2. ПРАВОВЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 

Прежде чем непосредственно обратиться к экономической теории

прав собственности, имеет смысл познакомиться с правовым

контекстом, в котором протекало ее формирование. Несомненно

влияние, оказанное на нее англосаксонской правовой

традицией.

Дело в том, что эта традиция существенно отлична от правовых

систем континентальной Европы. Размежевание между ними в

трактовке понятия собственности восходит к периоду

буржуазных революций. Во время буржуазных революций и затем

сразу после них в странах континентальной Европы

господствующей стала идея "абсолютного" права частной

собственности, нашедшая классическое воплощение в Кодексе

Наполеона. Право частной собственности провозглашалось

"священным и неприкосновенным", "неограниченным и

неделимым". Случаи рассредоточения правомочий среди

нескольких лиц воспринимались как пережитки феодализма;

преобладающей была тенденция к концентрации всех прав

собственности на объект в руках одного владельца.

В противоположность этому английская правовая система

удержала многие институты феодального права. Например, она

продолжала считать объектами собственности как материальные

вещи, так и ценности обязательственного характера

(бестелесные имущества), допускала возможность раздробления

права собственности на какой-либо объект на частичные

правомочия нескольких лиц.

Таким образом, можно выделить две противоположные правовые

традиции, из которых одна представляет право собственности

как некий неделимый монолит, а другая -- как совокупность

частичных правомочий. Из них в настоящее время побеждает

вторая: она проникает постепенно в правовые системы стран

континентальной Европы, именно она берется за основу при

кодификации права на международном уровне. Свойственные ей

гибкость и пластичность, безусловно, больше отвечают сложным

экономическим, социальным и политическим реальностям

высокоразвитого капиталистического общества (2, с. 17--18).

Вполне в духе англосаксонской традиции современные авторы

понимают собственность как "сложный пучок отношений,

существенно различающихся по своему характеру и

последствиям" (65, с. 315). Однако, когда какое-либо понятие

определяется как "сумма", "совокупность", "агрегат", всегда

есть опасность растворить его содержание в перечне составных

частей. При всем многообразии форм должно быть смысловое

ядро, вокруг которого они организованы.

Как должна решаться эта задача применительно к отношениям

собственности? Не претендуя на новизну, выделим в качестве

центрального момента их исключительный характер. В самом

общем виде отношения собственности можно было бы определить

как фактически действующую в обществе систему исключений из

доступа к материальным и нематериальным ресурсам. (При этом

под доступом подразумевается все множество возможных решений

по поводу ресурса, не обязательно связанных лишь с

физическим воздействием на него). Это, конечно, не сводит

проблему собственности к отношению человек/вещь. Ведь таким

путем задается вся матрица возможных взаимодействий между

теми, кого нет доступа к тому или иному ресурсу, и теми,

кому он открыт. Отсутствие каких бы то ни было исключений из

доступа к ресурсу (т.е. свободный доступ к нему) означает,

что он -- ничей, что он не принадлежит никому или, что то же

самое, -- всем.

Степень "исключительности", следовательно, не есть величина

постоянная, раз и навсегда заданная. Она может варьировать в

пределах от "1", когда доступ открыт только одному лицу

(индивидуальная собственность), до "0", когда доступ открыт

всем членам общества (общая собственность) [1]. Любая

система исключений из доступа к имеющимся в обществе

ресурсам как бы содержит в свернутом виде все способы

потенциальных взаимодействий между экономическими агентами

по поводу использования этих ресурсов.

Понятие "исключительности", на наш взгляд, и выступает в

качестве смыслового центра, организующего в определенную

систему бесконечную вереницу разнообразных конкретных

собственнических правомочий. "Полное" определение права

собственности, которое к настоящему времени стало

хрестоматийным, было предложено английским юристом А. Оноре.

Оно включает 11 элементов: 1) право владения, т.е.

исключительного физического контроля над вещью; 2) право

пользования, т.е. личного использования вещи; 3) право

управления, т.е. решения, как и кем вещь может быть

использована; 4) право на доход, т.е. на блага,

проистекающие от предшествующего личного пользования вещью

или от разрешения другим лицам пользоваться ею (иными

словами -- право присвоения); 5) право на "капитальную

стоимость" вещи, предполагающее право на отчуждение,

потребление, промотание, изменение или уничтожение вещи; 6)

право на безопасность, т.е. иммунитет от экспроприации; 7)

право на переход вещи по наследству или по завещанию; 8)

бессрочность; 9) запрещение вредного использования, т е.

обязанность воздерживаться от использования вещи вредным для

других способом; 10) ответственность в виде взыскания, т.е.

возможность отобрания вещи в уплату долга; 11) остаточный

характер, т.е. ожидание "естественного" возврата переданных

кому-либо правомочий по истечении срока передачи или в

случае утраты ею силы по любой иной причине (39, с. 112--

128).

Эти 11 элементов дают огромное количество комбинаций.

Однако, как считает американский философ Л. Беккер, не все

их сочетания заслуживают названия права собственности.

Таковыми могут быть признаны право на "капитальную

стоимость" даже взятое отдельно [2]; любая комбинация с его

включением; любая пара из первых четырех элементов (право

владения, право пользования, право управления и право на

доход) с добавлением к ней права на безопасность и т.д. Во

всяком случае один из первых пяти элементов обязательно

должен присутствовать в связке, которая могла бы составить

право собственности. Но даже при этим оговорках число

осмысленных сочетаний оказывается равно 1,5 тыс., а если

учесть их варьирование по субъектам и объектам права, то

разнообразие форм собственности становится, по словам Л.

Беккера, поистине "устрашающим" (13, с. 21).

С точки зрения экономистов-теоретиков прав собственности,

такой подход с жестко проводимой границей между ситуациями,

где есть право собственности и где его уже нет, не вполне

корректен. Право собственности -- это непрерывный ряд, а не

фиксированная точка. По замечанию А. Алчяна и Г. Демсеца, в

какой мере то или иное правомочие на вещь принадлежит

собственнику, можно судить по тому, насколько его решение

предопределяет ее действительное использование. Если

существует вероятность, равная единице, что решение

собственника, выражающее реализацию им какого-либо

правомочия, и в самом деле без малейших отклонений будет

выполняться в процессе использования ресурса, то тогда можно

сказать, что собственник обладает абсолютным правомочием на

этот ресурс (7, с. 17).

Самым уязвимым из списка А. Оноре является девятый элемент -

- запрещение вредного использования. Американский правовед

Дж. Уолдрон предлагает вовсе исключить его из полного

определения права собственности, потому что общие запрещения

не имеют прямого отношения к имущественному статусу вещи:

если для автомобилей существует ограничение скорости, то его

требуется соблюдать независимо от того, едет человек на

своей, одолженной или взятой напрокат машине (65, с. 336).

Но это возвращение идет вразрез с представлением о праве

собственности как пучке правомочий. Даже если какие-то

сочетания правомочий не признаются "правом собственности" в

полном смысле слова, то это не значит, что они не могут

отпочковываться и принадлежать кому-либо в таком усеченном

виде. Взяв напрокат или одолжив автомобиль, человек

приобретает по меньшей мере право пользования им и,

следовательно, ограничение скорости сужает для него объем

этого правомочия.

Проблемы, связанные с запрещением вредного использования,

состоят в другом. Дело в том, что многие способы нанесения

ущерба другим лицам не только не запрещены, но охраняются

законом. В условиях частнособственнического правового режима

обычно нельзя причинять вреда физически, путем прямого

воздействия на потребительную стоимость чужого имущества, но

можно наносить ущерб косвенным путем, снижая его меновую

стоимость. Предприниматель не вправе разорить конкурента,

устроив поджог на его фабрике, но он вправе разорить его,

резко повысив эффективность собственного производства. А в

средневековых цехах и этот способ поведения считался бы

незаконным.

Трудности точного определения объема правомочия, связанного

с запрещением вредного использования, выводят на ключевую

проблему о допустимых пределах ограничения прав

собственности. Смысл этого правомочия состоит в том, что

даже включение в набор всех элементов из "полного

определения" не делают право собственности неограниченным.

Это естественно, поскольку равные права предполагают

симметричные ограничения взаимного плана. Ограничения на

права собственности индивидуума вытекают из признания им

прав собственности других индивидуумов. В обмен на свой

отказ от поведения, способного причинить ущерб чужому

имуществу, индивидуум рассчитывает на такой же отказ от

других по отношению к его имуществу. Но очень многие

ограничения не носят такого "обменного" характера (т.е. не

являются по сути самоограничениями). Они мотивируются не

тем, что данный способ действия может нанести ущерб

интересам другого лица, а тем, что он противоречит интересам

общества в целом. Это сразу делает границы понятия

"воздержание от вредного использования" зыбкими и

подвижными. Общий же вывод будет состоят в том, что права

складываются в определенную систему, отдельные подсистемы

которой могут вступать между собой в конфликт, и что нет

никаких универсальных критериев, определяющих, какое из

конфликтующих прав должно быть подвергнуто ограничению.

При этом, рассматривая проблему ограничения прав,

чрезвычайно важно не смешивать два внешне схожих, но по сути

совершенно различных процесса. Уже было отмечено

существование противоположных традиций в трактовке права

частной собственности. Первая представляет его как некий

монолит, вторая -- как пучок правомочий, которые могут

бесконечно комбинироваться и рекомбинироваться. Поэтому

эволюция капиталистической собственности в XIX-XX вв. может

прочитываться двумя различными способами. В рамках первой

традиции она будет представать как прогрессирующее обужение,

урезание, сжатие когда-то единого и неделимого права частной

собственности, а в рамках второй -- как естественный и

непрерывно идущий процесс перегруппировки правомочий самими

собственниками. С этой точки зрения "единое и неделимое"

право -- не более чем некая идеальная конструкция, а в

реальной жизни -- и в прошлых веках, и в нынешнем --

отдельные правомочия всегда вступали в разнообразнейшие

сочетания и могли каждое по отдельности принадлежать разным

лицам. Расщепление права собственности на частичные

правомочия не есть что-то из ряда вон выходящее, а

нормальная практика, и говорить на ее основании об эрозии

частной собственности совершенно неоправданно.

В действительности, разумеется, имеют место процессы как

ограничения, так и расщепления права собственности. И то, и

другое вносит динамический элемент в ложившуюся систему

отношений собственности. Но между ними есть принципиальные

различия. Во-первых, "отпочковывание" отдельных правомочий

происходит в форме двустороннего добровольного обмена, по

инициативе самих собственников, тогда как ограничения

налагаются, как правило, государством в принудительном

порядке. Во-вторых, процесс расщепления выражается просто в

передаче правомочия другому лицу, тогда как ограничения

имеют отрицательный характер: запрет государства на

передвижение на автомобилях сверх определенной скорости

распространяется, строго говоря, и на само государство (в

лице его представителей). Правомочие на определенный способ

использования ресурса не присваивается государством, а

вообще изымается из оборота.

В экономической теории прав собственности уделяется большое

внимание как процессу дифференциации, так и процессу

ограничения прав. Но оцениваются они неодинаково: первый --

безусловно положительно, второй -- как источник

многочисленных отрицательных явлений. Думается, что и здесь,

как и во многом другом, сказалось влияние на теорию прав

собственности англосаксонской правовой традиции.