ГЛАВА II

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 

 

                                     1.

 

  От офицерской гостиницы до штаба 13-й Армии - двести сорок шагов. Каждое

утро я не спеша иду вдоль шеренги старых кленов, мимо пустых зеленых

скамеек прямо к высокой кирпичной стене. Там, за стеной, в густом

саду-старинный особняк. Когда-то, очень давно, тут жил богатый человек.

Его, конечно, убили, ибо это несправедливо, чтобы у одних большие дома

были, а у других - маленькие. Перед войной в этом особняке размещалось

НКВД, а во время нее - Гестапо. Очень уж место удобное. После войны тут

разместился штаб одной из наших многочисленных Армий. В этом штабе я теперь

служу.

  Штаб-это концентрация власти, жестокой, неумолимой, несгибаемой. В

сравнении с любым из наших противников - наши штабы очень малы и предельно

подвижны. Штаб Армии - это семьдесят генералов и офицеров, да рота охраны.

Это все. Никакой бюрократии. Штаб Армии может в любой момент разместиться

на десяти бронетранспортерах и раствориться в серо-зеленой массе

подчиненных ему войск, не теряя при этом руководства ими. В этой его

незаметности и подвижности - неуязвимость. Но и в мирное время он защищен

от всяких случайностей. Еще первый владелец - отгородил свой дом и большой

сад высокой кирпичной стеной. А все последующие владельцы стену эту

укрепляли, надстраивали, дополняли всякими штуками, чтобы начисто отбить

охоту через стену перелезать.

  У зеленых ворот - часовой. Предъявим ему пропуск. Он его внимательно

рассмотрит и - рука к козырьку: проходите, пожалуйста. От контрольного

пункта самого здания не видно. К нему ведет дорога между стен густых

кустов. С дороги не свернешь - в кустах непролазная чаща колючей проволоки.

Так что иди по дороге, как по тоннелю. А дорога плавно поворачивает к

особняку, спрятанному среди каштанов. Окна его первого этажа много лет

назад замурованы. На окнах второго этажа - крепкие решетки снаружи и

плотные шторы внутри. Площадка перед центральным входом вымощена чистыми

белыми плитами и окружена стеной кустов. Если присмотреться, то кроме

колючей проволоки в кустах можно увидеть и серый шершавый бетон. Это

пулеметные казематы, соединенные подземными коридорами с подвальным

помещением штаба, где размещается караул.

  Отсюда, от центрального дворика, дорога поворачивает вокруг особняка к

новому трехэтажному корпусу, пристроенному к главному зданию. Отсюда можно

наконец попасть в парк, который зеленой мглой окутывает весь наш Белый дом.

  Днем на дорожках парка можно увидеть только штабных офицеров, ночью -

караулы с собаками. Тут же, в парке, совсем неприметный со стороны, вход в

подземный командный пункт, сооруженный глубоко под землей и защищенный

тысячами тонн бетона и стали. Там, под землей, - рабочие жилые помещения,

узел связи, столовая, госпиталь, склады и все, что необходимо для жизни и

работы в условиях полной изоляции.

  Но кроме этого подземного КП есть еще один. Тот не только бетоном, сталью

и собаками защищен, но и тайной. Тот КП - призрак. Мало кто знает, где он

расположен.

  До начала рабочего дня-двадцать минут, и я брожу по дорожкам, шурша

золотыми листьями.

  Далеко-далеко в небе истребитель чертит небо, пугая журавлей, кружащих

над невидимым отсюда полем.

  Вот офицеры потянулись к Белому дому. Время. Двинемся и мы. По дорожке, к

широкой аллее, мимо журчащего ручья, теперь обогнем левое крыло особняка,

вот мы снова на центральном дворике среди густых кустов, под тяжелыми

взглядами пулеметных амбразур из-под низких бетонных лбов сумрачных

казематов.

  Предъявим снова пропуск козыряющему часовому и войдем в гулкий

беломраморный зал, где когда-то звенели шпоры, шелестели шелком юбки и за

страусовыми перьями вееров прятали томные взгляды. Теперь тут юбок нет.

Редко-редко мелькнет телеграфистка с узла связи. Юбка на ней суконная,

форменная, хаки, в обтяжку. Что, полковники, вслед смотрите? Нравится?

  По беломраморной лестнице - вверх. Тут уж мне вслед смотрят. Там,

наверху, часовой. Там еще одна проверка документов. И сюда, наверх, отнюдь

не каждому штабному полковнику вход разрешен. А я только старший лейтенант,

но пропускают меня часовые. Внизу удивляются. Что за птица? Отчего по

мраморной лестнице вверх ходит?

  Предъявим еще раз пропуск и войдем в затемненный коридор. Тут ковры

совсем заглушат наши шаги. В конце коридора - четыре двери, в начале - тоже

четыре. Там, в конце коридора, кабинеты командующего Армией, его первого

заместителя, начальника штаба и политического шамана 13-й Армии, который

именуется Член Военного совета.

  А четыре двери в начале коридора - это самые важные отделы штаба: первый,

второй, восьмой и Особый. Первый отдел - оперативный, он занимается боевым

планированием. Второй отдел - разведывательный, он поставляет первому

отделу всю информацию о противнике. Восьмой отдел названия не имеет, у него

есть только номер. Мало кто знает, чем этот отдел занимается. А у Особого

отдела, наоборот - номера нет, только название. Чем занимается - все знают.

  Наш коридор - наиболее охраняемая часть штаба, и доступ сюда разрешен

очень ограниченному числу офицеров. Конечно, в наш коридор и некоторые

лейтенанты ходят: особисты и генеральские адъютанты. Вот и мне вслед

полковники смотрят: что за гусь? А я не особист и не адъютант. Я - офицер

второго отдела. А вот наша черная кожаная дверь - первая налево. Наберем

шифр на пульте - и дверь плавно откроется. А за ней еще одна, на этот раз

из брони, как в танке. Нажмем кнопку звонка, на нас глянет бдительное око

через пуленепробиваемую смотровую щель, и щелкнет замок - вот мы и дома.

  Раньше тут, видимо, был один большой зал, потом его разделили на шесть не

очень больших кабинетов. В тесноте, да не в обиде. В одном кабинете -

начальник разведки 13-й Армии, мой благодетель и покровитель, пока еще

подполковник, Кравцов. В остальных пяти кабинетах работают пять групп

отдела. Первая группа руководит всей нижестоящей разведкой -

разведывательными батальонами дивизий, разведротами полков, внештатными

разведротами, артиллерийской, инженерной и химической разведкой. Пятая

группа занимается электронной разведкой. В ее подчинении два батальона

пеленгации и радиоперехвата, а кроме того эта группа контролирует

электронную разведку во всех дивизиях, входящих в состав нашей 13-й Армии.

Вторая и третья группы для меня - terra incognita. Не проработав в

четвертой группе и месяца, я начинаю догадываться о том, чем эти совершенно

секретные группы занимаются. Дело в том, что наша четвертая группа

занимается окончательной обработкой информации, поступающей из всех

остальных групп отдела. А кроме того, к нам стекается информация снизу, от

штабов дивизий, сверху - из штаба округа, сбоку от соседей - из пограничных

войск КГБ.

  В нашей группе в мирное время три человека. В военное время должно быть

десять. В кабинете три рабочих стола. Тут работают два подполковника -

аналитик и прогнозист, и я - старший лейтенант.

  Я работаю на самой простой работе - на перемещениях. Понятно, что

аналитик в нашей группе старший.

  Раньше на перемещениях тоже работал подполковник. Но новый начальник

разведки его выгнал из отдела, освободив место для меня. А должность эта по

штату подполковничья, и это означает, что если мне на ней удастся

удержаться, то я очень скоро стану капитаном, а потом, через четыре года,

так же автоматически, - майором, а еще через пять лет - подполковником.

Если за эти годы мне удастся прорваться выше, то и следующие звания будут

идти автоматически по выслуге лет. Но если я скачусь вниз, то за каждую

новую звезду придется грызть кому-то глотку.

  Подполковникам совсем не нравится инициатива нового начальника разведки -

посадить в подполковничье кресло старшего лейтенанта, мое появление унижает

их авторитет и опыт, но не это главное. Главное в том, что и в их кресла

новый начальник может посадить молодых и порывистых. Они оба смотрят на

меня и только слабыми кивками отвечают на приветствие.

  В рабочем кабинете информационной группы разведывательного отдела три

стола, три больших сейфа, книжные полки во всю стену и карта Европы - тоже

во всю стену. Прямо напротив входа - небольшой портрет моложавого генерала.

На погонах по три звезды. Иногда, когда никто не видит, я улыбаюсь

генерал-полковнику и подмигиваю ему. Но генерал-полковник с портрета

никогда мне не улыбается. Взгляд его холоден, суров и серьезен. Глаза,

зеркало души, жестоки и властны. В уголках губ-легкая тень презрения. Под

портретом нет никакой подписи. Нет ее и на обратной стороне портрета. Я

проверял, когда в комнате никого не было. Вместо имени там стоит печать:

"Войсковая часть 44388" и грозное предупреждение: "Содержать только в

защищенных помещениях Аквариума и подчиненных ему учреждений". Командный

состав Советской Армии я знаю хорошо. Офицер обязан это знать. Но я

совершенно уверен, что генерал-полковника с портрета я не видел ни в одном

военном журнале, включая и секретные.

  Ладно, товарищ генерал, не мешайте работать.

  Передо мной на столе пачка шифровок, поступивших за прошлую ночь. Моя

работа-разобраться с ними: изменения в составе и дислокации войск

противника внести в "Журнал перегруппировок" и нанести на Большую карту,

которая хранится в первом отделе штаба Армии.

  Первая шифровка сразу ставит в тупик: на железно-

дорожном мосту через Рейн вблизи Кельна зарегистри-

рован эшелон, двадцать британских танков "Чифтен".

  Идиоты! В каком направлении прошел эшелон? Это усиление или ослабление?

20 танков-пустяк. Но из таких крупиц, и только из них, создается общая

картина происходящего. И аналитик и прогнозист имеют на столе точно такие

же копии шифровок. И оттого, что они совершенно четко представляют себе

картину происходящего, оттого, что в своих головах они держат тысячи цифр,

дат, имен и названий, им, конечно, не надо поднимать шифровки предыдущих

дней, чтобы там найти ключ к разгадке такого пустякового вопроса. Они

испытующе смотрят на меня и совсем не спешат подсказать нужный ответ. Я

поднимаюсь со своего места и иду к сейфу. Если перечитать снова все

шифровки предыдущих дней, то, наверное, ответ будет однозначным. А четыре

злых глаза мне в спину: трудись, старлей, знай, за что подполковники свой

хлеб жуют.

 

                                    2.

 

  Мы работаем до 17.00 с одним часовым перерывом на обед. Тот, кто имеет

срочную работу, может оставаться в кабинете до 21.00. После этого все

документы полагается сдать в секретную библиотеку, а сейфы и двери

опечатать. Только подземный командный пункт не спит. Во время обострения

обстановки мы по очереди остаемся в штабе. В каждой группе по одному

офицеру. А в моменты кризисов - все офицеры штаба по нескольку дней живут и

работают в своих кабинетах или под землей. В подземном КП условия для жизни

гораздо лучше, но там нет солнца, и потому, если можно, большую часть

времени мы проводим в наших немного тесных кабинетах.

  Если нет шифровок, то я читаю "Разведывательную сводку" Генерального

штаба. Я полюбил эту пухлую, в 600 страниц, книгу. Я зачитываюсь ею, многие

страницы знаю чуть ли не наизусть, несмотря на то, что каждая из них

вмещает иногда по нескольку сотен цифр и названий. Когда нет кризисов и

напряженного положения, то подполковники ровно в 17.00 исчезают. У них, как

у павловских подопытных псов, в определенное время слюна выделяется, чтобы

плюнуть на печать и вдавить ее в пластилин на сейфе. С этого момента я

остаюсь один.

  Я читаю "Разведывательную сводку" в сотый раз.

  А, кроме общей сводки, есть такая же толстая книга о бронетанковой

технике, о флоте, о системе мобилизации Бундесвера, о французских ядерных

исследованиях, о системе тревог НАТО и еще черт знает о чем.

  - Ты спишь когда-нибудь?

  Я и не заметил, как на пороге появился подполковник Кравцов.

  - Иногда, а вы?

  - Я тоже иногда. - Кравцов смеется. Я знаю, что Кравцов каждый вечер

сидит допоздна или же неделями пропадает в подчиненных ему подразделениях.

  -  Тебя проверить?

  -  Да.

  - Где находится 406-е тактическое истребительное тренировочное крыло ВВС

США?

  -  Сарагоса, Испания.

  - Что входит в состав 5-го армейского корпуса США?

  - 3-я бронетанковая, 8-я механизированная дивизии и 11-й

бронекавалерийский полк.

  - Для начала неплохо. Смотри, Суворов, скоро будет проверка, если ты не

справишься с работой, то тебя выгонят из штаба. Меня не выгонят, но по шее

дадут.

  -  Стараюсь, товарищ подполковник.

  -  А сейчас иди спать.

  -  Еще час можно поработать.

  - Я сказал, иди спать. Ты мне рехнувшийся тоже не нужен.

 

                                    3.

 

  Через две недели, когда подполковник-прогнозист находился в штабе округа,

мне пришлось работать вместо него. За один день и две ночи я подготовил

свой первый разведывательный прогноз: два тонких печатных листа с названием

"Предполагаемая боевая активность 3-го корпуса Бундесвера на предстоящий

месяц". Эти листы начальник разведки просмотрел и приказал передать в

первый отдел. Все прошло как-то буднично. Меня никто не хвалил, но никто и

не смеялся над моим творением.

 

                                    4.

 

  Воздушная волна бумаги со столов сорвала. Подполковники их телами

накрывают. Не разлетелись бы. За каждую бумажку по 15 лет получить можно.

Дверь кабинета без стука на всю ширину раскрылась. В двери лейтенант.

  - Здравствуйте, Константин Николаевич, - улыбаются лейтенанту

подполковники. Красив лейтенант, высок, плечист. Ногти розовые,

полированные. Лейтенанта в штабе только по имени-отчеству называют.

Положение его завидное - адъютант начальника штаба Армии. Если просто его

назвать "товарищ лейтенант" - это вроде как обидеть его. Поэтому -

Константин Николаевич.

  - Перемещения, - небрежно бросает Константин Николаевич. Можно, конечно,

сказать: "Начальник штаба требует к себе офицера по перемещениям с докладом

об изменениях в группировке противника за прошлую ночь". Но можно и проще

это сделать, как это Константин Николаевич делает: коротко, с легким

презрением.

  Я быстро собираю шифровки в папку. Адъютант генеральский чуть подобрел,

даже улыбнулся: "Не суетись под клиентом".

  Подполковники адъютантской шутке зубы скалят.

  Суки штабные. За места теплые держитесь. А я этого терпеть не буду. Мне,

кроме своих цепей, терять нечего:

  - Не хами, лейтенант.

  Лицо адъютанта вытянулось. Подполковники умолкли, на меня звериные

взгляды уставили: "Дурак, выскочка, хам. Как же ты с адъютантом

разговариваешь? С Константином Николаевичем? Тут тебе не батальон. Тут

штаб! Тут обстановку тонко чувствовать надо. Ты, деревенщина неотесанная, и

на нас гнев накликаешь!"

  Выхожу из кабинета, генеральского адъютанта вперед себя не пропустив. И

не пропущу никогда. Подумаешь, адъютантишко! Холуй генеральский. Ты солдата

видел когда-нибудь на огневом рубеже? На стрельбище? Когда у него автомат с

патронами, а у тебя только флажок красный в руке? Почувствовав оружие, идет

солдат на мишени и мыслью терзается - а не врезать ли длинную очередь по

командиру своему? За свою жизнь я каждого своего солдата десятки раз через

огневой рубеж водил. И не однажды видел сомнение в солдатских глазах: по

фанерке стрелять или насладиться смертью настоящей? А ты, адъютантик, водил

солдат на огневой рубеж? А видел ты их один на один в поле, в лесу, на

морозе, в горах? А видел ты злобу солдатскую? А случалось тебе вдруг

застать всю роту пьяной с боевым оружием? Ты, адъютант, на мягких коврах

карьеру делаешь и не рыпайся на Витю Суворова. Я терпел бы, если б ты

капитаном был или если хотя бы одного возраста со мной оказался. А ты же

сопляк, мальчишка, как минимум на год младше меня.

  В коридоре генеральский адъютант как бы нечаянно мне больно на ногу

наступил. Я ждал выходки какой-нибудь и готов был к ней. Шел я чуть впереди

адъютанта и чуть левее. И потому правым своим локтем двинул резко назад. В

мягкое попал. Что-то в адъютанте булькнуло. Охнул он, ртом разинутым воздух

хватает, изогнулся, к стенке привалился. Медленно разгибается адъютант.

Выше он меня и в кости шире. Кисти рук огромные. Мячик баскетбольный той

кистью, наверное, без труда держать можно. Но пузечко слабеньким оказалось.

А может, просто не ожидал удара. Это ты, адъютант, дурака свалял. Удара

всегда ожидать нужно. Каждое мгновение. Тогда и не будет такого

сокрушительного эффекта.

  Медленно адъютант выпрямляется, от моей руки взгляда не отрывает. А у

меня два пальца рогаткой растопырены. Во всех странах этот жест викторию

означает, победу то есть. А у нас этот жест означает: "Гляделки, сука,

выколю".

  Поднимается он медленно по стеночке, от растопыренных пальцев взгляд не

отрывает. И понимает он, что его высокий покровитель ему сейчас не защита.

Мы один на один, в пустом коридоре, как единоборцы на древнем поле боя,

когда перед кровавой битвой от двух несметных армий выходили на середину

только двое и бились друг с другом. Он выше меня и шире, но сейчас он

понимает, что суета жизни простилась со мной, и уже ничто, кроме победы,

для меня не важно, и что за победу я готов платить любую цену, даже

собственную жизнь. Он уже знает, что на любое его действие или даже слово я

отвечу жутким ударом растопыренных пальцев в глаза и тут же вцеплюсь ему в

глотку, чтобы уже никогда ее не отпустить.

  Он, не моргая, медленно поднимает свои руки к горлу и, нащупав галстук,

поправляет его.

  -  Начальник штаба ждет...

  -  Вас... - подсказываю я.

  -  Начальник штаба ждет ВАС.

  Мне трудно возвращаться в этот мир. Я уже простился с ним перед

смертельной звериной схваткой. Но он боя не принял. Я втягиваю воздух в

себя и тру онемевшие от напряжения руки. Он не отрывает взгляда от моего

лица. Мое лицо, видимо, изменилось, что-то говорит ему, что я его пока

убивать не намерен. Я поворачиваюсь и иду по коридору. Он идет сзади. Я

старший лейтенант - а ты еще только лейтенант, вот и топай сзади.

  В приемной два стола, один против другого. Они, как бастионы, прикрывают

каждый свою дверь. Одна дверь в кабинет командующего, другая в кабинет

начальника штаба. У двери командующего за полированным столом - его

адъютант. Он тоже лейтенант, но и его никто по званию или по фамилии в

штабе не называет - Арнольд Николаевич его имя. Тоже высокий, тоже

красивый. Форма на нем не офицерского- генеральского сукна. Ко мне с его

стороны тоже никакого почтения, сквозь меня смотрит, не замечая. Есть на то

причина: мой шеф, начальник разведки подполковник Кравцов, назначен на свой

высокий пост без согласия командующего Армией, его заместителя и начальника

штаба, вытеснив их человека с этого важного поста. И оттого к моему шефу

презрение командующего, придирки начальника штаба. Оттого ко всем нам, кого

Кравцов за собой привел, общая ненависть офицеров штаба, особенно тех, что

работают на Олимпе, на втором этаже. Мы - чужаки. Мы - незваные гости в

теплой компании.

  Начальник штаба генерал-майор Шевченко вопросы ставит толково, слушает не

перебивая. Я ждал придирок, но он только пристально смотрит мне в лицо. В

штабе появляются новые офицеры. Чья-то невидимая мощная рука толкает их

прямо на мягкие ковры второго этажа. Мнения начальника штаба теперь

почему-то не спрашивают, и это не может ему нравиться. Власть мягко, как

вода, струится сквозь пальцы - как ее удержать? Он отворачивается к окну и

смотрит в сад, заложив руки за спину. Кожа на его щеках фиолетовая, с

чуть-чуть проступающими жилками. Я стою у двери, не зная, что делать,

  -  Товарищ генерал, разрешите идти?

  Не отвечает. Молчит. Может, вопроса не услышал? Нет, услышал. Помолчав

еще, он коротко отвечает "да", не повернув ко мне головы.

  В приемной оба адъютанта встречают меня недобрыми взглядами. Ясно, что

адъютант начальника штаба уже все рассказал своему коллеге. Конечно, они

еще не доложили о случившемся своим покровителям, но непременно это

сделают. Для этого они должны выбрать удобный момент, когда босс в

соответствующем для подобного донесения настроении.

  Я иду к двери, спиной чувствуя их ненавидящие взгляды, как пистолеты в

затылок. Чувства во мне два сейчас - облегчение и досада. Служба моя

штабная завершена, и ждет меня бескрайняя ледяная пустыня за Полярным

кругом или желтая раскаленная пустыня, возможно, еще и суд офицерской

чести.

  Подполковники встречают меня гробовым молчанием. Они, конечно, не знают

того, что случилось в коридоре, но и того, что случилось тут, в кабинете,

вполне достаточно, чтобы уже меня не замечать. Я - выскочка. Я внезапно

взлетел высоко, но, не понимая этого и по достоинству не оценив

случившегося, на этом месте не удержался и сорвался в пропасть, Я - никто.

И моя участь их не беспокоит. Их интересует более важный вопрос: будет ли

удар по мне перенесен и на моего столь ими ненавидимого шефа.

  Я запираю документы в сейф и спешу к подполковнику Кравцову предупредить

о грозящих ему неприятностях.

  - С адъютантами не надо ссориться, - назидательно говорит он, не

проявляя, однако, особого беспокойства по поводу случившегося. О том, что я

ему рассказал, он, кажется, забывает мгновенно. - Чем ты намерен заниматься

сегодня вечером?

  -  Готовиться к сдаче должности.

  -  Тебя еще никто из штаба не выгоняет.

  -  Значит, скоро выгонят.

  - Руки коротки. Я тебя сюда, Суворов, за собой привел, и только я могу

дать тебе команду убираться отсюда. Так чем ты намерен заниматься вечером?

  -  Изучать 69-ю группу сил 6-го флота США.

  - Хорошо. Но тебе, кроме умственных, нужны и физические нагрузки. Ты -

разведчик, ты должен пройти курс нашей подготовки. Ты знаешь, чем

занимается вторая группа нашего отдела?

  -  Знаю.

  -  Как ты это можешь знать?

  -  Догадался.

  - Так чем вторая группа, по твоему мнению, занимается?

  -  Руководит агентурной разведкой.

  - Правильно. А может, ты знаешь и чем третья группа занимается? - Он

недоверчиво смотрит на меня.

  -  Знаю.

  Он ходит по комнате, стараясь осмыслить то, что я ему сказал. Затем он

порывисто садится на стул.

  -  Садись.

  Я сел.

  - Вот что, Суворов, из второй группы ты получал для обработки крупицы

информации и поэтому мог догадаться об их происхождении. Но из третьей

группы ты ни черта не получал...

  - Из этого я сделал вывод, что силы, подчиненные третьей группе,

действуют только во время войны, а дальше догадался.

  -  Твоя догадка могла быть неверной...

  - Но офицеры в третьей группе очень высокие, все как один...

  -  Чем же они, по-твоему, занимаются?

  - Во время войны они вырывают информацию силой...

  -  ...И хитростью, - вставил он.

  -  Они диверсанты, террористы.

  -  Ты знаешь, как это называетвя?

  -  Этого я знать не могу.

  - Это называется Спецназ. Разведка специального назначения. Диверсионная,

силовая разведка. Мог ли ты догадаться, сколько диверсантов в подчинении

третьей группы?

  -  Батальон.

  Он вскочил со стула:

  -  Кто тебе это сказал?

  -  Догадался.

  -  Как?

  - По аналогии. В каждой дивизии одна рота занимается глубинной разведкой.

Это, конечно, не Спецназ, но нечто очень похожее. Армия на ступень выше

дивизии, значит, в вашем распоряжении должна быть не рота, а батальон, то

есть на ступень выше.

  - Четыре раза в неделю по вечерам будешь являться вот по этому адресу,

имея с собой спортивный костюм. Все. Иди.

  -  Есть!

  - Если придет новый командующий Армией и новый начальник штаба, а

следовательно, и новые адъютанты, постарайся иметь с ними хорошие

отношения.

  - Вы думаете, что командование нашей Армии скоро сменится?

  -  Я тебе этого не говорил.

 

                                    5.

 

  В нашей информационной группе разведывательного отдела небольшие

изменения. Подполковник, который работал на прогнозах, внезапно уволен в

запас. Его вызвали на медицинскую комиссию, которая нашла нечто такое, что

мешает ему оставаться в армии. На пенсии ему будет лучше. Уходить ему никак

не хотелось, ибо каждый год после двадцати пяти дает солидную надбавку к

пенсии. Но доктора неумолимы: ваше здоровье дороже всего. Вместо

подполковника на должность прогнозиста назначен капитан из разведки 87-й

дивизии.

 

                                    6.

 

  Начальник штаба должен знать все о противнике, поэтому каждое утро,

разобравшись с шифровками, я иду к нему на доклад. Он никогда не вызывает

меня по телефону, просто посылает адъютанта.

  После нашей стычки прошло уже две недели. Я уверен, что адъютант давно

доложил шефу о случившемся, конечно, в выгодном для себя свете. Но я все

еще хожу по коридорам второго этажа, я еще не провалился в тартарары. Это

генеральским адъютантам не совсем понятно. Им ясно, что я какое-то

исключение из правила, но они не знают какое и почему, и поэтому они не

хамят мне больше. Этот вопрос занимает и меня самого - отчего, черт побери,

я исключение?

 

                                    7.

 

  У нас изменения. Начальник первого отдела штаба смещен. Вместе с ним

уволены старшие группы и некоторые ведущие офицеры. Вместо полковника на

должность поставлен подполковник. За собой он привел целый табун капитанов

и старших лейтенантов и рассадил их по подполковничьим местам.

 

                                     8.

 

  - Начальник разведки 13-й Армии приказал мне пройти сокращенный курс

подготовки для работы в третьей группе.

  - Да... да... я знаю... заходи. - Он широко улыбается. Ручищи у него, как

клешни у краба. - Информаторы должны работать у нас, они должны понимать,

как кусочки информации собираются и какова им цена. Переодевайся.

  Сам он босиком, в зеленой куртке и зеленых брюках, мягких, но, видимо,

прочных. Руки по локоть обнажены и напоминают мне здоровенные, необычайно

чистые волосатые лапы хирурга, который лет пять назад собирал меня из

кусочков.

  Мы в большом солнечном спортивном зале. Посреди зала два одиноких стула

кажутся совсем маленькими в этой необъятной шири.

  -  Садись.

  Мы сели на стулья лицом к лицу.

  - Руки на колени положи и расслабь их, как плети. Всегда так сиди. В

любой обстановке ты должен быть предельно расслаблен. Нижние зубы не должны

касаться верхних. Челюсть должна отвисать, слегка, конечно. Шею расслабь.

Ноги. Ступни. Ногу на ногу никогда не клади-это нарушает кровообращение.

Та-а-ак.

  Он встал, обошел меня со всех сторон, придирчиво оглядывая. Потом

ручищами ощупал шею, мышцы спины, кисти рук.

  - Никогда не барабань пальцами по столу. Так делают только неврастеники.

Советская военная разведка таких в своих рядах не держит. Что ж, ты

достаточно расслаблен, приступим к занятиям.

  Он садится на стул, руками держится за сиденье, потом качается на двух

задних ножках стула и вдруг, качнувшись резко назад, опрокидывается на

спину. Улыбается, вскакивает. Поднимает стул и садится на него, скрестив

руки на коленях.

  - Запомни, если ты падаешь назад, сидя на стуле, с тобой ничего не может

случиться, если, конечно, сзади нет стенки или ямы. Падать назад, сидя на

стуле, так же просто и безопасно, как опуститься на колени или встать на

четвереньки. Но природа наша человеческая противится падению назад. Нас

сдерживает только наша психика... Возьмись руками за сиденье... Я тебя

подстраховывать не буду, удариться ты все равно не можешь... Покачайся на

задних ножках стула... Стой, стой, боишься?

  -  Боюсь.

  - Это ничего. Это нормально. Было бы странно, если бы не боялся. Все

боятся. Возьмись руками за сиденье. Начинай без моих команд. Покачались...

  Я качался на стуле, балансируя, затем слегка нарушил баланс, качнувшись

чуть больше, и стул медленно пополз в бездну. Я вжался в сиденье. Я втянул

голову в плечи. Потолок стремительно уходил вверх, но падение затянулось.

Время остановилось. И вдруг спинка стула грохнулась об пол. Только тут я

по-настоящему испугался и в то же мгновение радостно рассмеялся: со мной

решительно ничего не случилось. Голова, повинуясь рефлексу, чуть ушла

вперед, и оттого я просто не мог удариться затылком. Удар приняла спина,

плотно прижатая к спинке стула. Но площадь спины гораздо больше площади

ступней, и оттого падение назад менее неприятно, чем прыжок со стула на

землю.

  Он протянул мне руку.

  -  А можно, я еще попробую?

  -  Конечно, можно, - улыбается.

  Я сел на стул, ухватился руками за сиденье и повалился назад.

  -  Я еще попробую, - радостно кричу я.

  -  Да, да, наслаждайся.

 

                                    9.

 

  - По нашему заказу Академия наук разработала методику прыжков из

скоростного поезда, а равно из автомобиля, трамвая... математические

формулы тебе не нужны, пойми только вывод: из стремительно несущегося

поезда надо прыгать задом и назад, приземляться на согнутые ноги, стараясь

сохранить равновесие и не коснувшись руками земли. В момент касания земли

нужно мощно оттолкнуться и несколько секунд продолжать бег рядом с поездом,

постепенно снижая скорость. Наши ребята прыгают с поездов на скоростях 75

километров в час. Это общий стандарт. Но есть одиночки, которые этот

стандарт значительно перекрывают, прыгая с гораздо более скорых поездов,

прыгая под уклон, с мостов, прыгая с оружием в руках и со значительным

весом за спиной. Запомни, главное - не коснуться руками земли. Ноги вынесут

тебя. Мышцы ног обладают исключительной силой, динамичностью и

выносливостью. Касание рукой может нарушить стремительный ритм движения

ног. За этим следует падение и мучительная смерть. Потренируемся. Вначале

тренажер. Настоящий поезд будет позже. Начинаем со скорости десять

километров в час...

 

                                    10.

 

  А через месяц мы вдвоем стояли на перилах железнодорожного моста. Далеко

внизу холодная свинцовая река медленно несет свои воды, сворачиваясь в

могучие змеиные кольца у бетонных опор. Я уже грамотен и понимаю, что

человек может ходить и по телеграфному проводу над бездонной пропастью. Все

дело в психологической закалке. Человек должен быть уверен, что ничего

плохого не случится, и тогда все будет нормально. Цирковые артисты тратят

годы на элементарные вещи. Они ошибаются. У них нет научного подхода. Они

базируют свою подготовку на физических упражнениях, неуделяя достаточно

внимания психологии. Они тренируются много, но не любят смерть, боятся ее,

стараются ее обойти, забывая о том, что можно наслаждаться не только чужой

смертью, но и своей собственной. И только люди, не боящиеся смерти, могут

творить чудеса вместе с богами.

  - Дураки говорят, что вниз смотреть нельзя, - кричит он. - Какое

наслаждение смотреть вниз на водовороты!

  Я смотрю в глубину, и она больше не кажется мне жуткой и влекущей, как

змеиная пасть для лягушонка. И ладони мои больше не покрываются

отвратительной липкой холодной влагой.

 

                                    11.

 

  Снова изменения в руководстве 13-й Армии. В каждой Армии по два

генерал-майора артиллерии. Один командует ракетными подразделениями и

артиллерией, второй - ПВО. В 13-й смещены оба.

 

                                    12.

 

  В Прикарпатском военном округе грандиозные изменения.

  Скоропостижно скончался командующий Прикарпатским военным округом

генерал-полковник Бисярин. Еще не прошло и года с того времени, когда он

командовал Прикарпатским фронтом в Чехословакии. Он был бодр и здоров и

правил четырьмя Армиями фронта легко и свободно. Говорят, что он никогда не

болел. И вот его нет.

  Командование военным округом принял генерал-лейтенант танковых войск

Обатуров. И тут же в штабе военного округа произошло массовое смещение

людей Бисярина и замена их людьми Обатурова. И тут же волна изменений

покатилась вниз в штабы армий. В округе их четыре: 57-я воздушная, 8-я

гвардейская танковая, 13-я и 38-я. По мягкому ковру нашего коридора быстро

прошли два новых генерала - новый командующий нашей 13-й Армией и новый

начальник штаба.

  В этот день бронированную дверь разведывательного отдела всем посетителям

открывал я. Звонок. Через танковый триплекс я вижу незнакомого лейтенанта.

О, я знаю, кто это.

  -  Пароль?

  -  Омск.

  -  Допуск?

  -  10-б.

  - Заходите. - Тяжелая дверь плавно отошла в сторону, пропуская

лейтенанта.

  - Доброе утро. Товарищ старший лейтенант, мне нужен начальник разведки.

  - Я доложу ему. Одну минуту подождите, пожалуйста. - Я стукнул в дверь

своего шефа и тут же вошел. - Товарищ подполковник, к вам адъютант нового

командующего армией.

  -  Просите.

  Лейтенант входит:

  -  Товарищ подполковник, вас просит командующий.

  Я знаю наперед, что будут учения, что шифровки будут сыпаться как из рога

изобилия, что молодые адъютанты устанут смертельно, у них будут красные,

воспаленные глаза, когда ночами мы будем вместе с ними работать над Большой

картой. Я знаю, что после первых учений два новых адъютанта и я напьемся до

зеленых чертиков и станем друзьями. Я буду рассказывать им похабные

анекдоты, а они мне - смешные истории из интимной жизни их покровителей. Но

и сейчас уже, после самой первой встречи, уже по тому, как адъютант

приветствовал меня, и по тому, как он входил в кабинет моего шефа, я

понимаю, что мы фигуры одного цвета. Новые генералы в штабе Армии - люди

Обатурова. Новые начальники отделов, включая и Кравцова, - люди Обатурова.

Новые адъютанты, новые офицеры в штабе - все они люди Обатурова. Я осознаю

впервые, что и я член этой группы. И я знаю, что сам новый командующий

Прикарпатским военным округом генерал-лейтенант Обатуров - человек какой-то

мощной группы, стремительно и неудержимо идущей к власти.

  Все, кто пришел в этот штаб и в другие штабы округа раньше нас, все они -

фигуры другого цвета. И их время кончилось. Тех, кто достаточно стар, будут

вышибать на пенсию, остальных - в раскаленные пески. Старая группа под

мощным, но невидимым со стороны ударом рухнула и рассыпалась, и ее осколкам

никогда не быть верными слугами воротил этого общества, никогда не нежиться

в лучах могущества...

  В секретном отделе я столкнулся с бывшим адъютантом бывшего начальника

штаба. Он сдавал документы. Он едет куда-то очень далеко командовать

взводом. Он более двух лет уже офицер, но никогда не имел в своем

распоряжении недисциплинированных, полупьяных, совершенно неуправляемых

солдат. Если бы с этого началась его служба, то все было бы нормально. Но

его служба началась с мягких ковров. В любой обстановке он сытно ел и был в

тепле. Теперь все ломалось. Человек привыкает быть на дне пропасти. И если

он всегда там находился, то с трудом представляет, что может быть

какая-либо другая жизнь. Но лейтенант был вознесен к вершинам, а теперь

снова падал в пропасть. На самое дно. И это падение было мучительным.

  Он улыбается мне. А улыбка его кажется собачьей. Когда-то очень давно на

Дальнем Востоке я видел двух псов, прибившихся к чужой своре. Но свора

рычала, не желая принимать чужаков в свою среду. И тогда один из этих псов

бросился на своего несчастного товарища и загрыз его. Их борьба

продолжалась долго, и свора терпеливо следила за исходом поединка. Один

ревел, а другой, более слабый, жутко визжал, не желая расставаться с

жизнью. Убив своего товарища, а может быть, и брата, весь искусанный и

изорванный пес, поджав хвост, подошел к своре, демонстрируя свою

покорность. И тогда свора бросилась на него и разорвала.

  Почему-то бывший адъютант мне напомнил того пса с поджатым хвостом,

готового грызть кого угодно, лишь бы быть принятым в свору победителей.

Дурак. Будь гордым. Езжай в свою пустыню и не виляй хвостом, пока тебя не

загрызли.

 

                                    13.

 

  В ту ночь снился мне старый добрый еврей дядя Миша. Было мне тогда 15

лет. Учился я в школе и работал в колхозе. Зимой работал время от времени,

летом - наравне с матерыми мужиками. Поэтому, когда на обсуждение встал

серьезный вопрос, то на собрание позвали и меня. Дело вот в чем было: в

конце августа каждый год наш колхоз отправлял в город Запорожье одного

человека на две-три недели торговать арбузами. Конец августа приближался, и

нужно было решить, кто из мужиков поедет в этом году торговать арбузами.

  Cидят мужики в клубе. Пора горячая - уборка в разгаре, а мужикам не до

уборки. Спорят все, кричат. Председатель предложил на арбузы зятя своего

Сережку послать. Первые ряды молчат, а с задних рядов свистят, стучат

ногами и скамейками. Председатель ставит вопрос на голосование.

Разгорячился он, голову теряет. В таких случаях нужно сначала спросить:

"Кто против?" Никто, конечно, не поднимет руку. Тогда и голосованию конец,

значит, все согласны. Но председатель по ошибке спрашивает: "Кто за?" Он

привык так вопрос ставить, когда нужно мудрую политику нашей родной партии

одобрять. Но тут вопрос кровный. Тут все руки вверх не будут тянуть.

  -  Кто за? - повторяет председатель.

  А зал молчит. Ни одна рука вверх не поднялась. Просчитался председатель.

Не так вопрос поставил. Сережку, зятя председателева, нельзя посылать,

значит. Махнул он рукой: сами тогда решайте. Опять шум и крик. Все с мест

повскакивали. Снова все недовольны.

  А я в углу сижу. О чем люди спорят, никак в толк не возьму. Те мужики,

что в прошлые годы арбузами торговать ездили, уверяют всех, что работа эта

опасна: шпана на базаре зарезать может. Если ошибешься в расчетах, милиция

арестует или придется потом с колхозом своими собственными деньгами

рассчитываться. Но странное дело, ни один из них, раньше торговавших, вроде

бы и не очень упирается, если его на эту опасную неблагодарную работу вновь

выдвигают. Зато все остальные сразу ногами топают и кричат, что он мошенник

и плут, что от него только убыток колхозу.

  Опять же странно, если работа опасная и неблагодарная, отчего его и не

сунуть на эту работу вместо себя. Но нет. Не пускает колхозное собрание ни

одного из названных.

  Все новых кандидатов называют. И все так же решительно собрание их

отклоняет. Чудеса. Нет бы первого, кого председатель назвал, и послать на

это проклятое место. Всем бы облегчение. Так нет же, никому не хочется

посылать туда ни врага своего, ни друга, ни соседа. Такое впечатление, что

каждый сам туда норовит попасть, да другие его не пускают: а коли я туда не

попал, так и тебя не пущу.

  Спорили, спорили, утомились. Всех перебрали. Всех отклонили.

  -  Кого ж тогда? Витьку Суворова, что ли? Мал еще.

  Но мужики на этот счет другое мнение имели. Я им не равен ни по возрасту,

ни по опыту, ни по авторитету, для мужиков вроде бы как никто. И послать

меня - означало для них почти то же самое, что не послать никого. Пусть

Витька едет, рассуждал каждый, лишь бы мой враг туда не попал. Так и

порешили. Проголосовали единогласно. Председатель и даже зять его Сережка-и

те руки вверх подняли.

  Привезли меня в город два лохматых мужика в три часа ночи. Вместе мы

арбузы разгрузили, уложили их в деревянный короб у зеленого дощатого

навеса, в котором мне предстояло проработать шестнадцать дней и проспать

пятнадцать ночей.

  В пять утра базар уже гудел тысячами голосов. Мужики давно уехали, а я

один со своими арбузами остался. Торгую. Из-за прилавка не выхожу.

Стесняюсь. Ноги босые, а в городе никто так не ходит.

  Торгую, судьбу проклинаю. Еще меня никто и резать не собирается, а жизнь

уж в моих глазах меркнет. Арбузы у меня отменные. Очередь у прилавка

огромная. Все кричат, как на колхозном собрании. А я считаю. Цена моим

арбузам - 17 копеек за килограмм. Это государственная цена, отклониться от

нее - в тюрьму посадят. Считаю. Математику я любил. Но ничего у меня не

получается. Весит, допустим, арбуз 4 кг 870 граммов, если по 17 копеек за

килограмм брать, то сколько такой арбуз стоит? Если б толпа не шумела, если

б та баба жирная меня за волосья ухватить не норовила, то я мигом бы

сосчитал. А так ни черта не получается. Ни карандаша, ни бумажки с собой

нет. Откуда знать было, что потребуется?

  Толстые женщины в очереди злятся на медлительность, напирают на прилавок.

Те, что уже купили, в сторонке сдачу подсчитывают, снова к прилавку

подбегают, кричат, милицию вызвать грозятся. А арбузы самые разные, и вес у

них разный, и цена разная, а копейка на доли не делится. Вспомнил я слова

мужиков на собрании: просчитаешься, потом с колхозом своими деньгами

расплачиваться будешь. А откуда у меня свои деньги? Ни черта у меня не

получается. Я толпе кричу, что закрываю торговлю. Тут меня чуть не

разорвали. Уж больно арбузы хорошие.

  А напротив меня в лавочке старый еврей с косматыми белыми бровями сидит.

Шнурками торгует. Смотрит он на меня, морщится, как от зубной боли.

Невыносимо ему на эту коммерцию смотреть. То отвернется, то глаза к небу

закатит, то на пол плюнет.

  Долго он так сидел, мучился. Не выдержал. Закрыл лоточек свой, встал со

мной рядом и давай торговать. Я ему арбузы кидаю, на которые он длинным

костлявым пальцем указывает, и пока успеваю я арбуз из кучи выхватить, он

предыдущий на лету ловит, взвешивает, подает, деньги принимает, сдачу

отсчитывает, мне на следующий пальцем тычет, да еще и улыбаться всем

успевает. Да и тычет не на всякий арбуз, а с понятием: то меня на самый

верх кучи гонит, то к основанию, то с другой стороны кучи забежать мне

приходится, то обратно вернуться. А он всем улыбается. Ему все улыбаются,

Все его знают. Все ему кланяются. "Спасибо, дядя Миша", - говорят.

  За час он всю очередь пропустил. А куча наполовину уменьшилась. Только мы

с очередью управились, он мне кучу денег вывалил: трешки мятые, рубли

рваные, коегде и пятерки попадаются. Мелочь звенящую он отдельной кучкой

сложил, сдачу чтоб давать.

  - Вот, - говорит, - выручка твоя. В правый карман ее положи, тут

достаточно, чтобы с твоим колхозом за сегодня рассчитаться. А все, что

сегодня еще выручишь, смело в свой левый карман клади.

  -  Ну, дядя Миша, - говорю, - век не забуду!

  - Это не все, - говорит. - Это я только практику преподал, а теперь

теорию слушай.

  Принес он лист бумаги. Написал цены на нем: 1 кг-

17 копеек, 2 кг-34... и так до десяти. Но с килограмма-

ми у меня проблемы не было, с граммами проблема. Вот

и их он отдельным столбиком пишет: 50, 100, 150...

  - Копейка на доли не делится, поэтому за 50 граммов можно ничего не

взять, а можно взять целую копейку. И так правильно, и так. За сто граммов

можешь взять одну копейку, а можешь две копейки взять. С хорошего человека

всегда бери минимум, а с нормального человека всегда бери максимум.

  Быстро он мне цены пишет... 750 - минимум 12 копеек, максимум-13.

  -  Как же вы, дядя Миша, так считаете быстро?

  - А я не считаю, я просто цены знаю.

  -  Черт побери, - говорю, - цены же меняются!

  - Ну и что, - говорит, - если завтра тебе по 18 копеек прикажут

продавать, значит, например за 5 килограммов 920 граммов можно взять

минимум рубль и шесть копеек, а максимум - рубль и восемь копеек. Граммы

тоже округлять нужно для хорошего человека в сторону минимума, а для

нормального-в сторону максимума. Хорошему человеку хороший арбуз давай.

Нормальному человеку - нормальный.

  Как хороший арбуз от нормального отличить - я знаю. У хорошего арбуза

хвостик засушен, а на боку желтая лысинка. А вот как хороших людей от

обычных отличить? Если спрошу, ведь он смеяться будет. Вздохнул я, но ведь

и мне когда-то ума набираться надо, - и спросил его...

  От этого вопроса он аж присел. Долго вздыхал он., головой качал, глупости

моей удивлялся.

  - Заприметь хозяек из окрестных домов, тех, которые у тебя каждый день

покупают. Вот им и давай лучшие арбузы да по минимальной цене. Их немного,

но они о тебе славу разносят, рекламу тебе делают, мол, честный, точный и

арбузы сладкие. Они тебе очередь формируют. Раз две-три возле тебя стоят,

значит, десять других вслед им пристроются. Но это уже покупатели

одноразовые. Им-то и давай обычные арбузы похуже, а бери максимум с них.

Понял?

  Картон с ценами он над моей головой приладил. Со стороны не видно, но

стоит мне голову вверх задрать, вроде цену вычисляя, - все цены передо

мной.

  Так и пошла торговля. Быстро да с доходом. Хороши арбузы! Ах, хороши!

Подходи, налетай! Через день окрестные домохозяйки меня узнавать стали.

Улыбаются. Я им арбузы по минимальной цене - улыбаюсь. Всем остальным - по

максимальной, тоже улыбаюсь.

  С одного покупателя - доли копеечки. С другого тоже. Вдруг я понял

выражение, что деньги к деньгам липнут. Не обманывал я людей, просто доли

копейки в свою пользу округлял, но появились в моем левом кармане трешки

мятые, рубли рваные, иногда и пятерки.

  Подсчитаю доход - все лишние деньги у меня. Сдам колхозу выручку, а в

моем собственном кармане все прибывает. Появилась в кармане хрустящая

десятка. Пошел я к дяде Мише, протягиваю.

  - Спасибо, дядя Миша, - говорю. - Научил, как жить.

  - Дурак, - говорит дядя Миша, - вон милиционер стоит. Ему дай. А у меня и

своих достаточно.

  -  Зачем же милиционеру? - дивлюсь я.

  - Просто так. Подойди и дай. От тебя не убудет. А милиционеру приятно.

  - Я же преступления не совершаю. Зачем ему давать?

  - Дай, говорю, - дядя Миша сердится. - Да когда давать будешь, не болтай.

Просто сунь в карман и отойди.

  Пошел я к милиционеру. Суровый стоит. Рубаха на нем серая, шея потная,

глаза оловянные. Подошел к нему прямо вплотную. Аж страшно. А он и не

шевелится. В нагрудный карманчик ему ту десятку, трубочкой свернутую,

сунул. А он и не заметил. Стоит, как статуя, глазом не моргнет. Не

шелохнется. Пропали, думаю, мои денежки. Он и не почувствовал, как я ему

сунул.

  На следующее утро тот милиционер снова на посту: "Здравствуй, Витя", -

говорит.

  Удивляюсь я. Откуда б ему имя мое знать?

  -  Здравствуйте, гражданин начальник, - отвечаю.

  А каждый вечер машина из колхоза приезжала. Отвалят мужики две-три тонны

арбузов на новый день, а я за прошедший день отчет держу: было ровно две

тонны; продал 1816 кг, остальные не проданы - битые и мятые, их 184 кг. Вот

выручка - 308 рублей 72 копейки.

  Взвесят мужики брак, в бумагу запишут, и домой поехали. А я битые арбузы

корзиной через весь базар на свалку таскаю. За этим занятием меня дядя Миша

застал. Охает, кряхтит, моей тупости дивится. Отчего, говорит, ты тяжелую

грязную работу делаешь, да еще и без всякой для себя прибыли?

  - Какая от них польза? - удивляюсь я. - Кто же их, гнилые да битые,

купит?

  Опять он сокрушается, глаза к небу закатывает. Продавать, говорит, их не

надо. Но и таскать их на свалку тоже не надо. Оставь их, сохрани. Придет

завтра контроль, а ты их и покажи второй раз, да вместе с теми, что завтра

битыми окажутся. Продашь ты завтра допустим 1800 кг, а говори, что только

1650. А еще через день снова продашь 1800, но показывай все битые арбузы,

что за три дня скопились, и говори, что удалось продать только 1500

килограммов. Так и пошло.

  - Не увлекайся, - дядя Миша учит. - Жадность фраера губит.

  Это я и сам понимаю. Не увлекаюсь. Если 150 кг в день у меня битых, я

только 300 кг показываю, но не больше. А ведь мог бы и полтонны показать.

На этих битых арбузах в день я по 25 рублей в свой левый карман клал. В

колхозе я и в месяц по стольку не зарабатывал. Да от долей тех копеечных в

карманах оседало. Да еще несколько секретов дядя Миша шепнул.

  В последний вечер захватил я шесть бутылок коньяка, надел новые туфли

лакированные, пошел к дяде Мише.

  - Дурак, - говорит дядя Миша. - Ты, - говорит,- эти бутылки своему

председателю отдай, чтоб он и на следующее лето твою кандидатуру на

собрании выдвинул.

  - Нет, - говорю, - у тебя, может, и своих много, но возьми и мои тоже.

Возьми их от меня на память. Если не нравятся - разбей об стенку. Но я тебе

их принес и обратно не заберу.

  Взял он их.

  -  Я, - говорю, - две недели торговал. А вы сколько?

  - Мне, - отвечает, - семьдесят три сейчас, а вошел я в коммерцию с шести

лет. При Государе Николае Александровиче.

  -  Вы за свою жизнь, наверное, всем торговали?

  -  Нет, - отвечает,- только шнурками.

  -  А если б золотом пришлось торговать, сумели бы?

  - Сумел бы. Но не думай, что на золоте проще деньги делать, чем на других

вещах. Вдобавок все наперед знают, что ты миллионер подпольный. На шнурках

больше заработать можно и спокойнее с ними.

  -  А чем тяжелее всего торговать?

  - Спичками. Наука - исключительной сложности. Но если овладеть ею, то

миллион за год сколотить можно.

  - Вы, дядя Миша, если бы в капиталистическом мире жили, то давно

миллионером были...

  На это он промолчал.

  - А у нас-то в социализме не развернешься, быстро расстреляют.

  - Нет, - не соглашается дядя Миша, - и при социализме не всех миллионеров

расстреливают. Нужно только десятку трубочкой свернуть - и милиционеру в

кармашек. Тогда не расстреляют.

  А еще говорил дядя Миша, что деньги собирать не надо. Их тратить надо.

Ради них на преступление идти не стоит и рисковать из-за них незачем. Не

стоят они того. Другое дело, если они сами к рукам липнут - тут уж судьбе

противиться не нужно. Бери их и наслаждайся. А на земле нет такого места,

нет такого человека, к которому бы миллион сам в руки не шел. Правда,

многие этих возможностей просто не видят, не используют. И, сказав это, он

трижды повторил, что счастье не в деньгах. А в чем счастье, он мне не

сказал.

  Редко дядя Миша мне снится. Трудно сказать почему, но в те ночи, когда

добрый старик приходит ко мне на пыльный базар, я плачу во сне. В жизни я

редко плакал, даже и в детстве. А во сне - только когда его вижу. Шепчет

дядя Миша на ухо мудрость жизни, а я все запоминаю и радуюсь, что ничего не

упустил. И все им сказанное в уме стараюсь удержать до пробуждения. Все

просто, истины - прописные. Но просыпаюсь - и не помню ничего.

  Разбудил меня лучик яркого света. Потянулся я и улыбнулся мыслям своим.

Долго вспоминал, что мне дядя Миша на ухо шептал. Нет, ничего не помню. А

было что-то важное, чего никак забывать нельзя. Из тысячи правил только

самый маленький кусочек остался: людям улыбаться надо.