психи­ке одного индивида и только там, и его природа не изменяется от того, происходит ли что-либо иное где-либо, между индивидами,

99

 

над ними, в психике других индивидов, или нет, существуют ли другие индивиды или нет, и проч. И такие императивно-атрибу­тивные переживания и их проекции, нормы и т. д., которые име­лись бы у индивида, находящегося вне всякого общения с другими людьми, например, живущего на безлюдном и отрезанном от всего прочего человеческого мира острове или оставшегося единствен­ным человеческим существом на земле, или попавшего на Марс, вполне подходили бы под установленное понятие права; точно так же как радости, печали, мысли такого человека не переставали бы быть радостями, печалями, мыслями вследствие его одиночества, отсутствия человеческого общества.

Для установленного понятия права и подведения под него соответствующих психических явлений не имеет далее никакого значения, идет ли дело о разумных, по своему содержанию нор­мальных, или о неразумных, нелепых, суеверных, патологичес­ких, представляющих бред душевнобольного и т. п. императивно-атрибутивных суждениях, нормах и т. д. Например, если суеверный человек на почве виденного сна или случившейся с ним иллюзии или галлюцинации убежден, что он заключил договор с дьяволом и в силу этого договора имеет право на известные услуги со стороны дьявола, а зато обязан предоставить последнему свою душу (ср. средневековые суеверия относительно договоров прода­жи души, брачных договоров с дьяволами со стороны женщин-ведьм и т. п.), то соответствующие императивно-атрибутивные пе­реживания и их проекции, право дьявола и т. д. вполне подходят под установленное понятие права. С точки зрения психологическо­го учения о праве разные у разных народов распространенные правовые суеверия, «суеверное право» представляют, так же как и детское, преступное право и т. д. заслуживающую внимания и интереса область для описательного, исторического и теоретичес­кого исследования и изучения.

Равным образом, если, например, душевнобольной человек считает себя императором, притязает на повиновение со стороны своих мнимых подданных, возмущается и негодует по поводу их неповиновения и иных посягательств на его верховные права, то это явление и бесчисленные тому подобные другие «idees fixes» душевнобольных и вообще все императивно-атрибутивные пере­живания патологического свойства вполне подходят под установ­ленное понятие права и могут составить тоже особый предмет изучения со стороны психологического правоведения под именем патологического права, правовой патологии или т. п.

То же, заметим между прочим, mutatus mutandis относится к установленному выше понятию нравственности. Если суеверный человек переживает чисто императивное суждение такого содер­жания, что он обязан поклоняться и всячески угождать дьяволу, если психически больной человек считает своим долгом убивать и истреблять людей, где бы он их ли встретил, то, с точки зрения

100

 

предложенного выше понятия нравственности, подлежащие чисто императивные переживания относятся к нравственности, пред­ставляют нравственные явления, хотя они и представляются вся­кому здравомыслящему человеку чем-то нелепым, возмутитель­ным или т. п. (суеверная, патологическая нравственность), хотя моралисты и публика привыкли называть нравственным и отно­сить к нравственности только то, что они одобряют, считают полезным и хорошим с точки зрения общего блага или т. п.

Такая точка зрения на право и нравственность, своеобразная, так сказать, неразборчивость предлагаемых понятий этических явлений и их видов — права и нравственности, отнесение к ним и того, что нам представляется преступным, суеверным, бредом ду­шевнобольного и т. п. — вытекает необходимо из теоретической постановки учения и устранения смешения теоретической точки зрения с практической. Однородные по своей материальной или психической природе явления в области теоретических наук сле­дует относить к одному классу независимо от того, нравятся ли они нам или не нравятся, желательны ли они или не желательны и т. д.

Вообще, что касается содержания правовых переживаний, со­держания тех представлений, которые наряду с императивно-атри­бутивными импульсиями входят в состав правовых переживаний: объектных, субъектных, представлений релевантных и норматив­ных фактов, то установленное понятие права не содержит в этом отношении никаких ограничений. Специфическая природа этичес­ких явлений вообще, права и нравственности в частности, с точки зрения излагаемого учения, коренится в области эмоций. К эти­ческим явлениям с этой точки зрения относятся только те и все те нормативные переживания, эмоции которых имеют императив­ный (чисто императивный или императивно-атрибутивный) харак­тер, каково бы ни было содержание объектных, субъектных и прочих входящих в состав этих переживаний представлений. К нравственности относятся только те и все этические пережива­ния, эмоции которых имеют императивно-атрибутивный харак­тер; каково бы ни было содержание входящих в состав данного эмоционально-интеллектуального сочетания представлений, какие бы действия ни представлялись как требуемые, обязательные, какие бы существа ни представлялись в качестве субъектов обя­занностей или субъектов прав, какие бы факты ни представлялись в качестве релевантных или нормативных фактов.

В частности, здесь следует особо отметить:

1. Императивно-атрибутивные (как и чисто императивные) эмо­ции суть абстрактные, бланкетные импульсии, способные сочетать­ся со всевозможными акционными представлениями, в том числе с представлениями разных чисто внутренних действий (психических явлений). Не заключая в себе вообще никаких ограничений отно­сительно содержания акционных представлений, установленное

101

 

понятие права обнимает и всевозможные такие (реальные и мыс­лимые) императивно-атрибутивные переживания и нормы, кото­рые «предписывают» какое-либо чисто внутреннее поведение, т. е. акционные представления которых суть представления психичес­ких явлений1.

Так, например, в области интимных отношений между близки­ми лицами последние приписывают себе и другой стороне право на любовь, уважение, дружбу и т. п. (ср. выше, с. 91). Здесь предме­том обязанностей и прав являются эмоциональные отношения: актуальные эмоции (психические процессы, в известных пределах поддающиеся нашему умышленному воздействию, могущие быть при желании в известных случаях и пределах подавляемы, ослаб­ляемы или, напротив, возбуждаемы, усиливаемы) и эмоциональ­ные диспозиции (состояние, возникновение, усиление которых и т. д. даже отчасти находится в нашей власти). Эмоциональные отношения подвергаются правовой нормировке и в разных дру­гих областях жизни. Это главным образом относится к таким эмоциям и эмоциональным диспозициям, существование кото­рых в чужой психике представляется благом или злом для того, по чьему адресу они существуют, в частности, к разным карита-тивньш, доброжелательным и одиозным, злостным эмоциональ­ным отношениям. Людям, признаваемым добрыми, хорошими, приписывается право на симпатию, любовь и т. п. со стороны других. Напротив, за людьми, признаваемыми злыми, таких прав в психике других не числится, они «не заслуживают* этого или даже «заслуживают» противоположного отношения, антипа­тии, вражды и т. д., т. е. другим приписывается право так к ним в душе относиться. По отношению к людям, жизнь и поведение которых внушают к ним уважение, не только существует факти­ческое уважение, но и признается право на таковое. Напротив, за теми, которые недостойно ведут себя, такое право не числится, и даже другие подчас считают себя вправе относиться к ним в душе (или в области внешнего поведения) с презрением. Между прочим, права на уважение и права неуважения, презрения распределяют­ся в народной, особенно менее культурной психике не только сообразно личным заслугам, но и сообразно правовому и социаль­ному положению лица, например, господа с одной стороны, рабы с другой, представители высших каст, сословий, классов, «благо­родные»  и т. п. с одной стороны, представители низших каст,

1 Как увидим ниже, в юриспруденции принято относить к праву только такие нормы, которые предписывают известное внешнее поведение (телодвижения и их системы), а такие нормы, которые предписываю!' какое-либо внутреннее! психическое поведение, например, любовь, уважение и т. п., принято уже по этому признаку исключать из области права, считать неправовыми нормами. Ввиду этого именно в тексте особо подчеркивается, что Предлагаемое нами понятие права ве эаает такого ограничения и распространяется и на нормы, предписывающие разные внутренние действия, поскольку эти нормы имеют императивно-атрибутивную природу.

102

 

сословий, классов, «парии», «подлые люди» (в смысле класса, происхождения) и т. п. с другой стороны находятся в народной психике в существенно различном положении в отношении права на уважение, права презрения и т. д. По мере культурного процес­са происходит в этой области, как и в других, постепенная демо­кратизация, постепенное уравнение; а люди с высшей культурой правовой психики обладают правовым убеждением такого содер­жания, что каждое человеческое существо, как бы оно отвержено ни было, имеет право на известное уважение к себе как к челове­ческой личности.

Одно из наиболее распространенных явлений правовой психо­логии, свойственное и народам, находящимся на низших ступенях культуры, а равно индивидам с относительно слабо развитой пра­вовой психикой, представляет императивно-атрибутивное созна­ние, по которому испытавший от кого-либо другого какое-либо благодеяние (какое-либо добро, на которое он не мог притязать, юридически не обязательное добро), обязан по отношению к друго­му к благодарности: благодетель имеет право (правопритязание) на благодарность с его стороны.

Между прочим, таких правовых явлений {главным образом интуитивного права), как сознание права на уважение, на благо­дарность и т. п. отнюдь не следует смешивать с сознанием права на те или иные внешние действия, внешние знаки уважения, благодарности и т. п.

У разных народов, в разных слоях общества и областях жизяи применяются разные нормы позитивного, главным образом обыч­ного права, наделяющие разные категории лиц по отношению к другим притязаниями на разные внешние знаки почтения, напри­мер, снимание шапки, падание ниц и т. д., устанавливающие для тех, кто сделал что-либо в пользу других, притязания на разные реальные возмездия, например, на взаимные подарки, угощения, или внешние знаки благодарности, например, на словесное выра­жение благодарности, визиты благодарности, падание в ноги, це­лование рук в знак благодарности и проч. и проч.

В первой области правосознания, как можно убедиться путем самонаблюдения, дело идет вовсе не о каких-либо внешних прояв­лениях уважения или благодарности, а именно о самом уважении, о самой благодарности как таковых, как внутренних состояниях; соответствующие представления имеют чисто психологическое со­держание без примеси образов каких-либо телодвижений; во вто­рой области, напротив, предметами акционных представлений яв­ляются именно определенные внешние действия, телодвижения как таковые, так что наличия подлинного уважения, действитель­ной благодарности и т. д. не требуется.

Наряду с эмоциональными правовому нормированию подверга­ются также и разные интеллектуальные процессы и диспозиции, в частности, мысли и диспозиции таковых: убеждения, верования.

103

 

Путем самонаблюдения можно убедиться, что некоторые не­высказанные суждения, например, внутренние обвинения, подо­зрения в чем-либо гадком по адресу любимых и уважаемых нами лиц, если они нам самим представляются недостаточно основа­тельными, вызывают протесты правовой совести, раскаяние право­вого типа, сознание, что мы причинили незаслуженную обиду, что другой заслуживает и может притязать на иное отношение с нашей стороны; людям, отличающимся безукоризненной правди­востью, мы приписываем право на веру в их слова и проч. В обла­сти религий на известных ступенях развития подлежащей психи­ки большое распространение и практическое значение получают правопритязания на то, чтобы другие придерживались известных убеждений, верований, не верили в разные лжеучения, ереси и т. п. Подобное явление — притязание на политическое благо-мыслие.

2. Императивно-атрибутивные эмоции, как и чисто императив­ные, способны, далее, сочетаться с представлениями всевозмож­ных, не только человеческих существ в качестве субъективных представлений, представлений субъектов обязанностей или субъек­тов прав. Не заключая в себе вообще никаких ограничений относи­тельно содержания субъектных представлений, установленное по­нятие права обнимает и все такие императивно-атрибутивные переживания и нормы, которые «налагают обязанности» на все­возможные нечеловеческие существа или «наделяют правами» нечеловеческие существа, т. е. субъектные представления которых относятся не к человеческому миру.

В частности, сюда относятся:

а. Императивно-атрибутивные переживания с представления­ми животных как субъектов обязанностей или субъектов прав. Убедиться в существовании и познакомиться с примерами таких правовых явлений можно, прежде всего, путем интроспективного метода. Имея дело с животными, например, с собаками, требуя от них известных действий или воздержаний, наказывая их за ослу­шание и т. д., мы нередко переживаем по их адресу императивно-атрибутивные процессы, в которых они фигурируют как субъекты обязанности.

Путем соединенного метода внешнего и внутреннего наблюде­ния (Введение, § 3) можно убедиться, что правовые обязанности животных весьма обыкновенны и играют особенно большую роль в области детского права, а равно в праве народов, находящихся на низших ступенях культурного развития. Между прочим, на изве­стных ступенях развития народной правовой психики среди раз­ных позитивных норм права, распространяющихся на животных как субъектов обязанностей, имеются особые нормы уголовного права, определяющие за серьезные правонарушения со стороны животных, например, за убийство человека разные кары для этих преступников, смертную казнь и т. д. Например, по древнееврей-

104

 

скому праву для быка, забодавшего человека, полагалась смертная казнь путем побиения камнями1.

Сообразно с этим у разных народов бывают формальные уго­ловные процессы, в которых в качестве обвиняемых преступников (снабженных соответствующими процессуальными обязанностями и правами, например, правом на адвокатскую защиту) фигуриру­ют животные; против них произносятся обвинительные речи, при­водятся доказательства виновности; они присуждаются к отбытию наказания. Такие процессы имели место, между прочим, и у новых европейских народов в средние века и даже в новое время до XVII столетия. В случаях нарушений со стороны чужого животно­го (так же как и со стороны чужого раба, подвластной жены, подвластного сына и т. д.) без вины господина чьего-либо права собственности, например, в случаях потравы или иного противо­правного причинения вреда потерпевший имеет право на выдачу ему провинившегося животного для расправы с ним. В случаях наличия вины н на стороне хозяина животного правовой ответ­ственности подвергаются оба правонарушителя. Например, по древ­нееврейскому праву в случае убийства человека со стороны живот­ного и наличия вины и на стороне господина смертной казни подвергаются оба: и животное, и господин2.

Точно так же — путем метода самонаблюдения и соединенного метода — можно убедиться в распространении нравственных норм и обязанностей на животных, особенно в детской нравственности и нравственности более примитивных народов, но также, в извест­ных случаях, и в нашей психике — взрослых цивилизованных людей.

Современные моралисты и юристы исходят из того, что нрав­ственность и право «обращаются» и «могут обращаться» «только к свободной воле человека»; нравственные и юридические обязанно­сти животных им представляются чем-то невозможным, нелепым и, конечно, не существующим.

Это — одно из проявлений методологического порока, проходя­щего красной нитью через всю систему теперешних наук о нрав­ственности и праве, проявляющегося и при решении множества других вопросов, и состоящего в смешении теоретической и прак­тической точек зрения, в принятии того, что автору почему-либо

1              Библия, 2 кн. Моис. 21, 28.

2              2 кн. Моис. 21, 29. Разные пережитки правовой ответственности животных

сохраняются и на последующих ступенях развития права. Например, такие пере­

житки, переставшие со временем быть понятными, представляют, по-видимому,

правила римского права об ответственности господина причинившего вред живот­

ного (выдача животного или взятие на себя возмещения убытков) и разные особен­

ности этих правил; сюда, например, относятся: положение лоха caput sequitur (так

как в древности правонарушителем признавалось животное, то за ним «следует»

право потерпевшего, в случае продажи животного приходится обращаться о выдаче

к покупщику и т. д.), положение, что вред должен быть причинен contra naturam

generis (за природу своей породы животное не отвечает) и проч.

105

 

кажется неразумным, из-за такого субъективного неодобрения за несуществующее.

Если освободиться от этой методологической ошибки и стать на научно-психологическую точку зрения, то причисление живот­ных к числу субъектов нравственных и правовых обязанностей не может возбуждать никаких сомнений и затруднений.

Между прочим, выше (с. 53) было указано, что в нашей диспо-зитивной психике имеются ассоциации (диспозитивных) акцион-ных представлений как таковых, например, представлений убий­ства человека и т. п. с (диспозитивными) этическими эмоциями, и что по общему закону ассоциаций актуальные восприятия или представления соответствующих акций имеют тенденцию вызы­вать и соответствующие актуальные моторные возбуждения, неза­висимо от того, от кого соответствующая акция представляется исходящей, где, когда она представляется происходящей и проч.; с этой точки зрения распространение нравственных и правовых обязанностей на животных не только не является чем-то странным и невероятным, но представляет естественный и неизбежный (по­скольку в конкретных случаях нет особых противодействующих факторов) продукт общих психологических законов (тенденций).

Точно так же, с точки зрения общего закона ассоциаций, а priori следует ожидать, что животные в известных областях чело­веческой правовой психики должны фигурировать и в качестве субъектов прав, управомоченных, имеющих справедливые притя­зания и т. д. С представлением известных фактов в нашей диспо-зитивной психике ассоциированы императивно-атрибутивные эмо­ции и представления, по которым в соответствующих случаях тому, кто был причиной этих фактов, причитается что-либо, при­писывается известное право и проч. Например, с представлением спасения жизни другому или иных благодеяний и заслуг по отно­шению к нему у нас ассоциированы диспозитивые правовые соче­тания, по которым спасший жизнь или оказавший иные услуги имеет право на благодарность и проч. Следует ожидать, что если роль спасителя жизни или иного благодетеля по отношению к кому-либо сыграло животное, то человек, которому животное спасло жизнь или причинило иное добро, если у него чуткая правовая совесть, не отплатит животному за добро злом, а будет склонен переживать такие правовые акты сознания, по которым животно­му за спасение его жизни причитается с его стороны благодарность и соответствующее поведение и т. п.

И в самом деле, обратившись к научному исследованию фак­тов, в частности, к воспоминательной или иной интроспекции, нетрудно убедиться, что, имея дело с животными, мы нередко приписываем им разные права, правомочия и правопритязания, вообще переживаем такие акты правосознания, в котором эти существа фигурируют в качестве субъектов атрибутива. Притязая на охоте на повиновение и иные действия со стороны нашей собаки

106

 

(т. е. относясь к ней как к субъекту правовых обязанностей), негодуя и наказывая ее за соответствующие преступления, мы, с другой стороны, в случае надлежащих, а тем более выдающихся охотничьих услуг со стороны легавой считаем долгом соответ­ственно к ней относиться, после охоты вознаградить ее хорошим ужином и т. п.; и притом характер нашего этического сознания бывает таков, что собака заслужила это, что ей причитается награ­да и т. д. В тех областях охоты, где принято сейчас же награждать тех собак, которые способствовали удаче, например, давать им в награду известные части убитой дичи, охотники рассуждают, ка­кой из собак причитается награда, бывают споры, имеющие право­вой характер — т. е. в основе их имеется правовая психология. ■ Если хозяин старой лошади, которая, пока были силы, служила ему верой и правдой, с легким сердцем предоставляет ее голодной смерти или т. п., то люди с более тонкой этической, в частности, правовой совестью не одобряют этого и даже будут негодовать по поводу несправедливой обиды и проч. и проч.

С помощью интроспективного метода, простого или экспери­ментального, можно также убедиться в возможности и фактичес­ком существовании таких правоотношений, в которых оба субъек­та — субъект права и субъект обязанности, — животные, т. е. ознакомиться с такими правовыми переживаниями, в которых оба субъектных представления суть представления животных. Напри­мер, путем экспериментов с двумя или несколькими собаками, состоящих в предоставлении им пищи, лакомых кусков и т. п. поровну или по иным началам, например, по «заслугам» после охоты, можно в случаях посягательств со стороны одной собаки на то, что предоставлено другой, ознакомиться с такими же правовы­ми явлениями, какие переживаются при виде или представлении подобных посягательств между людьми, детьми и т. п., а именно с такими императивно-атрибутивными переживаниями, по которым одно животное оказывается субъектом права на исключительное пользование предоставленным ему, а другое — субъектом обязан­ности не трогать подлежащего объекта, уважать право первого.

В качестве дальнейшего фактического материала для ознаком­ления с правами животных по отношению к людям и другим животным, т. е. с соответствующими явлениями человеческой правовой психики, можно упомянуть также исторические памят­ники и современную литературу, в которых в качестве действую­щих лиц, например, героев сказок, легенд, повестей выступают животные или речь идет об отношениях людей к животным (на­пример, буддистскую легендарную и этическую литературу, лите­ратуру о жестоком обращении с животными, о вивисекциях, веге­тарианскую литературу и т. п.). Путем психологического изучения этих проявлений человеческого духа (по соединенному методу внутреннего и внешнего наблюдения, Введение, § 3) можно убе­диться, что в основе подлежащих исторических или литературных

107

 

памятников наряду с разными иными эмоциональными и эмоцио­нально-интеллектуальными переживаниями по адресу животных, например, односторонне-императивными, нравственными процес­сами, каритативными эмоциями, «добрыми чувствами» по адресу животных, суждениями целесообразности и проч. лежали пережи­вания правового типа с проекциями на животных разных прав, например, права жизни, права на доброе, не жестокое обращение с ними и проч.

С точки зрения современной науки о праве, права животных, причисление животных к разряду субъектов прав и т. д. представ­ляют, конечно, совершенно недопустимую научную ересь, стран­ное и нелепое заблуждение. В связи с изложением традиционных аксиоматических утверждений, что право существует только для людей, для охраны человеческих интересов, регулирует только межчеловеческие отношения и проч., в современной литературе повторяется стереотипное поучение и объяснение, что если право иногда касается животных, запрещает жестокое обращение с ними и т. п., то отнюдь не следует думать, будто это делается в интере­сах животных, будто существуют какие-либо права животных и т. п.; дело идет и в этом случае только об интересах и правах людей, об охранении людей от неприятного вида бесцельного истязания животных и т. д. Судя по представлениям и мнениям, которые господствуют в этой области современной юридической литературы, можно было бы подумать, что homo sapiens — это такая порода, которая по природе своей создана для абсолютно эгоистического, чисто эксплуататорского отношения ко всем про­чим живущим и страдающим на земле существам, а по крайней мере, что с точки зрения юристов люди резонным образом не должны иначе думать и поступать (из чего на почве смешения субъективных практических взглядов с научно-теоретической точ­кой зрения получается отрицание существования противополож­ного вообще).

К счастью и чести для homo sapiens, юристы, несомненно, ошибаются. В прежнее дикое и грубо-варварское время люди не склонны были приписывать и уважать элементарнейших, с нашей точка зрения, прав громадного большинства других людей, рабов, инородцев, иноплеменников и т. д., не говоря уже о животных. Но исторический культурный процесс постепенно, но неуклонно ведет к существенному изменению к лучшему человеческую психику, в том числе правовую и нравственную. И в лучшей части современ­ного культурного человечества уже не только «несть эллин, несть иудей*, но все более пробуждается, крепнет и развивается и нрав­ственная, и правовая совесть и по адресу прочих, не человеческих живых существ, а в будущем, следует надеяться, известные нрав­ственные и правовые обязанности по отношению к животным сдела­ются общим этическим достоянием всего человечества. В пользу этого, кроме некоторых, здесь еще не могущих быть выясненными,

108

 

общих дедуктивных соображений говорит все более обильная и воодушевленная литература в защиту животных.

b.             Человеческой психике свойственна тенденция приписывать

разным предметам и явлениям природы, в том числе неодушевлен­

ным, разные духовные силы и свойства, известные и привычные

индивиду в его духовной жизни, поскольку для этого имеются

поводы в виде каких-либо сходств подлежащих явлений природы,

их характера, последствий и т. д., с одной стороны, человеческих

действий или иных проявлений человеческой духовной жизни, с

другой стороны. Эта тенденция, представляющая в существе дела

частный случай так называемого  «закона ассоциации идей по

сходству» (ср. Введение, § 8), находит особенно обширное приме­

нение и действует с особой силой в области более примитивной

человеческой психики, в детском возрасте и у народов, стоящих на

низших ступенях интеллектуального развития, так как здесь сла­

бо развиты противодействующие психические факторы, состоя­

щие в знаниях и способностях, заставляющих более критически

относиться к делу.

Ввиду этого, в связи с указанным выше по поводу приписыва­ния нравственных и правовых обязанностей и прав животным, с точки зрения излагаемого учения о праве, можно и следует пред­видеть дедуктивно, что в области нравственной и правовой, особен­но более примитивной психики должны встречаться нравственные и правовые обязанности и права не только животных, но и неоду­шевленных предметов, например, деревьев, камней и т. п., по­скольку для этого есть почва с точки зрения закона ассоциации по сходству. В частности, например, можно предсказать a priori, что в случаях причинения какого-либо зла: боли, раны, смерти и т. п. движениями неодушевленных предметов, камней, бревен и т. п., особенно если эти движения кажутся самопроизвольными, в детс­кой и иной менее развитой психике должны иметь место этичес­кие реакции, вспышки чисто императивных, нравственных или императивно-атрибутивных эмоций по адресу причинивших зло предметов и их «действий», применение к ним наказаний и проч. Опытная проверка этих положений, в частности, наблюдательное и экспериментальное изучение детских реакций в подлежащих категориях случаев подтверждает их правильность. В истории (на­пример, в истории Греции) известны, между прочим, случаи при­менения уголовных наказаний и производства уголовных процес­сов и по адресу, например, таких преступников, как камни-убийцы и т. п. Персидский царь, наказавший море за неповиновение, ве­роятно, тоже действовал под влиянием правовой психики.

c.             Далее, с точки зрения излагаемого психологического учения

о нравственности и праве, следует a priori ожидать существования

и большой роли в человеческой этической жизни таких нравствен­

ных и правовых переживаний, в которых в качестве субъектов

нравственных и правовых обязанностей и прав выступают разные

109

 

бестелесные духи и другие представляемые существа, которыми антропоморфическая фантазия людей населяет мир, землю, леса, реки, горы, небо, ад и т. д. (ср. выше о распространении нрав­ственных и правовых норм не только на землю, но и на прочее мировое пространство до бесконечности).

В частности, весьма важную роль в правовой жизни человече­ства играют в качестве правовых субъектов духи усопших, вообще покойники {представляемые не всегда как бестелесные духи).

Путем интроспективного метода и соединенного метода внут­реннего и внешнего наблюдения можно было бы найти немало категорий и примеров правовых переживаний с представлениями покойников в качестве субъектов прав и в современной этической жизни культурных народов. Например, сохранению в целости и неприкосновенности могил усопших, разных даров, им приноси­мых, цветов, венков, надгробных памятников, одежды, драгоцен­ных украшений, колец, браслетов и т. п., охране чести и доброго имени усопших, беспрекословному осуществлению их предсмерт­ных распоряжений имущественного и иного свойства, особенно распоряжений благотворительного характера и распоряжений в их собственную пользу, например, относительно ежегодного платежа со стороны наследника известной суммы денег за молитвы о их душе и проч. и проч. — весьма часто и в значительной степени способствуют императивно-атрибутивные переживания по адресу усопших как субъектов, которым причитается соответствующее поведение от живых как обязанных. В области научной, литера­турной, художественной и иной критики продуктов творчества умерших уже ученых, поэтов и т. д., в области исторической оцен­ки заслуг исторических личностей и проч. весьма существенную положительную, способствующую правильности и беспристрастно­сти критики роль играет правовая психология, указывающая кри­тикам ту степень признания заслуг, уважения и т. д., которая причитается покойному ученому, поэту, монарху, министру и т. д.

Что же касается правовой психики и социальной жизни наших предков в течение продолжительных эпох их культурного разви­тия, а равно современных народов, находящихся на менее высоких ступенях культуры, то здесь права покойников более обильны и обширны и влекут за собой подчас весьма серьезные жертвы и самоограничения со стороны живых, например, представляют бо­лее серьезное экономическое бремя для живых, чем податн в пользу государства и соответствующих им общественных органи­заций. Покойники имеют и сохраняют в течение долгого времени после смерти право на доставление им пищи, напитков и разных иных предметов; они сохраняют право собственности на оружие, коней и разные иные вещи, которые поэтому приходится закапы­вать в могилу или сжигать для следования в бесплотном виде в загробную жизнь собственника; у некоторых народов покойники не только сохраняют права собственности на жилища, в которых

110

 

они жили, и прилегающие участки земли, но и не терпят участия в пользовании этими предметами со стороны живых, так что послед­ним приходится оставлять жилище и землю в пользу усопшего и переселяться в другое место, строить новое жилище и т. д. Сохране­ние после смерти прав господской власти над рабами, брачных прав по отношению к женам и т. д. влечет за собой закапывание в иогилу или сожжение рабов и жен для следования за господином и мужем и дальнейшего служения ему в загробной жизни...

Наряду с разными правами покойникам приписываются и раз­ные нравственные и правовые обязанности по отношению к жи­вым. Доставляя духам усопших пищу и иные блага, живые имеют, в свою очередь, права на разные взаимные услуги со стороны усопших, в частности, на защиту и покровительство, во всяком случае, на воздержание с их стороны от причинения зла, преследо­вания.

В случаях нарушения прав усопших им приписываются права мести и наказания по адресу правонарушителей. В случаях неис­полнения обязанностей духов усопших по адресу живых, напри­мер, в случаях претерпевания со стороны живых таких бедствий и неудач, которые по толкованию сведущих людей исходят от опре­деленных духов усопших, потерпевшие приписывают себе подчас право мстить и наказывать, например, лишать покойников причи­тающегося им при надлежащем поведении кормления и т. п.

У первобытных народов существует вера в загробную жизнь не только людей, но и животных. Поэтому у них субъектами в области права бывают не только покойники-люди, но и покойни­ки-животные.

«Дикарь говорит совершенно серьезно о мертвых и живых животных, как о мертвых и живых людях, приносит им дары и просит у них прощения, когда должен убивать их и охотиться за ними... Бели индейца растерзает медведь, это значит, что живот­ное напало на него намеренно, в гневе, может быть, желая ото­мстить за обиду, нанесенную другому медведю. Когда медведя убьют, у него просят прощения и даже стараются загладить обиду, куря с ним трубку мира; она вставляется ему в пасть, в нее дуют и в то же время просят дух медведя не мстить. В Африке кафры, охотясь за слоном, просят его не раздавить и не убить их; когда же он убит, начинают уверять его, что убили его не нарочно... Племя Конго даже мстит за подобное убийство мнимым нападением на охотников, совершивших преступление. Такие обычаи весьма рас­пространены между низшими азиатскими племенами...» и т. д. (Тэйлор).

Явления этого рода, в частности, попытки доставления удовлет­ворения духу убитого животного, заключение с ним мира (мирного договора, о трубке мира ср. выше, с. 63), обряд наказания за убийство и т. п., являются симптомами действия правовой психики с представлениями духов убитых животных как субъектов прав.

111

 

Характеру высшей мистической авторитетности, свойственной этическим моторным возбуждениям, соответствует, как уже ука­зано выше, распространение авторитета этических, нравственных и правовых норм и обязательности их и на сверхчеловеческие, божественные существа. И эти существа должны преклоняться перед высшим авторитетом этических законов и соблюдать их веления. И они являются субъектами нравственных и правовых обязанностей.

Правовые моторные возбуждения, императивно-атрибутивные эмоции обладают высшим ореолом и священным авторитетом и в их атрибутивной, одаряющей функции, и этому соответствует тенденция человеческой правовой психики распространять наде­ляющий авторитет правовых норм и проекцию прав и на сверхче­ловеческие, Божественные существа. И эти существа, хотя они отличаются особым могуществом и являются для людей источни­ком разных благ и милостей, имеют над собой высший, их наделя­ющий разными благами авторитет правовых норм. И они являют­ся субъектами правомочий и правопритязаний.

Царство божеств в религиозной психике человека — весьма обширно: оно захватывает и подземное пространство, и небо, Луну, Солнце, звезды, вообще мировое пространство до бесконечности; и сообразно с этим сфера действия и обязательности религиозного, касающегося богов права захватывает громадные, до бесконечнос­ти мировые пространства; земная поверхность, на которой живут люди, лишь микроскопическая часть пространства действия этого права.

Население этого мира субъектов нравственных и правовых обязанностей и прав весьма обильно и разнообразно, отчасти весь­ма причудливо по формам и характеру своему — сообразно вели­кой продуктивности человеческой фантазии и разнообразию и причудливости ее продуктов на разных ступенях ее развития и у разных рас, народов и т. д.

Впрочем, наряду с великим множеством разных телесных, бестелесных и имеющих в народных представлениях, так сказать, среднюю полуматериальную, полудуховную, «эфирную» природу существ, созданных всецело творческой фантазией народов, к миру Божественных субъектов обязанностей и прав относится еще и бесчисленное множество реальных явлений и предметов природы и изделий человеческих рук, представляемых как одухотворенные существа, как воплощения божественных духов; например, небо, Солнце, Луна, звезды, заря, земля, ветры, горы, реки, камни, разные растения, главным образом, деревья, например, дубы, рощи, разные животные, изображения человекоподобных или иных су­ществ, в том числе животных, сделанные из камня, металла, дерева, глины и т. п. (идолы) и разные иные вещи и вещицы, представляются у разных народов как одухотворенные, Боже­ственные существа. И духи усопших, например, родоначальников,

112

 

предводителей, играют большую роль в качестве божеств на раз­ных ступенях культуры. Бывают божествами или, так сказать, вместилищами Божественного духа и живые люди, например, богдыханы, фараоны и т. п.

Великому обилию и разнообразию субъектов этого рода соот­ветствует великое обилие соответствующего религиозного права, т, е. права, устанавливающего обязанности и права для Божествен­ных существ по отношению к людям.

Среди разных прав богов по отношению к людям большую роль, особенно на низших ступенях развития религиозного права играют правопритязания божеств на доставку им пищи и напит­ков. Иногда требуется непосредственное кормление божеств со стороны обязанного, например, аккуратное смазывание губ идола пищей, иногда доставка припасов для божества его служителям и представителям — жрецам, иногда предоставление разных объек­тов питания путем воздержания со стороны людей от употребле­ния этих объектов, как резервированных для божества или путем предоставления известных участков земли с продуктами: ягодами, дичью и т. д. в исключительное пользование божеств. Иногда объек­ты питания доставляются в таком же виде, как их потребляют люди, иногда же в форме газов или «духов» сжигаемых веществ, животных и т. п. Эпохе каннибализма соответствуют правопритя­зания богов на человеческие жертвоприношения.

Наряду с правами на питание развиваются права богов на различные иные приношения натурой или деньгами, подчас слож­ные системы прямых податей, десятин разных видов и т. п., и косвенных налогов в пользу божества или божеств, взимаемых представителями, жрецами, государственными чиновниками или т. п. Богам принадлежат иногда большие пространства земли на праве собственности, разные регалии, монополии и проч.

Далее, к правам богов относятся: притязания на разные знаки почитания и служения, например, в их пользу резервируется один день в неделю трудящегося человека и разные иные дни или большие промежутки времени в году1; притязания на послушание, на безропотное перенесение ниспосылаемых ими бедствий, наказа­ний и т. д.

Особенно важную и весьма благодетельную роль в социальной жизни и культурном воспитании людей играют права богов, состо­ящие в притязаниях по отношению к людям на известное поведе­ние с их стороны по отношению к другим людям, например, в притязаниях на то, чтобы они не убивали, не грабили, не крали и не причиняли разных иных зол своим согражданам, чтобы они

1 Праздники на низших ступенях культуры представляют учреждения рели­гиозного права: они означают права божества на «барщину*, на то, чтобы известные дни были специально посвящены служению им, точно так же исто­рия постов связана с правами божеств на частичное лишение себя пищи со стороны людей в их (божеств) пользу.

113

 

соблюдали заключаемые договоры, чтобы они в случае клятвы, призыва богов в свидетельство правильности их сообщений гово­рили истину, в притязаниях по отношению к родителям, чтобы они надлежащим образом воспитывали детей своих, — к детям, чтобы они повиновались родителям и почитали их, к монархам и иным должностным лицам, чтобы они повиновались монарху и иным установленным властям, — к женам, чтобы они повинова­лись мужьям, соблюдали супружескую верность, и проч. и проч.

Таким образом, получаются две системы совпадающего по со­держанию требуемого поведения права: с одной стороны, межчело­веческое право, устанавливающее для людей обязанности по отно­шению к другим людям как управомоченным; с другой стороны, религиозное право, устанавливающее для этих же людей обязанно­сти к такому же поведению с представлениями божеств как субъек­тов притязания на это поведение. Тот, кто убивает, крадет, наруша­ет одновременно и человеческое право жизни, право собственности, и Божеское право, правопритяэание божества на воздержание от такого поведения. Разумеется, это существенно усиливает мотива-ционное давление в пользу соответствующего поведения. Тот, кто под влиянием каких-либо аппетитивных, злостных и т. п. эмоци­ональных влечений, может быть, легко совершил бы нарушение подлежащего права человека, при появлении соответствующего религиозного правового переживания, т. е. сознания, что подле­жащее поведение было бы вместе с тем посягательством и на права божества, не так легко решится на подобное дело.

Точно так же разные права божеств, существующие в их лич­ную пользу в представлении людей, пользуются союзничеством со стороны межчеловеческого права; люди притязают на то, чтобы их сородичи, сограждане и т. д. не посягали на права богов (и тем бы не навлекали на них наказаний со стороны божеств, ср. ниже).

На известных ступенях развития религиозно-правовой психи­ки союзничество и психическое подкрепление со стороны религи­озного права распространяется на бесчисленные, в том числе и разные мелочные предписания междучеловеческого права; впос­ледствии, по причинам, о которых речь будет в другом месте, сфера действия религиозного права сужается, ограничивается лишь наиболее важными и наиболее нуждающимися в подкреплении межчеловеческими правами, например, правами монарха по отно­шению к подданным и т. п.

В случаях неудовлетворения прав богов последним приписыва­ются права наказания нарушителей. На низших ступенях разви­тия религиозно-правовой психики это карательное право имеет характер жестокого и беспощадного права мести; месть происхо­дит в виде причинения смерти, болезней и иных бедствий в насто­ящей (а не загробной) жизни, без суда и разбора дела; она распро­страняется не только на личность нарушителя, а и на весь его род или более обширные группы: племя, народ. Вообще применяются

114

 

калиф, который не исполняет надлежащим образом своих обязан­ностей по управлению, нарушает одновременно права и управляе­мых правоверных, и Аллаха, Рядом с Аллахом, впрочем, в каче­стве субъекта подлежащих прав иногда называется Магомет, и сообразно с этим в памятниках магометанского права встречаются, например, такие изречения, что калиф, который не назначает надлежащих судей, нарушает права «Аллаха, Магомета и всех правоверных» и т. п.

Вообще в теократических государствах, как это удачно выра­жается в самом названии теократический (т. е. состоящий под властью божества, управляемый божеством), субъектами прав и обязанностей верховного носителя государственной власти явля­ются разные божества, управляющие через посредство первосвя­щенников или иных подчиненных органов.

Таково было именно положение Иеговы в древнееврейском государстве. Вообще анализ и изучение еврейской религии с точки зрения правовой психологии, в частности, древнееврейской рели­гии в том виде, как она изображается в Библии, выяснил бы и доказал, что эта религия зиждется на правовой психике и пропи­тана этой психикой везде и всюду; поэтому без знакомства с правовой, императивно-атрибутивной психикой, ее особенностя­ми, формами проявления и т. д. невозможно научное познание и выяснение смысла этой религии и разных ее элементов и проявле­ний; теперешние толкования (и переводы) великого памятника этой религии — Библии пестрят от недоразумений вследствие отсутствия надлежащего правно-психологического базиса для по­нимания смысла того, что там говорится.

Между прочим, уже обычное имя «Ветхий Завет» является продуктом и отражением такого непонимания; оно представляет неправильный перевод, вместо которого следовало бы применять выражение «древний договор», «древний союзный договор» (меж­ду Иеговой и Израилем) или т. п. (более удачное обычное немец­кое выражение «der alte Bund»), Библия содержит в себе историю договорных отношений между Иеговой и его народом.

О первом договорном акте сообщается в 1 кн. Моисея, гл. IX:

И сказал Бог Ною и сынам его с ним:

Вот я поставляю завет Мой с вами и с потомством вашим

после вас;

И со всякой душой живою, которая с вами, с птицами и со

скотами, и со всеми зверями земными, которые у вас, со всеми

вышедшими из ковчега, со всеми животными земными;

Поставляю завет Мой с вами, что не будет более истреблена

всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на опустоше­

ние земли.

И сказал Бог: вот знамение завета, который Я поставляю

между Мной и между вами, и между всякой душой живою, кото­

рая с вами, в роды навсегда:

117

 

Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением

вечного завета между Мной и между землей.

И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга

Моя в облаке;.

И Я вспомню завет Мой, который между Мной и между

вами, и между всякой душой живою во всякой плоти; и не будет

более вода потопом на истребление всякой плоти.

И будет радуга Моя в облаке, и Я увижу ее и вспомню завет

вечный между Богом, и между землею, и между всякою душою

живою... и т. д.

Смысл приведенных слов (представляющих неудачный перевод текста вследствие непонимания его смысла) состоит в сообщении со стороны Иеговы, что Он заключает договор (в приведенном переводе «поставляю завет Мой с вами» и т. д.) с Ноем, его сына­ми, их будущим (мужским) потомством и со всеми живыми суще­ствами на земле, с животными, пережившими потоп, и их буду­щим потомством, договор, по которому Он обязуется по отношению ко всем этим настоящим и будущим существам впредь никогда больше не истреблять их потопом; знаком и укреплением договора является протянутая Иеговой и появляющаяся в нужные, в смыс­ле напоминания Ему о принятом обязательстве, минуты радуга; какой смысл имеет здесь радуга, нетрудно догадаться, если иметь в виду изложенное выше о юридических символах, изображаю­щих атрибутивное закрепление долга одной стороны за другой, в частности, о применении в этой области разных длинных предме­тов, протягиваемых к приобретающей притязание стороне. По правам патриархального родового быта в юридических сделках, устанавливающих правовые обязанности или права для рода, по общему праву участвуют или упоминаются в качестве сторон пат­риарх, родоначальник, мужские члены рода и будущие мужские поколения, если устанавливаемые правоотношения должны рас­пространяться и на потомство; женщины в этой области неправо­способны и не участвуют в договорах; поэтому о них и не упомина­ется в приведенном тексте; зато в качестве интересной иллюстрации к изложенному выше о животных в качестве субъектов прав упоминаются «все животные земные»; в предыдущих приведен­ным выше строках библейского рассказа есть, между прочим, и другие следы участия животных в правоотношениях («Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его», там же, 5).

Дальше в Библии часто упоминается и имеет большое значение договор, заключенный между Иеговой, с одной стороны, Авраамом и его потомством, с другой стороны, причем средством укрепления договора со стороны Иеговы была данная Им Аврааму клятва в том, что Он исполнит обещанное, будет защитником и покровите­лем для Авраама и его потомков, доставит им всю Ханаанскую

118

 

землю на праве собственности и т, д.1 В качестве формы и символа активного закрепления за Иеговой взаимных обязанностей (верно­сти, почитания, послушания и т. д.) Авраама и его потомства была применена передача части тела, обряд обрезания (ср. выше о юри­дической символике, с. 63)а.

1              Ср. 1 кн. Моисея, 17, 4 и ел. {«И поставлю завет Мой между Мною и товою и

между потомками твоими после тебя в роды их, завет вечный в том, что Я буду

Богом твоим и потомков твоих после тебя, И дам тебе и потомкам твоим после

тебя землю, по которой ты странствуешь, всю землю Ханаанскую, во владение

вечное» и т. д.): там же, 26, 3-5 (<Я буду с тобой и благословлю тебя: ибо тебе и

потомству твоему дам все земли сии и исполню клятву Маю, которой Я клялся

Аврааму, отцу твоему... за то, что Авраам соблюдал... повеления Мои, уставы Мои

я законы Мои»; в более удачном вообще переводе Библии Лютера: «hat gehalten

meine Rechte», я т. д. — соблюдал Моя права); там же, 24, 7 («Господь..., который

клялся мне, говоря: тебе и потомству твоему дам сию землю*) и др.

2              1 кн. Моисея, 17, 10 и ел.: <Сей завет Мой, который вы должны соблюдать

между Мною и между вами, и между потомками твоими после тебя в роды их: да

будет у вас обрезан весь мужской пол... и сие будет знаменем завета между Мною

я ваий». Хотя символ обрезания означает юридическое закрепление за другой

договаривающейся стороной долга не только обрезанного, но и его семеви, потом­

ства, так что всякий рожденный от обрезанного появляется на свет уже юридичес­

ки связанным по отношению к тому, для кого совершено обрезание, дли хозяина

долга, тем не менее от каждого вновь рождающегося потомка Израиля требуется

возобновление я новое подкрепление союзного договора с Иеговой путем обряда

обрезания. Несовершение этого формально-юридического обряда означает неприз­

нание прав Иеговы, нарушение союзного договора путем невозобновления, непод-

таерждения его, так что получается вместо союзного враждебное отношение.

«Необрезанный же мужского пола, который не обрежет крайней плоти своей, истребится душа та из народа своего; ибо он нарушил завет Мой* (договор со Мною), там же, 14. Символ обрезания, точнее: передачи божеству непосредственно (ср. 2 Моис, 4, 24—26) или через посредство представителей — жрецов отрезанной крайней плоти не представляет вовсе чего-либо, специально свойственного еврей­скому религиозному праву. Он был в употреблении и у тех народов, с которыми сталкивались древние еврея, кроме филистимлян (ср. 2 кн. Царств 1, 20); между прочим, он применялся и у древних египтян по отношению к жрецам, т. е. людям, вступившим с божествами в особо близкие и важные правовые отношения, ср. Chantepiede laSaussaye, Lehrbuch der Rellgionsgeschiehte, 2-е изд., I, c. 260. Далее он известен теперь разным африканским и полинезийским племенам, там же, с. 24, 40 и др. У негритянских племен обрезание совершается по достижении совершеннолетия (т. е. юридической дееспособности) при выборе божества (фети­ша), с которым данный индивид вступает в союзный договор (пай. соч., с. 24). Современной науке это явление, как и многие другие явления религиозного и иного быта, связанные с правовой психикой и не могущие быть объясненными без принятия во внимание атрибутивной природы правовых переживаний, остается непонятным. Предлагаются разные толкование; некоторые думают, что дело идет об остатке каннибализма и о передаче божеству части вместо всего тела в качестве жертвы, другие полагают, что дело идет об освящении соответствующего органа, об освящении для брака (ср. назв. соч., с. 260) и т. п.

У других народов отделяются и передаются божеству разные другие части и частицы тела, в том числе несъедобные и не имеющие никакого отношения к браку, например, зуб, волосы (ср., между прочим, кн. Иер. 9, 26-26: Я посещу всех обрезанных и необрезанных, Египет и Иудею, и Едома и сыновей Аммоно-вых, и Моава и всех стригущих волосы на висках...). По этому поводу возникает, между прочим, вопрос, не находится ли обычай правоверных евреев сохранять волосы на висках (так называемые пейсы) в связи с тем обстоятельством, что некоторые другие народы, состоявшие в правовом союзе не с Иеговой, а с другими божествами, применяли в качестве символа закрепления долга за божеством обрезание и передачу последнему волос. Так как «стрижекие волос на висках» могло быть принято за изменнический акт, за измену Иегове и вступление в союзный договор с другим божеством, то этого надо было избегать (?).

119

 

Заключенный с Авраамом договор был возобновляем и под­тверждаем, с применением со стороны Иеговы клятвенного обеща­ния, с Исааком и затем с Яковом (2 кн. Моис. 33, 1: «землю, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Якову, говоря: потомству твоему дам ее», ср. 5 Моис. 6, 18, 23; там же 7, 12, 13 и т. д.).

Не что иное, затем, как договор, скрепленный выдачей пись­менного документа и затем применением символа крови и других юридических символов, представляет так называемое синайское законодательство (2 кн. Моис. 19 и ел., 32 и ел.) и т. д.

Коренную реформу отношений между людьми и божеством и вообще существенное изменение характера религиозной этики за­ключает в себе евангельское учение. Существо этой реформы состо­ит прежде всего и главным образом в том, что вместо правовой, императивно-атрибутивной здесь вводится нравственная, чисто им­перативная этика. Так что для понимания отношения Евангелия к старому закону и вообще для правильного исторического и иного понимания и толкования значения и смысла Евангелия необходи­мо знакомство с природой, характерными свойствами (ср. ниже) и т. д. чисто императивной этической психики, нравственности.

Но затем, в средние века, и в христианскую религиозную психику проникают во множестве разные правовые элементы; и средневековая, а отчасти и позднейшая христианская этика опять в значительной степени превращается в правовую этику с разными ее характерными свойствами (точной определенностью предметов обязанностей, казуистикой и т. д., ср. ниже). Возобновляется, меж­ду прочим, и теократический режим, и заключение договоров, обетов на случай исполнения известных услуг с другой стороны дарственных, завещательных и иных предоставлений прав боже­ству, святым и т. д.1

1 Ср., например, в Христ. Буданова, I, грамоту великого князя Мстислава ИЗО года: «Се аз Мстислав Володимир сын, держа Русскую землю в свое княжение, повелел есиь сыну своему Всеволоду отдати Боуице (название име­ния) святому Георгию с данью и с вирами и с продажами... даже которые князь по моем княжении почнет хотети от-ьяти у сяятого Георгия, а Бог буди за тем и святая Богородица и стыии Георгии у него то отнимает... * и т. д. Ср. хам же грамоту Бардами: *Се вдале Варламе святому Спасу землю и огород и ловивда рыбные» и т. д.

Современные юристы, которым соответствующие воззрения представляются странными я непонятными, перетолковывают такие и т. п. документы в том смысле, будто совершавшие такие акты имели в виду не называемых в актах святых, Пресвятую Богородицу и т, д., а соответствующие монастыря, церкви или т. п. Как видно из предыдущего изложения, для объяснения подобных явлений нет надобности в таких произвольных и несогласных с текстом толко­ваниях.

В действительности дарения совершались на имя и в пользу святых и т. д.; а игумены, священники или иные земные хранители и управители подлежащих имуществ играли в психике тогдашних людей роль представителей подлежа­щих святых, их «старост», «приказчиков* и т. п., как говорится в некоторых документах. При изучении психических явлений: религии, права, нравственно­сти и т. д. следует констатировать то, что есть или было в изучаемой психике, л не придумывать то, что нам теперь кажется более резонным.

120